ИСТОРИЯ ВСЕМИРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

В 9 т. М.: Наука, 1983-...

Литература Италии

97

ЛЕОН БАТТИСТА АЛЬБЕРТИ
И ФЛОРЕНТИЙСКИЙ ГУМАНИЗМ

Творчество Леона Баттисты Альберти (1404—1472) явилось, по словам А. Грамши, «литературным венцом» интеллектуального движения XV в. Альберти был не только филологом-моралистом, политиком и превосходным знатоком античности (его юношеская комедия «Филодокс» некоторое время считалась гуманистами произведением древнеримского драматурга), но и теоретиком искусства («О зодчестве», «Три книги о живописи», «О статуе»), талантливым архитектором, окончательно порвавшим с готикой и заложившим основы ренессансной классики (палаццо Ручеллаи во Флоренции, фасад флорентийской церкви Санта Мария Новелла, базилика Сант Андреа в Римини и др.), скульптором, живописцем, поэтом, археологом («Описание города Рима»), математиком («Математические игры»), физиком, музыкантом и атлетом. В его личности воплотился сформулированный им же самим идеал гармоничного, всесторонне развитого и активного человека — «uomo universale», о котором мечтали его предшественники и к которому стремились все его выдающиеся современники.

В своем творчестве Альберти опирался на индивидуалистическую и антропоцентрическую концепцию мира, разработанную гуманистами конца XIV — начала XV в. Реальный, земной и внутренне свободный человек окончательно стал у него нравственной и эстетической мерой всех вещей. В несколько статичную концепцию «божественного человека» Альберти внес динамизм: исходя из требований природы, Альберти делал вывод о необходимости активного творческого отношения к миру. «Человек, — говорил он, — рождается не для того, чтобы влачить

98

печальное существование в бездействии, но чтобы работать над великим и грандиозным делом».

Альберти не принадлежал к любимцам фортуны. В молодости ему пришлось пережить болезнь, бедность, жестокую вражду родственников. Вся жизнь и творчество Альберти являли, по словам его анонимного биографа, «пример того, что человек может сделать из себя все, что пожелает».

Альберти родился в Генуе. Его предки после разгрома восстания чомпи, которое они поддерживали, были изгнаны из Флоренции. Образование Леон Баттиста получил в Падуе (где его учителем был Гаспарино Барцицца) и в Болонье. Большая часть сознательной жизни гуманиста прошла в Риме, но духовно, внутренне он был связан не с папской столицей, а с пополанской Флоренцией, с ее демократическими традициями. Он был совершенно арелигиозным мыслителем и художником. Его критика церкви выходила за пределы обычной антиклерикальной сатиры Кваттроченто, изобличающей лицемерие монахов, и распространялась на религию вообще. Выведение бога и провидения за скобки гуманистической концепции мира сразу же поставило Альберти перед типично ренессансной проблемой соотношения доблести и судьбы (virtù — fortuna), т. е. перед вопросом о возможности осуществления индивидуальной свободы и самоутверждения личности в никем не управляемом, чуждом или даже враждебном человеку мире. Это основная проблема уже ранних произведений Альберти.

Для первого периода его творчества (латинская комедия «Filodoxeus», буквально «Славолюб», написанная не позднее 1424 г., и др.) характерен скептицизм, роднящий Альберти с Лукианом. Та же черта проявлялась в написанных на превосходном латинском языке «Застольных беседах», которые создавались в течение ряда лет, вплоть до 1438 г. Это один из самых глубоких и значительных памятников литературы XV в. Задача «Застольных бесед» была философско-воспитательной. Описав в «Роке и судьбе» жалкие условия человеческого существования и объявив богов источником зла, юный Альберти пришел в диалоге «Покойник» к мысли о том, что свобода является уделом одних только мертвых, а это более или менее последовательно приводило его к констатации абсурдности бытия. Индивидуальная человеческая доблесть (virtù), согласно общей концепции «Застольных бесед», бессильна перед лицом фатальных закономерностей судьбы. Однако эти закономерности рассматривались Альберти как проявление законов природы. Поэтому через беседы проходит мысль о необходимости для человека не отказываться от доблести даже тогда, когда он сознает бессилие перед фортуной: Альберти верил в возможность преодоления дисгармонии между человеком и миром.

Нотки пессимизма в творчестве молодого Альберти возникали в результате соотнесения гуманистического идеала «божественного человека» с современной ему общественной действительностью. Но так как в середине XV в. кризис индивидуалистического гуманизма еще не обозначился, то противоречия между жизнью и идеалом порождали у Альберти не желание бежать от действительности, а настойчивое стремление поставить гуманистический идеал на широкую, традиционно народную почву в преодолеть противоречие между индивидуальной свободой и объективной необходимостью, между вирту и фортуной путем познания законов природы. Именно в этом исторический смысл обращения Альберти к народному языку и к искусствам-ремеслам, характеризующего второй, флорентийский период в его творчестве, в который были созданы большие трактаты о теории искусства и главные нравственно-философские диалоги, нередко писавшиеся в двух вариантах, по-латыни и по-итальянски, «О живописи» (1435), «О статуе», «О зодчестве» (1485), «О семье» (1433—1443), «Теодженио» (1442), «О спокойствии души» (1442) и др.

Обращение к народному языку было проявлением демократичности гуманизма Альберти. Это было попыткой установления тесных контактов с народной художественно-технической культурой, которая через сферу ремесленного производства тесно соприкасалась с литературным миром, но до этого, как правило, игнорировалась гуманистами. Именно Альберти учил итальянских художников по-новому смотреть на жизнь, и это сыграло важную роль в формировании ренессансного стиля в изобразительном искусстве. Связи с народной художественной культурой были двусторонними. Приобщая флорентийских живописцев и художников-ремесленников к гуманистическим концепциям мира и человека, Альберти сам приобщался к их интересам и идеалам. Это укрепляло его ренессансное доверие к природе. Представление о внутренней гармонии человека связалось у зрелого Альберти с красотой в изобразительном искусстве, которая рассматривалась им как отражение закономерностей противостоящего человеку мира. Трактаты Альберти об искусстве были внутренне связаны с его нравственно-философскими сочинениями и давали ответы на концептуальные вопросы о природе человека, о цели его деятельности, о нравственно-эстетическом смысле подражания природе. Убежденный в том, что «величие, красота и достоинство

99

заключены в самих вещах», т. е. являются объективными и рационально-познаваемыми качествами мира, Альберти говорил о необходимости «подражать природе, лучшей художнице всех форм», для чего, как он утверждал, надо исследовать «законы, коими она пользовалась для создания вещей». Разум роднит человека с природой, в которой разумность выступает в виде объективной закономерности. Идея подражания природе снимала для Альберти противоречие между вирту и фортуной. Подражая природе, художник свободно создает прекрасные произведения, а философ и вообще всякий человек достигает внутренней гармонии и счастья. Судьба не рассматривалась больше Альберти как слепая, непобедимая сила. «В делах гражданских, — писал он, — и в жизни людей мы отдаем бесспорное предпочтение разуму перед судьбой и благоразумию перед случаем» («О семье»).

В диалоге «О семье» и в примыкающих к нему трактатах Альберти касался социально-этических и политических вопросов времени. В способности человека противоборствовать судьбе его убеждали исторический опыт Италии и активность флорентийских купцов, хотя повсеместное усиление государственной власти в форме синьорий вселяло в него тревогу. Однако социально-политический анализ не играл в произведениях Альберти большой роли и влиял на его концепцию универсального человека лишь косвенно. Природа для Альберти значила больше, чем общество, или, точнее, включала его в себя. Путь к оздоровлению общественной жизни он видел не в перестройке государства, а в укреплении семьи; его идеалом был не столько гражданин свободного государства, сколько «отец семейства», противопоставляющий свою «хозяйственность» как феодальной «кортезии» и щедрости, так и граждански-политическим идеям флорентийских гуманистов типа Леонардо Бруни. Внутренняя гармония достигалась в произведениях Альберти ценой игнорирования наиболее острых идеологических противоречий века, ослабления гражданского пафоса и несколько анахронистической идеализации флорентийского «жирного народа». В середине XV в. такая идеализация не противоречила демократизму кваттрочентистского гуманизма и была связана с пополанской оппозицией тираническим режимам. В то же время, мистифицируя реально-исторические противоречия эпохи, она уже предвещала то размежевание гуманистической идеологии Возрождения, которое ясно выявится в начале следующего столетия. «Альберти представляет буржуа», — писал А. Грамши, противопоставляя идеал «универсального человека», с одной стороны, «придворному» Кастильоне, а с другой — «новому государю» Макиавелли. Гармония, обретенная Альберти, оказывалась шаткой, и в одном из своих последних произведений, «Мом, или О государе», писатель вернулся к лукиановскому скептицизму «Застольных бесед».

Современники Альберти, флорентийские гуманисты видели свой идеал в человеке-гражданине, сочетающем занятия наукой и свободными искусствами с активной политической деятельностью. Гармония понималась ими как равновесие между требованиями humanitas и общественными обязанностями. Подобно Альберти, они обращались к народному языку, стремясь восстановить культурные и политические связи с пополанскими слоями Флоренции, в которой гуманисты представляли интеллектуальную оппозицию усиливавшемуся принципату Медичи.

Одним из них был Маттео Пальмьери (1406—1475), поэт и государственный деятель. Он оставил исторические сочинения на латинском языке («Анналы», «О взятии Пизы», «О прошлых временах») и два больших произведения на итальянском: диалоги «О гражданской жизни» (1430) и философскую поэму в терцинах «Град жизни» (ок. 1460). В диалогах Пальмьери защищал флорентийскую свободу и, прилагая к современности максимы Цицерона, Квинтилиана, Плутарха, рисовал образ идеального гражданина, который превыше всего ставит интересы республики и ее политическое единство. В поэме «Град жизни», за которую автор был отлучен от церкви (поэма, осужденная как еретическая, оставалась неизвестной до XIX в.), Пальмьери, используя форму видения, излагал восходящее к Оригену (первая половина III в.) учение о происхождении людей от ангелов, не принявших участия в борьбе бога и сатаны, и упорно отстаивал свободу воли.

В середине XV в. к этико-политической традиции Салутати и Бруни во Флоренции примыкали историки и мемуаристы Джованни Морелли, Горо Дати, Джованни Кавальканти, во второй половине века ее продолжали Донато Аччайуоли и Аламанно Ринуччини. Донато перевел «Историю» Бруни на итальянский язык (1473), ибо полагал, «что всякое благо тем больше и совершеннее, чем оно доступнее и чем шире оно распространено среди людей». «Нет сомнения, — продолжал Донато, — что знание истории чрезвычайно полезно, особенно тем, кто правит государством и участвует в правительстве». В том, что народ (пополо) должен принимать участие в управлении государством, Донато Аччайуоли не сомневался. Ученик Аргиропуло, соединявшего нравственно-политические теории Платона и Аристотеля, он

100

почитал высшим благом справедливость, олицетворявшую для него дух не только законов, но и всякой государственности. В этой вере в торжество справедливости, обеспечивающей гармонию между требованиями личности и города-республики, выявлялись доверие гуманистической интеллигенции к человеческому разуму и ее надежды на возможность разумного переустройства общества с помощью просвещенного и республикански настроенного государя.

Оппозиционность Морелли, Дати, Кавальканти, Аччайуоли, Ринуччини по отношению к реально существовавшим тираническим режимам обнаруживалась как в их «уроках государям», так и в прославлении бунтовщиков и античных «революционеров». Примечательно, что симпатией гуманистов-республиканцев пользовался Стефано Поркари, предпринявший в 1453 г. попытку поднять восстание против папы, уничтожить теократию и учредить в Риме республику. А. Ринуччини утверждал даже, что антицерковный бунт Поркари, которого он сравнивал с Брутом, — самое великое событие века.

От Ринуччини остались переводы с греческого, «Исторические заметки», в которых нарисован зловещий портрет Лоренцо Великолепного, и латинский «Диалог о свободе» (1479), написанный сразу же после разгрома заговора Пацци (1478). Заговор этот не был поддержан не только плебейскими низами, но и верхушкой «жирного народа». Поэтому в «Диалоге о свободе» не просто прославлялись античные тираноборцы Армодий и Аристогитон, Брут и Кассий, но делалась попытка объяснить, как случилось, что пополанская Флоренция приняла тиранию Медичи, и почему мужественных «отцов» сменили трусливые и подлые «дети».

Усиление единовластия Лоренцо Медичи поставило республиканцев перед необходимостью поисков более эффективных путей к народу. На некоторое время гуманистам типа Аччайуоли и Ринуччини пришлось сойти со сцены.

Деспотический Лоренцо не подавил гуманистическое движение во Флоренции, но придал ему новый характер. Несмотря на то что Лоренцо был демагог, ему удалось наладить контакты с народной культурой в более широких масштабах, чем это оказалось возможным не только для Ринуччини и Аччайуоли, но и для Пальмьери и Альберти. На какое-то время он сплотил вокруг себя лучших писателей и мыслителей тогдашней Италии. Такие люди, как приятель Лоренцо, Луиджи Пульчи, были писателями исконно народными. Да и сам «жесточайший тиран» писал вещи вроде «Ненча из Барберино». Но самостоятельная политическая мысль в окружении Лоренцо постепенно гаснет.

100

Оглавление          Наверх           Biblio Italia