ТАРАКАНЬЕ МОРЕ

 

 

 

Aих amis  florentins du temps jadis*

(*Флорентийским друзьям былых времен (франц.)).

 

 

Чудесным весенним днем адвокат Коракальина воз­вращался домой в прекрасном расположении духа. Та­ким бодрым и веселым его не припомнил бы даже сын. Адвокату было лет шестьдесят, а сын у него был из­рядный шалопут и недотепа, доставлявший отцу не­мало забот. День выдался на редкость теплый, прони­занный лучами воспаленного солнца. Адвокат шагал уверенной походкой, вызывающе поглядывая на хоро­шеньких девушек (несмотря на то, что он имел уже взрослого сына, взгляд его не утерял былой остроты). Неожиданно адвоката окликнули.

Из залитой солнцем цирюльни навстречу ему вы­бежал сын. Он был без пиджака, один рукав рубашки закатан выше локтя.

— Папа, ты только посмотри, какой разрез!

Сын вытянул руку и показал глубокую рану повыше запястья — длинный аккуратный след от бритвы. Из руки хлестала кровь, но юноша радостно улыбался. Отца охва­тил ужас. Он и сказать ничего не успел, а сын уже ловко раздвинул края раны другой рукой, пошарил внутри и стал извлекать оттуда разные предметы. Достал длинный об­рывок шпагата, макаронину с дырочкой и протянул их отцу. Тогда и отец решился заглянуть внутрь.

Порез оказался гораздо шире и глубже, чем можно было предположить. Меж бледных краев виднелась кровавая мякоть, в которой застряла всякая всячина: са­пожный гвоздик, охотничьи дробинки, рисовые зер­нышки. Оттуда же молодой человек вынул муху со слипшимися крылышками и голубого прозрачного червячка. Впрочем, он тут же брезгливо отбросил их в сторону. Упрямый червячок попробовал взобраться на лакированный ботинок адвоката, но вновь был сбро­шен в пыль носком сыновнего башмака.

— Ах, ты так?! — возмущенно взвизгнул червяк.

— Чтоб тебя! — отвечал юноша без тени удивления. — Ты-то откуда взялся? А теперь — в путь! — обратился он к отцу. — Держи, не потеряй.

Он передал ему все, что достал из раны, и нетерпе­ливо потянул отца за рукав. Адвокат побрел за ним, спотыкаясь и не зная, куда девать этот окровавленный мусор.

В порту дул свежий ветер, мешавший приготовлени­ям к отплытию.

— Стой тут! — крикнул сын, всучив отцу конец тол­стенного каната. — Тяни сильней.

Кое-как адвокат зажал всю эту мелочовку в кулаке, крепче ухватился свободной рукой за канат и потянул что было сил. На землю упали первые крупные капли дождя. Вздымавшиеся волны бились о нос корабля, нацеленного в открытое море. Адвокат весь промок от брызг. Скрипе­ли мачты, полубак и киль; канат дергало и рвало из рук. Подняв глаза, адвокат увидел надутый ветром парус. Силы его были на исходе.

— Эй, постойте! — кричал он, когда мимо него прохо­дили, но никто не обращал внимания.

Если бы он мог помочь себе другой рукой... Но тогда придется бросить все, что он зажал в кулаке. В конце концов к адвокату подошел человек на деревянной ноге.

— Они у вас, дружище? — спросил он угрожающе. Судя по одежде — важная птица. Возможно, капитан.

— Я... я... — попытался объяснить адвокат.

— Ладно, сейчас не время для болтовни. Приступим. Чей шпагат? — заорал он.

К ним подскочил кривой, по пояс голый матрос. Капи­тан взял у адвоката обрезок шпагата и передал матросу. Тот принял его без особого восторга и, ворча, отошел в сторону.

— А, черт! — пробурчал он отчетливо и принялся раз­драженно теребить бечевку.

— У кого гвоздь?         

Откликнулся другой матрос. За ним еще двое. Полу­чивший рисовые зерна собрался засунуть их за пазуху.

— Смотри у меня, сукин сын! — взрычал капитан, схва­тившись за хлыст, а другой рукой поглаживая рукоять пи­столета.

Дождь перешел в настоящий ливень. Адвокат вцепил­ся в канат двумя руками. Ему казалось, что он сдержива­ет все серое небо, которое вот-вот сорвется и улетит прочь. Мощно выдыхая воздух всей грудью, адвокат надежно на­мотал канат на руку: теперь он удержит парус до конца путешествия, хоть до самого острова.

— Чего ждем? — рявкнул боцман с полубака.

— Лукрецию, — послышалось с разных сторон. Ветер порывисто налетал с моря. Парусник ревел и ды­бился: ему не терпелось пуститься по волнам, но адвокат держал его мертвой хваткой.

Наконец появилась и Лукреция. Ее подталкивали двое крепышей в треуголках. Лукреция была наполовину об­нажена; одна грудь торчала наружу, и при каждом толчке из соска лилось молоко.

— Сюда, сюда! — призвал капитан, расчищая дорогу в кают-компанию.

— Стойте! Стойте! — вопила Лукреция. — Да остано­витесь же! Мне кой-куда нужно!

Ее отпустили. Свесившись с борта и сжимая пальцами соски, она принялась орошать море длинными молочны­ми струями — сначала из одной груди, потом из другой.

— Не хило для девицы! — прогундосил чей-то развяз­ный голос.

Сгущались сумерки. Якорь был поднят, трап убран. К неизъяснимому стыду адвоката, парус вдруг опал и даже слегка прогнулся в противоположную сторону. Мощный шквал вытолкнул корабль в открытое море; прибрежные огни поблекли в вечерней дымке. Кто-то подошел и зак­репил канат на крюке. Адвокат, предоставленный теперь самому себе, мог наконец осмотреться и повнимательнее разглядеть тех, кто его окружал.

В кают-компании собрались все, кроме адвокатского сына.

— Говорю вам: это фрегат, — настаивал капитан.

— Нет, шхуна! Нет, бригантина! — возражали в один голос боцман и моряк со шпагатом.

— Не лезьте не в свое дело! — свирепо одернул их ка­питан и, повернувшись к матросу, добавил: — Лучше вспомни, чья сейчас вахта.

Матрос вышел, хлопнув дверью.

— Охотничья Дробь, к штурвалу! — приказал капитан. Названный матрос поднялся и тоже вышел. У каждого в левой руке была зажата его метка.

— Итак, фрегат.

— Слушаюсь, капитан! — отчеканил боцман. Тут только адвокат заметил, что в углу, связанная по рукам и ногам, лежит Лукреция. Молоко продолжало вытекать из обнаженных грудей; на полу уже образова­лись целая молочная лужа и тонкий ручеек.

— Вы дорого за это заплатите, — грозила Лукреция. — Мой отец — сенатор Льювотто. Он все равно освободит свою дочь. Развяжите меня, негодяи!

— Это молочная дева. Молоко у нее, понятно, не на­стоящее. Анисовый сок, — объяснил капитан, и все пока­тились со смеху. — Сейчас, дорогуша, явится Гровио — вот и разбирайся с ним сама. Мы тут ни при чем.

— Сделайте же хоть что-нибудь. Не видите, сколько молока пролилось? — И дева забилась в истерике.

На палубе бодро заиграл горн. Все, кто были в каюте, вскочили; на лицах изобразились неподдельные страх и уважение. Послышался ропот:

— Идет. Идет.

Девица испуганно смолкла. Горн продолжал выдувать приветственный военный сигнал. На самом верху лестницы распахнулась дверь, и, сопровождаемый ликующи­ми звуками, вошел человек с непроницаемым, властным лицом. Это был сын адвоката. Вошедший на мгновение замер, оглядел собравшихся и решительным шагом спус­тился по лестнице. На нем были высокие, с раструбами и большущей серебряной пряжкой сапоги из блестящей кожи, доходившие ему почти до паха. Между штаниной и голенищем виднелись обнаженные ляжки. На плечи на­брошена тончайшая шелковая туника с глубоким выре­зом. Руки до плеч открыты. Талию стягивал золоченый ремень, за который были заткнуты кинжал и пара писто­летов. С правого запястья свисал хлыст.

Как же он изменился! Адвокат не узнавал сына. Ни эти сильные руки, ни тем более маленькие закрученные уси­ки... Не говоря уж о золотых кольцах в ушах и вьющейся шевелюре.

— Грозный Гровио, — проговорил, склонившись, капи­тан, — вот девица...

— Я, кажется, просил величать меня моим титулом, — уг­рожающе тихо и с ледяной вежливостью процедил юноша. — Разве вы сами не чувствуете, как неудачно это звучит?

— Большой Варяг, — поправился капитан, — простите великодушно мое невежество... Девица тут...

— Не понял: какая девица? — прервал Варяг (он гово­рил так тихо, что капитан вынужден был податься впе­ред, чтобы разобрать его слова).

Капитан указал на Лукрецию. Та взирала на вновь во­шедшего с ненавистью зверька, угодившего в капкан.

— А-а, превосходно, — протянул Варяг с дьявольской улыбкой. И обращаясь к Лукреции: — Узнаешь меня?

— Роберто! Роберто Коракальина! Вы! — воскликнула Лукреция. — Боже правый!..

Молоко ручьем хлынуло из девичьей груди, сотрясая все тело. Слабо покашливая, Лукреция упала щекой на пол. Став посреди комнаты со скрещенными на груди ру­ками, Варяг заговорил спокойно и безжалостно:

— Собственной персоной! Тот самый робкий паренек, что тайно боготворил вас, в то время как вы хихикали над ним вместе с подружками. Вы знали, не могли не знать о его чувствах, вас забавляли его страдания. Что ж, теперь все изменилось, и вам придется обуздать свой нрав.

Девица трепетала, не говоря ни слова. Наконец ее про­рвало:

— Мой батюшка, сенатор Льювотто...

— Ваш батюшка, сенатор Льювотто, — отрезал Варяг, — находится от вас в данную минуту на расстоянии ровно трехсот восемнадцати миль — по ветру. Поэтому сове­тую быть посговорчивее. Будете умницей — получите все, что ни пожелаете. Так и должно было случиться, — добавил он как бы про себя. И наклонился, чтобы ос­мотреть соски Лукреции. Та стала извиваться. — Лежи­те смирно, — приказал Варяг. — Змей сюда, — кивнул он капитану.

Капитан бросился к шкапчику и вынул оттуда неболь­шую корзину.

— Открывайте. Живо! Капитан замялся.

— Я сказал: открыть корзину, — повторил Варяг, по­низив голос.

Капитан приподнял крышку. Перепуганные матросы кинулись к лестнице.

— А вы куда, бараны?! — взревел Варяг, пригвоздив их свирепым взглядом.

Две сонные змеи выползли из корзины и зашуршали по полу у ног остолбеневшего адвоката. Они покачивали головами влево и вправо, словно выбирая, куда ползти, потом уверенно потянулись к девице. Каждая припала к одному из сосков и принялась пить.

Прошло десять томительных, безмолвных минут. Лукреция тяжело дышала и, казалось, ужасно мучи­лась или, напротив, испытывала небывалое наслаж­дение. Под конец она затихла — только побелевшие губы остались приоткрытыми. Потом распахнула гла­за, растерянно огляделась, будто очнулась ото сна, глубоко вздохнула — и змеиные хвосты заелозили по полу. Забытье прошло..

— Выкиньте этих тварей! — распорядился Варяг. Матрос с дырявой макарониной вооружился щип­цами и подошел к Лукреции. Но змеи и не думали от­рываться. Когда их все-таки оттащили, они отврати­тельно раздулись, как пиявки.

— За борт их.

Вокруг сосков Лукреции, на нежно-розовом ореоле, отпечатались ярко-красные следы. Правда, молоко течь перестало.

— Теперь лучше? — ласково спросил Варяг, склонив­шись к ней.

— Любимый! — прошептала женщина.

— Развязать! — зыкнул Варяг. — Развязать ее! Одеть как королеву и отвести в Саргассову каюту!

— Ах, вот оно что! — злобно вскрикнула Лукреция. — Думаете, это я вам сказала? Ошибаетесь, сударь мой. У вас трусливый вид, любезный Роберто, прилизан­ные волосы, потертые штаны и перхоть на воротнике! Больше мужества, черт возьми! Взгляните хотя бы на того офицера — вон как каблуками стучит. Должна признаться, что Джузеппине вы даже нравились. Вам не мешало бы почаще чистить ногти да забавлять ее всякими смешными историями... — Женщина разрази­лась истерическим хохотом. Похоже, она бредила.

— Оставьте ее тут. Вернемся к ней позже, когда одума­ется, — мрачно произнес Варяг и вышел под звуки горна.

Адвокат и прочие последовали за ним. В кают-компа­нии остались на страже только двое в треуголках.

Корабль на всех парусах стремительно несся впе­ред по уже спокойной водной глади. На носу, в жел­том свете фонаря, окруженный своей свитой, сидел на свернутом канате Варяг и отрешенно смотрел вдаль. Из морской пучины медленно выплывала полнотелая луна. Стояла теплая ночь.

— Эй, вы, — будто опомнившись, заговорил Варяг. — Ночь прекрасна. У нас есть все: и вино, и звезды. Звезд­ное вино, — снисходительно пошутил он.

      — Ну и словечки! — недовольно фыркнул Шпагат.

— Теснее круг — пусть льются песня и вино. Привести ее сюда.

Двое в треуголках вывели Лукрецию и присоединились к честной компании. Разлили вино. Лукреция отчаянно вырывалась, рыдая и несвязно бормоча:

— Я ненавижу тебя, Роберто. Ты только взгляни на себя. Чего стоит одна эта мерзкая перхоть на воротнике. К тому же ты не голубой и не прозрачный. Ненавижу тебя. Я люблю лишь его.

Оборотившись к адвокату, Гвоздь пояснил:

— Это она, поди, про червячка.

Побелев от гнева, Варяг вскочил. Все повернулись к нему.

— Девица, — начал он ледяным, бесцветным голо­сом. — Я мог бы пропустить веревку у тебя меж ног и голую подвесить мою Лукрецию на крестовине фок-мачты. Я мог бы распилить тебя этой веревкой попо­лам, и на лицо мне капала бы твоя кровь...

Пока Варяг говорил, самообладание вернулось к нему. Лукреция тоже пришла в себя.

— Так сделайте это! — прокричала она. — Я должна была сказать, что ненавижу вас и что люблю только его. Теперь вам все известно.

— Так-так, — отвечал тот. — А я, пожалуй, поболтаю с тобой. По-дружески. Чему вас учили в этом году в панси­оне? Географии Франции, вышиванию, фехтованию?

— Напрасно теряете время.

— Не напрасно, потерпи немного. Бьюсь об заклад, ты и не подозреваешь о существовании Тараканьего моря.

— Почему это не подозреваю? — простодушно за­метила девица.

— Тогда скажи, что это такое.

— Это море со множеством тараканов, — кратко объяснила Лукреция.

— А где оно?

— Там никто никогда не бывал.

—    Ладно. Короче, мы плывем к Тараканьему морю.

По-твоему, сенатор Льювотто и туда доберется, чтобы спасти тебя?

— Кто-кто, а он, я уверена, отыщет меня и там.

— Как же! А скажи-ка, тараканы тебе не противны?

— Мне от них ни жарко ни холодно, — заявила Лукре­ция, и только дрожащий подбородок выдавал ее волнение.

— Вот мы и проверим.

— Послушайте, Роберто...

— Меня зовут Большой Варяг!

— Роберто Коракальина, выслушайте меня. Солнце восходит и садится, небо меркнет и темнеет и сочится дож­девою влагой. Но у меня перед глазами — незамутненная небесная лазурь, струящаяся слабым светом. Тело же мое в вашей власти.

Промолвив это, Лукреция сорвала с себя оставшуюся одежду и обнажила стройное, упругое тело.

— Дубье! Истуканы! — взревел Варяг. —Я что сказал? Вина! Песню!

Дырявая Макаронина достал шарманку, откашлялся и сипло затянул:

Жил на свете таракан,

Таракан от детства...

— Заткни пасть, кабысдох! Эй, девица, спой-ка ты нам что-нибудь душещипательное, при лунном свете. Мане­рам ты, верно, обучена.

— Лучше вырви мне язык.

— Будешь ломаться — придется сказать тебе одну вещь, чтоб знала, как себя вести! — И Варяг шепнул ей что-то на ухо.

— Лжете! — вырвалось у нее.

— Увидишь, я разотру его каблуком.

— Он сам прикончит вас всех до единого.

— Кто? Этот плюгавый червяк?! Отец! Раздевайся. Двое в треуголках подскочили к адвокату и стащили с него одежду. Оставшись в кальсонах и рубахе, он стыдли­во отошел в сторонку.

— Брюки! — приказал Варяг. Он осторожно пошарил в отворотах отцовских брюк и извлек оттуда прозрачного голубого червячка. — Я знал, что ты здесь, — злобно обро­нил Варяг. — А теперь вот что я тебе скажу, девица: не запоешь — от него одно мокрое место останется. Голыми руками раздавлю.

Червячок, зажатый между большим и указательным пальцами, презрительно отмалчивался, только крошечная головка угрожающе поднялась в сторону врага. Женщи­на рванулась было ему на помощь.

— Любимый, я нашла тебя! — вопила она. — Я знаю, ты меня спасешь!..

— Накройте его стаканом, — распорядился Варяг. — От­несите в мою каюту. И глаз с него не спускать! Итак, де­вица, черед за тобой.

Лукреция запела. Голос ее сначала дрожал, потом мало-помалу окреп:

 

Я знаю, где журчит родник

Для тех, кто счастья не достиг,

Березы стройный стан поник

И бледен лунный лик.

 

— Начало хоть куда! — рявкнул Охотничья Дробь.

 

Еще я знаю дивный грот,

Русалка там в тиши живет,
Послушай, как она поет,

И грусть-тоска пройдет.

 

Во глубине безводных стран,

 Там, где бессилен океан,

Прохладен ключ: мираж-обман —

Он манит караван.

У сказки той мораль проста,
Сладка, как поцелуй:

У  б... главная мечта —
Познать могучий х...

 

Наступила тишина. Все смотрели на сияющее в лун­ном свете море...

— Эх, Лукреция, Лукреция! — нежно вздохнул Варяг.

— Напрасно умиляетесь, Роберто Коракальина. Мо­раль той сказки именно про вас! — насмешливо выкрик­нула женщина.

— Вина, вина! Пойте же, черт побери! — снова потре­бовал Варяг, и все засуетились. — В каюту ее, поближе к возлюбленному! Да смотрите, чтоб не подняла стакан!

Корабль замедлил ход. На горизонте вырисовывались диковинные очертания, похожие на отроги неприступных гор или коралловые острова.

— Бранденбург, — доложил капитан. — Причаливать будем?

— Вы в своем уме? — отвечал Варяг. — Поднять пару­са, полный вперед!

— Воля ваша. — Капитан и матросы были явно разоча­рованы.

Адвокат облокотился о борт. Омытый лунным сия­нием, на берегу высился исполинский город; его гро­мадные здания амфитеатром нисходили к самому морю. В этом городе, как и в любом другом, были пло­щади, улицы, башни и дома, но все каких-то неслыхан­ных, пугающих размеров. Торжественные, освещенные бледным светом фасады, а меж ними улицы, черные как деготь, и глубокие площади-колодцы, напоминав­шие бездонные омуты. Кругом полное безмолвие: ни одной живой души, ни огонька, ни малейшего призна­ка жизни. Только мерно и холодно журчали пышные фонтаны, расположенные уступами и соединенные приподнятыми над землей желобами. Тишина стояла такая зловещая, что казалось, вот-вот прозвучит гро­могласный боевой клич. Как величавый часовой, го­род застыл на страже моря.

Не в силах созерцать эти невиданные пропорции, ад­вокат почувствовал головокружение и безудержный страх. К нему подошел капитан.

— Это Бранденбург, гигантская морская крепость, — сказал он задумчиво. — Мои парни хотели тут высадить­ся. И все из-за женщин-броненосцев. В подземельях этого брошенного города, — пояснил он, — обитают необык­новенные женщины: их лоно способно поглотить муж­чину целиком. Истинная правда! Представьте себе жир­ную мокрицу или, скажем, ежа и... муравья. Если мок­рица свернется клубочком, то муравей весь исчезнет в ее объятиях. А теперь представьте, что муравей — это мужчина, а мокрица — женщина, то бишь женщина-бро­неносец. Поверьте, иногда куда как приятно окутаться со всех сторон мягким и горячим женским телом, так что даже и не вздохнуть!.. В молодые годы и я... Бранденбург — последний бастион на пути к Тараканьему морю, — закончил он и снова задумался.

Луна скрылась за облаками, и город растворился в темноте. Пьяные матросы растянулись на палубе; ад­вокат последовал их примеру, а Варяг исчез в люке. Тишина опустилась на корабль. Лишь маленький фонарь на румпеле освещал мрачное лицо Гвоздя, засту­пившего на вахту у штурвала.

Лукреция не спала в большой каюте. Под сонным взглядом боцмана она пыталась делать знаки червячку. Он сидел на карте капитана, посреди стола, накрытый ста­каном. Вскинув голову, как будто думая о чем-то, он смот­рел вдаль, не обращая на нее никакого внимания. Лукре­ция гладила стакан ладонью, прижималась к нему щекой и роняла слезы на стеклянный колпак. Впрочем, гордое поведение червячка объяснялось легко: любые сношения были невозможны через стенки этой темницы. Даже его звонкий голосок не мог долететь до ушей возлюбленной.

— Боцман, — просила девица, — позвольте поднять ста­кан, позвольте освободить его, и вы получите от меня все, что захотите!

С этими словами она приподняла рукой грудь, на ко­торой еще алел красный ободок от змеиных зубов. Но боц­ман, старый гриб, не поддавался соблазну.

Утро встало над гладким, маслянистым морем. На поверхности колыхались длинные волокна водорослей. Воздух был кристально чист. Надвигалась удушливая жара. Вода была такой прозрачной, что сквозь зеленую толщу, где-то далеко внизу, просматривалось бугрис­тое дно. Корабль несся над морской бездной, словно варил в воздухе. Адвокат разглядел светящуюся точку: она оторвалась от дна и стала подниматься вертикаль­но вверх; на полпути к поверхности точка превратилась в огромную медузу. Подобравшись к самой глади, ме­дуза растянулась, убаюканная волной. Ни в море, ни в небе не видно было никаких признаков жизни.

Ближе к полудню установилась невыносимая жара. Внезапно на горизонте показалась узкая полоска земли, небольшой островок.

— Подходим. Приготовиться, — пробасил Варяг, сто­явший на носу корабля.

— Этот остров — врата Тараканьего моря, — снова по­яснил адвокату услужливый капитан. — Сейчас сами уви­дите.

Отделившись от острова, к кораблю направилась большая разукрашенная лодка, переполненная голыми людьми. Кожа их даже в такую тропическую жару по­ражала ослепительной белизной. Бескровные, тщедуш­ные, с дряблыми, хилыми мышцами, они казались тя­желобольными. Один из них, с виду вождь, поднялся на корабль по веревочной лестнице и сделал несколько шагов нетвердой походкой. Все его облачение состояло из белого чепца, вроде тех, какие обыкновенно носят горничные. Потное лицо было изжелта-бледным; глад­кие волосы слиплись на висках и рассыпались по пле­чам густой бахромой. От печальных, потухших глаз вдоль щек пролегли две черные складки.

— Отдайте ему свое добро, — велел Варяг. Матросы стали подходить по одному, и каждый пере­давал гостю свой предмет: обрывок шпагата, сапожный гвоздь, дырявую макаронину... После очередного подно­шения дикарь воздевал руки к небу и бормотал нечто не­вразумительное, должно быть благодарения своему дикар­скому богу. Получив все, что ему причиталось, вождь низ­ко поклонился и сделал широкий жест в сторону моря: давал понять, что путь свободен. Подойдя к борту, он прокричал что-то своим соплеменникам; в ответ они разра­зились ликующими воплями. Когда вождь спустился в лодку, дикари жадно бросились смотреть и трогать завет­ные предметы. Все они бурно выражали свою радость. Некоторые попрыгали в море и, голося, вплавь сопровож­дали лодку, направлявшуюся к берегу.

— Дело сделано. Поднять паруса! — скомандовал Варяг. В ожидании попутного ветерка корабль нацелился обо­гнуть крайнюю оконечность острова.

— По местам стоять! — гикнул Варяг. Капитан во все горло повторил приказ.

— Ухо держать востро: мы в Тараканьем море, — объя­вил Варяг. — Девицу и червячка — на палубу!

Зорко следя за маневром корабля, капитан раскурил длинную трубку и повернулся к адвокату. Тот имел жалкий, неприкаянный вид, слоняясь по палубе в од­них кальсонах среди сильных, обнаженных по пояс мат­росов, занятых своим делом.

Может, именно поэтому он вызывал сочувствие у ви­давшего виды морского волка.

— Ну, как вам перхотяне?

— Что-что?

— Дикари из племени перхотян. В этом племени одни мужчины — вы понимаете... Только не поймите превратно: за всякий такой грешок у них смертная казнь. Тут другое... В общем, вам ясно. Раз в тридцать лет они похищают с материка женщину. Правда, от них до ближайшего берега шесть дней плыть. Женщину они выбирают не старше тринадцати лет и всячески ее почитают. Но после того, как она родит сорок сыно­вей, с ней зверски расправляются. Впрочем, рано или поздно они все равно вымрут. Тем более что в после­дний раз им попалась бесплодная. Теперь ей уже семь­десят, а они все еще держат ее и надеются оплодотво­рить. — Капитану показалось, что он вдается в излиш­ние подробности, и он поспешил оговориться: — Во всяком случае, такая о них молва. Это племя охраняет вход в Тараканье море. Кто хочет туда попасть, должен с ними договариваться. Есть тут еще одна хит­рость... — капитан понизил голос, — перхотяне знают секрет, как опаивать тараканов. Выливают в море на­стой из трав, и те просто сатанеют.

— А вы... вы... — пролепетал адвокат, — вы уже бывали в Тараканьем море?

— Э-э, сударь, не раз!

— Оно... оно... очень страшное?

— Только не для меня.

При этих словах капитан выпучил глаза и судорожно глотнул, будто пытаясь подавить рвотный позыв, да так и остался стоять с широко раскрытыми глазами, не отры­вая взгляда от бурлящей под килем воды.

— Смотрите! Смотрите туда!..

Покачиваясь на разбегающихся волнах, по воде скользило несколько здоровенных, неповоротливых та­раканов. Дальше к открытому морю их становилось больше, они чернели сплошной массой в ярких лучах полуденного тропического солнца.

Капитан и адвокат в волнении перебегали от одно­го борта к другому: корабль почти полностью окружа­ли тараканы. Когда же мужчины очутились в носовой части, их взорам предстало необыкновенное зрелище:

перед ними, под перевернутой, раскаленной небесной чашей, без единого островка до самого горизонта рас­стилалось безбрежное море. Оно было чернильно-черного цвета и угрюмо поблескивало, сплошь покрытое густой, с редкими прогалинами, пеленой тараканов. В тишине отчетливо слышался звук, с которым их шур­шащие бока наталкивались на обшивку. Судно медлен­но и с трудом прокладывало себе путь, а тараканье месиво сразу же смыкалось за кормой.

Капитан сломя голову кинулся на нижнюю палубу, что­бы рассмотреть насекомых поближе.

— Сюда, сюда! — кричал он всем и каждому. — Смот­рите, смотрите на этих тварей! Надо всех их передавить!..

Тараканы были обычных размеров, одни побольше, другие поменьше. Они мало чем отличались от земных. На задней части туловища, довольно хрупкой, видне­лись мелкие бороздки. Длинные усики покачивались в такт колыханию волн. Капитан снова взбежал на вер­хнюю палубу с криком:

— Чертово отродье! Говорю я вам: надо что-то делать. Надо перебить их всех... Варяг схватил его за руки.

— Ах ты, пес паршивый, пустобрех! — прорычал он. — Где твоя хваленая смелость?

Сбежались остальные матросы. У некоторых от страха зуб на зуб не попадал.

— Если вы думаете, что мы поплывем с вами по этой поганой луже... — начал, хорохорясь, один из них.

— Бездельники! Вам бы только даром чужой хлеб есть! Собрались на остров, а сами трясетесь перед горсткой жалких тварей?

— Давайте по крайней мере отгоним их, — предложил кто-то.

— Тоже мне, умники! Дождетесь, что они освирепеют, нападут на нас и передушат всех своими мерзкими живо­тами.

— Мы... мы... — зароптали матросы в один голос, — мы хотим обратно! Пропади он пропадом, этот остров! Пора отсюда сматываться. Любой ценой... даже через ваш труп.

Они угрожающе придвинулись. За штурвалом никого не осталось; корабль швыряло из стороны в сторону. Та­раканье племя слегка взбудоражилось.

— Ах, вот оно что? — рыкнул Варяг и выхватил из-за пояса оба пистолета. — Мы держим курс на остров, и я доведу вас до цели, хотите вы этого или нет. По местам! И не трепыхаться, коли шкура дорога! Теперь что вперед, что назад — все одно.

И точно: в кильватере море было столь же густым и черным, как и прямо по курсу, до самого горизонта.

Неожиданно на корме послышались крики и топот. Подбежал запыхавшийся матрос в треуголке.

— Большой Варяг, червяк исчез!

Под стаканом червячка и впрямь не оказалось. Навер­ное, он воспользовался суматохой и уполз сквозь щель в палубных досках.

Варяг бросился на корму вместе со всей командой. Бег­леца и след простыл. Но вот его заметили: он полз по па­лубе, спеша укрыться в люке. Все ринулись наперерез. Червячок, почуяв погоню, обернулся и гордо поднял кро­шечную головку. Матросы непроизвольно остановились на некотором расстоянии, обступив обоих соперников, со­шедшихся лицом к лицу.

Варяг смерил презрительным взглядом крошечное су­щество у себя под ногами. В свою очередь червячок вни­мательно следил за неприятелем-великаном. Все молча­ли. Наконец червячок заговорил.

— Роберто Коракальина, — сказал он без тени волнения хриплым голоском, — если ты раздавишь меня, то докажешь этим, что ты всего-навсего жалкий трус. Но даже если не раздавишь, ты все равно трус, ибо не делаешь этого пото­му, что боишься меня. Так что наш поединок никогда не закончится. Однако я предлагаю тебе договор, как это при­нято у честных соперников. Слушай. Пусть Лукреция сама выберет, с кем ей быть. Кто из нас двоих лучше сумеет ее любить, тому она и достанется. Согласен?

— Дрянной червячишка! — послышался не менее спокой­ный ответ. — Я не принимаю всерьез ни твои оскорбления, ни твои предложения. Эй, вы, накройте-ка его стаканом. А еще лучше — засуньте в спичечный коробок. Оттуда он не сбежит.

Варяг заставил матросов разойтись, угрожая им пис­толетом. Их недовольство объяснялось теперь не только тараканами. Авторитет вожака был сильно подорван тем, что он не принял вызов. К тому же запихнуть соперника в спичечный коробок показалось этим матерым прохвостам верхом неблагородства.

Скоро, впрочем, волнение стихло само собой. Путь на­зад был отрезан; приходилось любой ценой двигаться впе­ред, вклиниваясь в кишащую гущу плавучих тараканов. Сложные маневры и крайнее напряжение всей команды исчерпали последние силы.

В последующие сутки на долю мореплавателей вы­пали самые тяжкие испытания. Стояла удушающая жара; плотный воздух был неподвижен; солнце пали­ло немилосердно прямо над головой. Запасы питьевой воды подходили к концу; был введен строгий рацион. Полуголые матросы вяло передвигались по палубе (на­ходиться в каютах было и вовсе невозможно), спаса­ясь где придется в хилой тени.

Что бы там ни говорила Лукреция, а тараканы были ей до крайности омерзительны. Впервые завидев во­доплавающих тварей, она от брезгливости упала в об­морок. Очнувшись, Лукреция с трудом взяла себя в руки и теперь лежала на корме, прикрыв глаза ладо­нями. Ее подбородок сильно дрожал, а сжатые губы, казалось, едва удерживали остатки жизни, теплящей­ся в распростертом под жгучими лучами теле. То и дело члены ее, будто в лихорадке, сводила судорога. Варяг подошел к ней и спросил:

— Ну что, девица, как тебе тараканчики?

— Милашки, — собравшись с духом, ответила Лукре­ция и сверкнула глазами.

Время от времени какой-нибудь не слишком сонный таракан взбирался по борту и преспокойно разгуливал вдоль палубы. Матросы относились к посетителям с ува­жением, боясь разгневать их товарищей. Варяг осторож­но подобрал одного таракана, ползавшего неподалеку, и направился с ним к Лукреции. Та сначала побагровела, затем покрылась мертвенной бледностью, но закусила губу и не проронила ни слова. Варяг поднес ей таракана к самому лицу, а потом бережно опустил на палубу.

— Зря ста-раетесь... все рав-но... ничего... не добь-етесь, — еле выговорила девица, стуча зубами. — Мало того что у вас перхоть, так вы еще и трус, Роберто Коракальина. Я слышала, как он бросил вам вызов, а вы... вы... — Больше она ничего не смогла сказать.

Лоснящийся от пота, раздетый до пояса капитан пы­тался подобраться к бочонку с водой. Варяг его заметил.

— Вы уже получили свою порцию, убирайтесь!

— Большой Варяг, у меня все нутро горит. Я отдам кон­цы, если не...

Прочь, прочь отсюда! — повторил Варяг, замахнувшись хлыстом.

— В вашей власти прикончить меня. Но я все равно скажу... Девчонка права! Да-да, вы не приняли вызов чер­вяка, и я... и мы больше вам не верим. Мы все... все нена­видят вас, и я тоже... — Капитан упал как подкошенный, сотрясаясь всем телом.

— Пес! — процедил Варяг и пнул ногой бесчувствен­ное тело. (Капитан не выказывал признаков жизни.) — Пес шелудивый, — накинулся Варяг на бездыханного капита­на, — сунься еще раз не в свое дело... — Потом в замеша­тельстве обернулся к девице. — Я отказался из-за тебя, Лукреция. Если хочешь, я согласен. Я принимаю вызов. Сейчас же. Немедленно.

Лукреция злобно рассмеялась. Варяг растолкал дре­мавшего матроса в треуголке и велел ему принести ко­робок с червячком. Тут как раз повеял легкий ветерок;

заодно с вестью о небывалом зрелище он словно вдох­нул силы в оцепеневшую команду. Все поднялись как по волшебству и устремились на корму поглазеть на невиданное состязание.

— Только бы одним глазком глянуть, как это чер­вяк будет ее любить, — говорил, хихикая, адвокату кок. — Черт меня дери, как же этакая шмакодявка совлада­ет с девицей?                           

Червячка достали из коробка. — Ну так что? - спро­сил он высокомерно.

— А вот что, — огрызнулся Варяг. — Я принял ваш вы­зов. Начнем немедля. Вы готовы?

— Всегда к вашим услугам.

— А ты, Лукреция, готова?

— Готова.

Бросили жребий, кому быть первым. Выпало Варягу. Склонившись к Лукреции, он нежно поцеловал ее веки и ласково провел ладонью по волосам. Вскоре поцелуи стали более настойчивыми, более страстными; они скользили по щеке все ниже, пока не достигли рта. Варяг го­рячо обнял девицу; губы их слились в долгом поцелуе. Медленно, почти с женской осторожностью его сильные руки повторяли линию ее плеч и спинной излучины, вни­мательно следуя малейшим изгибам грациозного тела, иногда замирая и любовно ощупывая его. Затем губы Ва­ряга спустились еще ниже, отыскали подмышечную впа­дину, обозначили овальную ложбинку меж грудей, сами груди и бедра; ладони воспроизвели их выразительную округлость, перешли к икрам, настойчиво задержались на лодыжках, коснулись подушечек пальцев на крошеч­ной ножке и пробороздили то место, где они соединяют­ся со ступней... Все это время Лукреция лежала непод­вижная и холодная; глаза девицы оставались открыты­ми и насмешливо, с налетом презрения смотрели поверх головы ласкавшего ее мужчины.

Под конец оба тела переплелись; вернее, Варяг вплотную прильнул к Лукреции; он дрожал, раскачи­вался и сотрясался, словно воспарив над ней, а потом вдруг обмяк и всей тяжестью навалился на хрупкую и нежную девичью плоть. Но и тогда Лукреция осталась невозмутима. Глаза ее были приоткрыты, а взгляд вы­ражал полную безучастность. Только однажды, когда Варяг гладил ей лодыжки, она сомкнула веки, но тут же снова подняла их с торжествующим видом.

Варяг понуро встал, рассеянно пригладил волосы, утер ладонью рот и что-то неразборчиво пробормотал в сердцах.

— Ледяная кукла — вот ты кто! — сказал он громко и отошел.

— Вы полагаете, сударь? — поинтересовался голубой червячок. — Во всяком случае, поздравляю с окончанием. Теперь мой черед.

— Хм... да-а... — тихонько протянул кок. — Ничего себе... Матросы шире раскрыли глаза: зрелище поистине стано­вилось захватывающим.

Червячок подполз к Лукреции. Девица сидела непод­вижно, с непроницаемо-серьезным лицом. Червячок поднялся по выемке между большим и указательным пальцами ноги, не торопясь потянулся к лодыжке, обер­нулся вокруг выпуклой косточки и пополз вверх по ноге к колену. Решительно забрался в углубление между ик­рой и берцовым прологом бедра, обогнул остов ноги и на время исчез из виду — должно быть, задержался в подколенной складке. Немного погодя появился снова, вскарабкался на колено и очутился на его плоской ча­шечке. Не останавливаясь, червячок полным ходом зас­кользил по бедру; он напоминал генерала, которому не терпится занять новый рубеж.

Достигнув тазобедренного холма, червячок продол­жил подъем. Девица уронила руки вдоль тела, слегка откинула назад голову и, полузакрыв глаза, тяжело ды­шала. Ее дыхание учащалось по мере того, как червя­чок подбирался к лицу. Он намеренно миновал пупок, проскочил между грудей, скажем так: не удостоив их и взглядом; подступил к шее, прополз по переверну­той дуге подбородка, выбрался наконец на щеку и уст­ремился к глазам.

Лукреция сильнее смежила веки; в узком просвете из-под ресниц виднелись закатившиеся глаза. — Нет... нет... — прошептала она.

Червячок начал ползать по окружности глазной впа­дины, иногда он останавливался и льнул к коже.

— О-о, о-о!.. — стонала Лукреция.

А червячок все кружил и кружил, то по одной глазнице, то по другой, переползая взад-вперед через переносицу.

Матросы как завороженные следили за его равномер­ными, уверенными движениями. Все отчетливо слышали скрип, какой бывает, когда проведешь пальцем по краю мокрого стакана. Казалось, звук исходит от размеренных движений червячка. Лукреция подрагивала и стонала, чуть сдвинув брови. Червячок замер, словно осторожно сжимая ее веки. Лукреция приоткрыла глаза, и червячок начал тереться о корни ресниц, о самый краешек века, ста­раясь достать до испода, протиснуться между веком и глаз­ным яблоком. Девица продолжала исступленно стонать; восторг ее нарастал. Червячок оставил в покое глаза, пустился к полуоткрытому рту и юркнул в глубину — лишь временами мелькала его спинка, и было ясно, что он скользит по внутренней стороне губы, лаская и как бы смакуя десны. Порой червячок застывал на месте, вку­шая нежные соки слизистой оболочки, и тогда Лукре­ция в беспамятстве сжимала фаланги пальцев, будто призывала его продолжать.

Червячок направился вниз, на этот раз пробираясь за ухом, и замешкался там ненадолго; миновал на шее три горделивые венерины складки, обогнул лопатку, нырнул под мышку и прямиком нацелился на грудь. Повертел головкой, словно решая, какой сосок чув­ствительней, и по неуловимому движению Лукреции определил, что левый. Здесь он стал кружить по крас­ному ободку, оставленному змеями-сосунами, — сна­чала нарочито медленно, потом все быстрее, быстрее, а под конец и вовсе как маленький смерч. В своем су­масшедшем кружении он был похож на шальную змей­ку, ловящую себя за хвост.

Лукреция глубоко вздохнула и затихла. А червячок заскользил еще ниже...

— Ну так что, Роберто Коракальина? — спросил он, ког­да все было кончено. — Пожалуй, не стоит спрашивать мнение Лукреции. Как честный противник, ты обязан вы­вести нас в безопасное место, а уж потом отправляйся на все четыре стороны искать свою обетованную землю.

Варяг сидел совершенно подавленный. Он был наголову разбит и посрамлен. На что ему теперь остров, да и вообще все на свете, коли Лукреция утрачена для него навсегда? Си­дел он так, думал горькую думу и не знал, что ответить. Вдруг в голову ему пришла одна мысль, низкая и подлая мыслиш­ка, от которой не так-то просто было отделаться. Ветер спал, жара снова сделалась непереносимой. После минутного раз­влечения матросы опять сникли. Возбуждение, вызванное столь необычным зрелищем, лишь усилило их муки.

Глупо так горевать, думал Варяг. Достаточно вытянуть ногу, и от этого червячишки даже мокрого места не останется. Со­блазн был велик; солнце продолжало нещадно палить. Червяк в ожидании ответа расположился на палубе, задрав миниатюр­ную головку, — такой слабый, беззащитный и прозрачный. И Варяг не выдержал. Он стремительно выставил ногу и растер червячка немного наискосок, как чиркают спичкой. Крошеч­ное создание брызнуло серным желто-голубым пламенем, ос­тавив после себя сморщенную, опаленную оболочку.

В первую минуту Лукреция не поверила своим глазам;

она рухнула на колени и машинально подобрала кожицу, не в силах вымолвить ни слова.

— Ах, Роберто! — выкрикнула она. — Я должна была это предвидеть! Как подло вы поступили! Вы сломали мне жизнь! Да падет на вашу голову проклятие небес! Всеоб­щая ненависть будет сопровождать вас до самой...

Дикий вопль, раздавшийся за спиной Варяга, помешал ей договорить. Не успел юноша обернуться, как четыре могучих руки скрутили его железной хваткой. Матросы гурьбой набросились на него.

— Все! Хватит! — вопили бунтовщики. — Никакой ты не Варяг! Ты просто Роберто Коракальина. Трус, ты пре­дательски убил соперника, который победил тебя в чест­ном поединке! Мошенник и негодяй, ты еще хуже, чем мы все! Плевать нам на твой остров! Хотим по домам!

— И девицу! Без разговоров! Сию минуту! — надрывали глотку остальные. — С нами она не соскучится. Уж мы поста­раемся. И без всяких там фокусов. Можете не сомневаться!

— А ну-ка глянь, — разошелся Шпагат, — что я сейчас сделаю с твоими вонючими тараканами!

С этими словами ополоумевший матрос бросился на таракана, который преспокойно разгуливал по па­лубе; прежде чем подоспевший капитан успел удер­жать Шпагата, тот злобно растоптал насекомое и но­гой выпихнул в море его жалкую скорлупку. От твари осталась только белая вязкая лужица.

— Баранья башка, что ты наделал! — не своим голосом крикнул капитан.

Не обращая внимания на его окрик, моряки ринулись к Лукреции и учинили зверскую драку за право обладать ею. Варяг беспомощно взирал на эту сцену.

— Несчастные! — твердил он. — Что вы натворили! Та­раканы озвереют — теперь всем нам крышка!

Никто не слушал его.

Появление убитого соплеменника вызвало у тараканов сильнейшее волнение. Эти твари, еще недавно лениво ка­чавшиеся на волнах, вдруг беспорядочно засуетились. Они шевелили длинными усиками, толкались, налезали друг на друга... Наконец кто-то на корабле заметил неладное. Почуяв неминуемую гибель, матросы освободили Варяга и принялись молить его о спасении.

Но было уже поздно: длинная вереница тараканов тя­нулась из моря по свисавшему канату; палуба быстро за­полнялась. Иные лезли прямо через борт и присоединя­лись к сородичам. Отступать было некуда. Сколько бы на­секомых ни убивали обезумевшие от страха люди, на мес­то убитых наползало вдвое больше.

— Горе нам! Мы пропали! — истошно заорал Варяг. — Они взбесились. Спасайся кто может!

Вскоре вся палуба кишела тараканами. Некоторые мат­росы попытались укрыться в трюме, но через люк за ними хлынул целый поток осаждавших. Выйти оттуда никто не смог. Настойчивые твари заползали во все щели, валились друг на друга, заполняли собой все, пока не погребли лю­дей заживо. Те, кто остались наверху, сражались отчаян­но, но безуспешно. Положение их становилось безнадеж­ным: тараканий слой доходил уже до колен, не считая тех насекомых, что ползали по телу; матросам с трудом уда­валось защитить хотя бы лицо. Биться с этой необъятной ордой было бесполезно: на место каждого убитого тара­кана со всех сторон стекались сотни и тысячи. Один из матросов бросился в море и погиб там среди соплеменни­ков наступавших. Тараканы проникали повсюду, взбира­лись все выше и выше, заполняли на своем пути малей­шее пространство; они свисали с корабельных снастей, ок­расив густо-черным цветом паруса.

Лукреция стояла на полубаке и отбивалась из после­дних сил. Она изнемогала от омерзения — бледная, осла­бевшая, девица готова была отдаться на произвол судьбы. Груда тараканов доходила ей до бедер; насекомые без устали карабкались на грудь и плечи, путались в волосах, ползали по лбу. Она чувствовала, что они копошатся меж ног, набиваются под мышки, пытаются раздвинуть губы и вот-вот заползут в рот...

— Хватит, Бога ради, хватит! — не выдержав, закрича­ла Лукреция и закрыла лицо руками. Она отчаянно рыда­ла и тряслась как в ознобе.

— То есть как это — хватит?.. — осведомился Роберто, промокая носовым платком капельки пота на лице.

— Довольно, умоляю тебя. Ты прав: я была злой, гад­кой, но будь великодушен. Я не люблю Бернарде. Я люблю тебя, тебя. Большого Варяга, моего Варяга, моего господина... — Девица склонила голову на пле­чо Роберто и тихонько заплакала. — Прости, обними меня... я буду твоей рабой...

— Во-первых, для вас я не Варяг, а Роберто, — съязвил юноша и, без ума от счастья, прижал к груди Лукрецию.

— Нет. Ты мой Варяг, мой господин. Варяг... Вар. Я буду называть тебя Варом.

Адвокат, сидя в кресле, облегченно вздохнул и смах­нул слезинку тыльной стороной ладони.

— Роберто, я давно хотел сказать... Я тоже был неспра­ведлив к тебе... Ты прав, мальчик мой. Видишь ли, я уже давно... Знаешь, давай сделаем так: каждый месяц ты бу­дешь получать от меня столько... сколько я смогу тебе да­вать. Хватит, чтобы жить безбедно, да-да. Не нужно будет ни о чем заботиться, искать какое-то место... Бог с ней, с карьерой! Пиши себе романы, или что там у тебя, живи как знаешь... Ох-хо-хо!.. — Адвокат отвернулся, чтобы никто не заметил, как он плачет. — А что до свадьбы, — продолжил он, — мм, помогу, чем смогу... Прости меня за все, разве мог я знать?.. Ну, теперь ты счастлив?

Роберто бросился в его объятия. Он тоже был растро­ган и, чтобы не раскиснуть, сказал:

— Да эта история мне и самому не нравится. Вы не ду­майте, они бы как-нибудь выкрутились. Тем более что до острова осталось уже совсем немного...

- Какого острова? - спросила Лукреция.

- Дивного острова в голубом море под голубым небом. В тени пальм и апельсиновых деревьев, под сенью вечно­зеленых кустарников и вечно благоухающих цветов там царит блаженный покой...

- А разве мы еще не добрались до этого острова? - пре­рвала его Лукреция, слегка покраснев и опустив глаза.

 

 

OCR 03.02.2001