ИСТОРИЯ ВСЕМИРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

В 9 т. М.: Наука, 1983-...

Литература Италии - XVIII в.

172

ЛИТЕРАТУРНОЕ ДВИЖЕНИЕ В ВЕНЕЦИИ

В Венеции и в прилегающих к ней областях (Венето) зрелое итальянское Просвещение имело несравненно более ярко выраженный литературно-художественный характер, нежели в Неаполе, где кричащие противоречия феодального строя вынуждали просветителей обращаться прежде всего к проблеме экономики и права. Именно в Венеции получила широкое распространение просветительская журналистика. Именно здесь развернулась деятельность крупнейших итальянских литературных критиков XVIII в. И именно Венеция, располагающая самыми демократическими театрами Европы, стала свидетельницей напряженной борьбы, в ходе которой создавалась реалистическая по стилю и глубоко национальная по содержанию драматургия новой Италии.

Вместе с тем просветительская мысль в Венеции никогда не отличалась ни большой смелостью, ни радикализмом. Венецианские просветители, как правило, предпочитали не касаться тех острых политических, социальных и экономических вопросов, которые больше всего волновали Дженовези, Филанджери и Марио Пагано. Подлинно революционные эстетические концепции сочетались у них с общественным конформизмом и даже консерватизмом. Просветительское движение в Венеции было не только весьма разнородным, но и очень противоречивым. Противоречия его в конечном итоге определялись теми общественно-историческими условиями, в которых это движение складывалось.

В XVI—XVII вв. Венеция не попала под иго Испании и, сохранив политическую независимость, меньше, чем другие государства Италии, испытала последствия рефеодализации и Контрреформации. В Венеции дольше и лучше сохранялись гуманистические традиции Возрождения, поддерживаемые дворянской буржуазной интеллигенцией, и здесь более, чем где бы то ни было в Европе, городские плебейские низы влияли на развитие культуры, прежде всего драматургии и театра, накладывали отпечаток народного нравственно-эстетического идеала сперва на комедию дель арте, а затем на просветительскую комедию Карло Гольдони и на театральную сказку Карло Гоцци. Однако во

173

второй половине XVIII в. некогда гордая царица Адриатики доживала последние дни. Венецианские купцы утратили свою былую энергию, а олигархическое правительство светлейшей республики не только не помышляло об осуществлении буржуазных реформ, но и всячески стремилось законсервировать существующий порядок вещей. Церковная инквизиция на территориях Венеции бездействовала, но более гибкая инквизиция вездесущего Совета десяти строго регламентировала свободу слова и печати. Вот почему, имея против себя правительство с его знаменитой на всю Европу тайной полицией и в то же время не чувствуя за собой поддержки третьего сословия, просветители Венеции, подобно Ш. Маффеи, запирали в письменный стол проекты государственных реформ и обращались к литературной критике. Они критиковали не столько социально-экономические основы феодального общества, сколько его мораль и нравы. Однако это далеко не всегда приводило к мещанскому морализаторству. Именно потому, что в Венеции XVIII в. не существовало сильной, уверенной в себе буржуазии, лучшим из венецианских писателей и удалось избежать буржуазной ограниченности и не попасть во власть третьесословных иллюзий. Именно поэтому им удавалось реалистически изображать не только нравственно деградировавшую дворянскую аристократию, но и будущих хозяев жизни во всей их повседневной неприглядности и во всей их душевной скудости.

Старейшим писателем венецианского Просвещения был Франческо Альгаротти (1712—1764). Его творчество стало как бы соединительным звеном между итальянской литературой первой половины XVIII в. и литературой зрелого итальянского Просвещения. Венеция, где прошла его юность, дала Альгаротти хорошую гуманистическую закваску, позволившую ему не поддаться влиянию позднего барокко, в тяжеловесных формах которого мучились мысли Джанноне и Вико, и хорошо воспринять принципиальное новаторство не только идей Монтескье и молодого Вольтера (последний был его близким другом), но и их художественного стиля. Именно Альгаротти ввел в итальянскую литературу жанр просветительского очерка-эссе, излагающего в легкой, изящной, порой даже по-аркадски гривуазной форме самые сложные вопросы философии, физики, экономики, эстетики и т. п. Он еще в 1735 г. опубликовал «Ньютонизм для дам», произведение, высоко оцененное Вольтером, который как раз в это время популяризировал идеи Ньютона во Франции. Диалоги, написанные в стиле рококо, в которых обсуждались вопросы оптики, были в тогдашней Италии книгой новаторской, и впоследствии их автор не без доли просветительского утилитаризма похвалялся тем, что он еще в молодости «приобщил Италию к Ньютону вместо того, чтобы копировать Петрарку и воспевать деяния Бертольдо». За «Ньютонизмом» последовало множество эссе на самые различные темы: «О живописи», «Об архитектуре», «О стиле Данте», «О необходимости писать на родном языке» и т. п. Ту же цель распространения новейших научных и философских идей и просто сведений о жизни Европы (Альгаротти часто путешествовал и был знаком со многими писателями европейского Просвещения) преследовали «Послания», написанные свободными, нерифмованными стихами, и «Письма», превращенные Альгаротти в один из литературных жанров просветительской прозы. В письмах написано лучшее произведение Альгаротти «Путешествие в Россию» (1739), в котором он попытался соединить литературные интересы с пристальным вниманием к социально-политическим

Иллюстрация: Альгаротти. Ньютонизм для Дам

Фронтиспис. 1735 г.

174

проблемам. (Как известно, образ «окна в Европу» был заимствован Пушкиным у Альгаротти, и в своих примечаниях к «Медному всаднику» Пушкин это специально отметил.)

Большую часть своей жизни Альгаротти провел за пределами родины. По словам А. Грамши, он был одним из тех типичных для XVIII в. писателей-космополитов, прогрессивная историческая роль которых состояла в том, что они знакомили своих соотечественников с передовой европейской культурой и достойно представляли в Европе культуру своей страны. Кое в чем Альгаротти оказался близок к поэзии и поэтике Аркадии. Особенно заметно ее влияние сказалось в его пухлом галантно-эротическом романе «Конгресс на Цитере» (1745), написанном в стиле рококо и очень понравившемся П. Метастазио. Тем не менее в целом творчество Альгаротти выходило за рамки как Аркадии, так и раннего итальянского Просвещения. Противник всякого педантизма, академизма и слепого следования классическим традициям, Альгаротти не только ввел в итальянскую литературу ряд новых для нее научно-философских идей, но и создал стиль, не порывающий с лучшими национальными традициями, идущими от Галилея и Макиавелли, и вместе с тем подлинно современный, ясный, гибкий, почти разговорный, способный придать пластичность самым абстрактным мыслям и концепциям.

Другим писателем-космополитом и одним из самых крупных литературных критиков XVIII в. был Саверио Беттинелли (1718—1808). Творчество его чрезвычайно противоречиво и до сих пор возбуждает жаркие споры. Друг, последователь и популяризатор Вольтера в Италии, Беттинелли был иезуитом. Он сохранил связь с орденом до того дня, когда тот был распущен, и в своей шумной «иконоборческой», почти всегда сопровождавшейся скандалами деятельности критика, ниспровергающего общепризнанные литературные авторитеты, по-видимому, следовал указаниям католической церкви. Во всяком случае, он был единственным итальянским писателем XVIII в., утверждавшим, будто в эпоху Возрождения папство сыграло в истории культуры Италии положительную роль («Возрождение Италии после Тысячного года») и новая итальянская литература должна сделать своим центром папский Рим, подобно тому как французская литература сделала своим центром Париж, а английская — Лондон («Английские письма»).

Важнейшим сочинением Беттинелли стали «Вергилиевы письма» (1756). Это был литературно-критический памфлет. «Письма» содержали послания, которые находящийся в Элизиуме Вергилий направлял поэтам Аркадии. Беттинелли подверг остроумному, но безжалостному разносу не только современную аркадскую лирику, создателей которой Вергилий обвиняет в болтливости, жеманности и бессодержательности, но по существу всю национальную литературу Италии. Беттинелли вызвал на суд просветительского Разума тени великих поэтов, и почти все они не выдержали чисто рационалистической критики. Даже «Книга песен» Петрарки, поэта, которого классицист Беттинелли ценил больше, чем кого бы то ни было, должна была быть, по его мнению, сокращена как минимум на треть при условии, что остальные две трети будут очищены от «“вымученных рифм“, необычных слов, ложных приемов и совершенно холодных сравнений». Особенно суровой критике в «Вергилиевых письмах» подверглась «Божественная Комедия» Данте, которая, как уверял Беттинелли, является вовсе не поэмой, а скорее всего «научным трактатом», к тому же написанным варварским языком и стилем. Подобная оценка «Комедии» в общем совпадала с вольтеровской и закономерно вытекала из особенностей антиисторической эстетики Просвещения. Однако иезуит Беттинелли обвинял Данте не только в «неправдоподобии», «нудноватости» и отсутствии «хорошего вкуса» — как бы продолжая многовековую тяжбу церкви с поэтом, он усматривал особую «нелогичность» «Комедии» в том, что папы и кардиналы «помещены в ней в место, прямо сказать, мало почтенное, тогда как император Траян и троянский воитель Рифей пребывают в раю».

За «Вергилиевыми письмами» последовали «Английские письма» (1766). В них Беттинелли отрицал уже самое существование великой итальянской литературы.

Абсолютно негативное, нигилистическое отношение Беттинелли ко всей национальной традиции, в том числе и к Данте, вызвало у большинства итальянских просветителей чувство протеста — и не оттого, что они были меньшими рационалистами, чем автор «Вергилиевых писем», и лучше чувствовали поэзию «Божественной Комедии», а прежде всего потому, что у них было острее развито национальное чувство и сознание ответственности за будущее литературы Италии. В этом смысле особенно показательно сочинение «Суждение древних поэтов относительно новейшей цензуры Данта» (1758), написанное венецианским просветителем Гаспаро Гоцци, направленное против «Вергилиевых писем» и опровергающее их последовательно — пункт за пунктом.

Гаспаро Гоцци (1713—1786), старший брат

175

знаменитого Карло Гоцци, выступал как критик и публицист. Первоначально он популяризировал в Венеции драматургию раннего французского Просвещения и переводил Вольтера («Заира», «Марианна»). Позднее Г. Гоцци написал несколько оригинальных пьес. Однако его истинной сферой была журналистика. В 1760 г. он приступил к изданию «Венецианской газеты», которую в 1761 г. сменил журнал «Наблюдатель» (1761—1762). Как журналист Г. Гоцци следовал примеру Аддисона. Но в консервативной Венеции он оказался несравненно более одинок. Всю «Венецианскую газету» и «Наблюдателя» Г. Гоцци писал сам, заполняя журнальные страницы зарисовками нравов своих соотечественников, их портретами («портрет» делается у него особым повествовательным жанром), анекдотами, небольшими новеллами («Белошвейка и гондольер», «Убийца из ревности», «Богатые и бедные» и др.) и диалогами в манере Лукиана. Он критиковал с позиции «здравого смысла» нравы венецианской аристократии и иронически посмеивался над тупостью венецианского мещанства. Но, не встречая в критикуемом им обществе поддержки и понимания, Г. Гоцци мало-помалу утрачивал веру в социальную эффективность своей критики, и это придавало его просветительскому морализму грустную меланхоличность и даже оттенок несколько аристократического пессимизма. В журналах Г. Гоцци отражались не стремления определенной общественной группы или литературной партии, как это было в миланской «Кофейне», а его собственная индивидуальность — личность высокообразованного и от этого еще более одинокого интеллигента-наблюдателя, смотрящего на окружающий его мир с доброжелательной, но печальной улыбкой. Ему удалось избежать сухой схематичности классицистов и создать высокие образцы эссеистического стиля, приводившего в XX в. в восторг сторонников так называемой «артистической прозы».

В «Венецианской газете» и «Наблюдателе» Г. Гоцци большое внимание уделял критике, регулярно помещая литературную хронику и театральную хронику. Он поддержал реформу Гольдони и верно оценил новаторство «Самодуров». Однако, когда Карло Гоцци выступил против Гольдони со своими театральными сказками, Г. Гоцци посвятил драматическим произведениям своего младшего брата ряд восторженных статей и рецензий. Но отношений с Гольдони это не испортило. Уезжая во Францию, Гольдони поручил заботу об издании своего «Театра» именно Г. Гоцци.

Литературным критиком по преимуществу был Джузеппе Баретти (1719—1789). Вопросы философии, политики, экономики его почти не занимали. О церкви и религии Баретти предпочитал не рассуждать. Зато он обладал высокой литературной культурой, почти абсолютным вкусом, острым чувством времени и страстным темпераментом борца. Это сделало его имя символом активного неприятия застоя, конформизма, реакции и общественного лицемерия. Когда соратник Грамши Пьеро Гобетти в пору решительной схватки с фашизмом решил издавать журнал, он назвал его «Баретти».

Баретти родился в Турине, с 1751 по 1760 г. жил в Лондоне, где особенно сблизился с С. Джонсоном, однако почти вся его литературная деятельность была связана с Венецией, где он с октября 1763 г. по январь 1765 г. издавал журнал «Литературный бич Аристарха Сканнабуе». Журнал построен как литературное произведение, и в него введен образ рассказчика. Аристарх Сканнабуе, от лица которого ведется журнал, отнюдь не профессиональный литератор; это бывший солдат, много колесивший по свету, много видавший, переменивший множество разных профессий и под конец жизни удалившийся в деревню, где он читает, а затем судит старые и новые итальянские книги. Аристарх Сканнабуе должен был, по замыслу Баретти, олицетворять, с одной стороны, по-просветительски «естественного» человека, а с другой, так сказать, среднего итальянца, который в своих оценках литературы и действительности руководствуется не устоявшимися канонами и традициями, а только житейским здравым смыслом.

В «Литературном биче» новоявленный Аристарх судил итальянскую литературу строго и бескомпромиссно. Критика его была блестяща, талантлива, не менее остра, чем у Беттинелли, но не нигилистична. Тем не менее и литературные суждения Аристарха Сканнабуе нередко оказывались весьма противоречивыми. В них отражались противоречия значительной части просветительского движения в Венеции, и прежде всего его умеренно-консервативного крыла. Аристарх Сканнабуе меньше всего напоминал третьесословного героя. Само его деревенское затворничество симптоматично. Это — позиция. В Венеции Баретти чувствовал себя еще более одиноко, чем Г. Гоцци.

Из всех противников аристократической Аркадии Баретти был самым непримиримым. Хлеща последователей «невыносимо приторного» Фругони, критический бич Баретти падал и на спину их непосредственных предшественников — поэтов барокко и петраркистов позднего Возрождения. Баретти резко осуждал всякий формализм и всякую оторванность литературы от жизни. Цель литературы, говорил

176

он, «делать человека человеком». Он требовал от поэтического произведения энергии, ясности, четкости формы и серьезности нравственного содержания. Поэтому он не только высоко оценил просветительскую сатиру Парини, но и, ведя свою неустанную борьбу за обновление и демократизацию итальянской литературы, которая, по его словам, должна была «доставлять удовольствие как людям ученым, так и невеждам», сумел связать итальянское Просвещение с лучшими национальными традициями прошлого. Однако отсутствие у Баретти четкой философско-эстетической программы нередко вынуждало его оценивать художественное произведение вне общественно-исторического контекста и подвергать жестокой критике своих, казалось бы, союзников. В «Литературном биче» высмеивались не только Альгаротти за его близость к поэтике Аркадии, но и П. Верри и Беккариа. Когда в Венеции разразилась бурная полемика между Гольдони и К. Гоцци, Аристарх Сканнабуе выступил на стороне графа Гоцци, пьесы которого он готов был приравнять даже к трагедиям Шекспира при условии, однако, что тот откажется от своих «вульгарных» арлекинов и бригелл. В комедиях Гольдони Баретти претил плебейский демократизм. Презрительно именуя их автора «божком венецианской черни», Аристарх Сканнабуе заявлял, будто ориентация на вкусы и нравы простых гондольеров в конце концов привела к тому, что «понятия о праве и бесправии до того перепутались в голове Гольдони, что он весьма часто смешивает одно с другим, добродетель с пороком, порок с добродетелью, что он выставляет для подражания отвратительнейшие характеры и что таковые представляются ему великолепнейшими образцами добрых родителей, хороших мужей, жен, детей, друзей». В «Литературном биче» едко высмеивались Вольтер, Гельвеций и особенно часто Руссо. Тем не менее полемика с наиболее последовательными просветителями не вывела Баретти за пределы зрелого итальянского Просвещения и сделала его критику приемлемой для противников «партии философов». Борьба Аристарха Сканнабуе за новую, нравственную, энергичную, доступную и нужную широкому итальянскому читателю литературу настолько очевидно переплеталась с просветительской борьбой против безнравственного, изнеженного и изжившего себя феодально-аристократического общества, что венецианское правительство, которое относилось терпимо к демократу Гольдони, сочло необходимым запретить «Литературный бич». Преследуемый тайной полицией Венеции, Баретти вынужден был эмигрировать в Англию.

В Англии Баретти опубликовал на французском языке «Рассуждение о Шекспире и о господине де Вольтере» (1777). В нем он защищал от рационалистической критики Вольтера не только не укладывающийся ни в какие классицистические схемы могучий гений создателя «Гамлета», но и великих поэтов итальянского Возрождения — Данте, Ариосто, Тассо. Позиция Баретти в споре с Вольтером была подлинно новаторской. Она превратила его в непосредственного предшественника европейских романтиков.

176

Оглавление          Наверх           Biblio Italia