А.Л.Доброхотов

Данте Алигьери

  - Москва: "Мысль", 1990. - 208 с.

Приложение

Дж. Боккаччо ЖИЗНЬ ДАНТЕ *

 

XX. Облик и обыкновения Данте

 

Был наш поэт роста ниже среднего, а когда достиг зрелых лет, начал к тому же сутулиться, ходил всегда неспешно и плавно, одежду носил самую скромную, как подобало его годам. Лицо у него было продолговатое и смуглое, нос орлиный, глаза довольно большие, челюсти крупные, нижняя губа выдавалась вперед, густые черные волосы курчавились, равно как и борода, вид был неизмен­но задумчивый и печальный. Это, надо полагать, и по­служило причиной следующего случая. Когда творения Данте уже повсюду славились, особенно та часть его «Ко­медии», которую он озаглавил «Ад», и поэта знали по облику многие мужчины и женщины, он шел однажды по улице Вероны мимо дверей, перед которыми сидело не­сколько женщин, и одна из них, завидя его, сказала, понизив голос, но не настолько, чтобы слова ее не до­стигли слуха Данте и его спутников: «Посмотрите, вон идет человек, который спускается в ад и возвращается оттуда, когда ему вздумается, и приносит вести о тех, кто там томится»,— на что другая бесхитростно ответила: «Ты говоришь истинную правду — взгляни, как у него курча­вится борода и потемнело лицо от адского пламени и ды­ма». Услышав эти речи, произнесенные за его спиной, и понимая, что подсказаны они простосердечной верой, Дан­те улыбнулся, довольный таким мнением о себе, и прошел дальше.

И дома, и на людях он всегда был на удивление спокоен и сдержан, и повадки его отличались замечательной благо­пристойностью и учтивостью.

В пище и питье он был очень воздержан, трапезовал всегда в одни и те же часы, никаким яствам не отдавал

* Отрывок дан по изд.: Боккаччо Дж. Малые произве­дения. Л., 1975. С. 546—549. Пер. Э. Линецкой.

202

 

предпочтения:   изысканные   хвалил,   но   обходился   самыми незатейливыми,   сурово   порицая   тех,   что   отвлекаются   от ученых  занятий   и   расточают   время   на   приобретение   ред­костных   припасов,   а   потом   на   тщательное   приготовление утонченных кушаний, и говорил про  них,  что эти люди  не затем   едят,   чтобы   жить,   а   живут,   чтобы   есть.   Был   не­слыханно  ревностен  в  ученых  своих  трудах,  да и во всем, за  что   брался,  так   что   его   родители   и   жена   горько  сето­вали,  пока   не   привыкли   и   не  перестали   обращать  внима­ние  на это.  Редко вступал в  разговор первый, а  если всту­пал, то речь  его  была  медлительна,  а голос всегда звучал в   лад   тому,   о   чем   шел   разговор;   но   когда   требовалось, умел   говорить   гладко   и   красноречиво,   отчеканивая   каж­дое слово. В юности своей  был страстно  привержен  к  му­зыке и пению, дружески встречался со всеми лучшими пев­цами и музыкантами,  и  они,  по его просьбе,  слагали  при­ятную     и     величавую     музыку     на     многие     стихи,     ко­торые он ради этого писал. Я уже рассказывал о том,  как преданно   Данте  служил   той,   кого  всю   жизнь   любил.   По общему   убеждению,   любовь   к   Беатриче   и   побудила   его обратиться  к   сочинению   стихов   на   народном   итальянском языке; сперва он просто подражал разным поэтам, а потом, неустанно   упражняясь,   стремясь   как   можно   лучше   выра­зить   свои   чувства   и   стяжать   славу,   достиг   величайшего искусства  в  складывании  стихов   на  народном   языке  и  не только    превзошел    всех    своих    современников,    но,    сверх того, так очистил и украсил этот язык, что с тех пор мно­гие   стремятся — да   и   будут   стремиться — досконально   его изучить.

Данте любил уединяться, жить отшельником, дабы ни­что не прерывало его размышлений, а если ему приходила в голову занимательная мысль, то, в каком бы наш поэт ни находился обществе и о чем бы его ни спрашивали, он отвечал, лишь додумав эту мысль до конца, приняв ее или отвергнув, и так оно бывало и в часы многолюдных трапез, и во время путешествий, и вообще когда угодно.

Если он погружался в занятия, все равно где и когда, его не могло отвлечь от них самое разительное известие. Об этой способности безраздельно отдаваться тому, что привлекло его внимание, достойные доверия люди рас­сказывают следующее: будучи в Сиене, Данте зашел однажды в аптекарскую лавку, и ему принесли туда давно обещанную книжечку, весьма ценимую знатоками, а им еще не читанную; не имея возможности унести ее в дру­гое, более удобное место, он тут же положил книжечку на

203

 

прилавок, оперся на него грудью и начал жадно читать. Вскоре на той же улице, по случаю какого-то праздника, начался турнир между знатными сиенскими юношами, но ничто — ни шум, поднятый зрителями, которые, как всегда в таких случаях, выражали одобрение громкими воплями, ни нестройный гул многих инструментов, ни зрелища, по­следовавшие за турниром и столь же занимательные, как, например, пляски красивых женщин или гимнастические упражнения юношей,— ничто, повторяю, не побудило Дан­те поднять голову, оторвать глаза от книги, и он про­стоял, не меняя положения, с часу дня до вечера, пока не прочитал книги и не обдумал ее содержания, а потом, когда у него спросили, как это он ухитрился ни разу не взглянуть на такое празднество, хотя находился тут же, Данте ответил, что решительно ничего не слышал, чем снова поверг в изумление тех, кто обратился к нему с этим вопросом.

Сверх того Данте отличался несравненными способно­стями, великолепной памятью и остротой суждений, так что, когда в Париже на диспуте de quodlibet * — а такие диспуты время от времени устраивались на богословском факультете — поэт защищал четырнадцать тезисов по раз­личным вопросам против многих ученых мужей, он, вы­слушав все за и против своих оппонентов, затем без за­пинки последовательно повторил их возражения и в том же порядке остроумно разбил один за другим эти проти­воречивые доводы. Все присутствовавшие на диспуте вспо­минали об этом как об истинном чуде. Он обладал также возвышенным строем ума и богатым воображением, но собственные его творения говорят об этих свойствах лю­бому понимающему человеку куда красноречивее, чем спо­собен сказать я.

Он страстно жаждал восхвалений и пышных почестей — более страстно, быть может, чем подобает человеку столь исключительных добродетелей. Но что из того? Покажите мне такого смиренника, которого не прельщала бы сла­дость славы. Думаю, как раз из-за славолюбия и предпо­читал Данте занятие поэзией всем другим занятиям, ибо понимал, что, хотя нет науки благороднее философии, превосходные ее истины доступны лишь немногим, к тому же на свете немало знаменитых философов, тогда как поэзию понимают и ценят все, а хорошие поэты — напе-

* О разных предметах (лат.).

 

204

 

речет. И потому в надежде заслужить лавровый венок — почесть редчайшую и пышно обставленную — он безраз­дельно отдался изучению поэзии и творчеству. И нет сомнений, его желание исполнилось бы, когда бы судьба благосклонно позволила ему возвратиться во Флоренцию, ибо только в этом городе, только под сводами крещальни Сан Джованни хотел он увенчаться лаврами: там, при крещении, получил поэт свое первое имя, там мечтал при увенчании получить и второе. Но обстоятельства оберну­лись против него, и, хотя слава Данте была такова, что, стоило ему сказать слово, и его где угодно увенчали бы лаврами (а они если и не прибавляют учености, то, во всяком случае, свидетельствуют об уже приобретенной и служат высшей наградой за нее), он хотел принять их лишь во Флоренции, все ждал, когда же ему можно будет вернуться на родину, и умер, не дождавшись ни возвра­щения, ни столь желанных ему почестей. [...]

205

 

Оглавление          Наверх           Biblio Italia