ANTONIO TABUCCHI

SOSTIENE PEREIRA

Una testimonianza

______________________________________________

АНТОНИО ТАБУККИ

УТВЕРЖДАЕТ ПЕРЕЙРА

Утверждает Перейра; Роман / Пер. с итал. Л.Степановой. — М.: Иностранка; Б.С.П-ПРЕСС, 2003. - 187 с - (Иллюми­натор).

©  1994 by Antonio Tabucchi

© Л.Степанова, перевод на русский язык, 2000

© «Иностранка» БСГ.-ПРЕСС, оформление, 2003

© «Иностранка, издание на русском языке, 2003

Утверждает Перейра

Свидетельские показания

 

 1

 

Перейра, утверждает Перейра, познакомился с ним в один прекрасный летний день. День выдался и вправ­ду чудесный. Прогретый летним солнцем и продувае­мый ветром, весь Лисабон сиял. Кажется, Перейра си­дел в редакции в полной растерянности: вести новую рубрику в их газете поручили ему, но что давать на страницу «Культура» в ближайший номер, он пред­ставлял себе плохо, а главный редактор «Лисабона» уехал в отпуск. И он, Перейра, сидел и размышлял о смерти. В такой погожий летний день, когда легкий бриз с Атлантики ласково треплет макушки деревьев, светит солнце и город искрится, в буквальном смысле искрится у него под окном, и синева невиданная, ут­верждает Перейра, синева была такой чистоты и ярко­сти, что даже больно было смотреть, — в такой вот день он задумался о смерти. Почему? Объяснить этого Перейра не мог Может, потому, что когда он был сов­сем маленьким, у отца было похоронное бюро и на­зывалось оно «Перейра Ла Долороза», может, потому, что несколько лет назад он потерял жену, умершую от туберкулеза, или потому, что сам он был тучным, с

         7

больным сердцем и высоким давлением и врач гово­рил, что если так будет продолжаться, то долго он не протянет, но факт тот, что Перейра, утверждает Перейра, стал думать о смерти.

Совершенно случайно он начал листать журнал, попавшийся под руку тоже по чистой случайности. Ка­кой-то литературный журнальчик, в котором почему-то был и отдел философии. Журнал, скорее всего, авангардистский, точно он не берется сказать, но там было немало сотрудников-католиков. Перейра тоже был католиком или, по крайней мере, считал себя та­ковым на тот момент — правоверным католиком. Единственное, во что он не мог поверить, — это в вос­кресение плоти; в воскресение души, понятное дело, да. Безусловно. В том, что у него есть душа, он никогда не сомневался, но чтобы вся его плоть, эта мясистая толща, которая облекала его душу, это уж извините, нет, о каком возрождении здесь можно говорить и с какой, спрашивается, стати. Весь этот жир, неотвязно следующий за ним везде и всюду, этот пот и одышка, когда он поднимается по лестнице, почему они-то должны воскреснуть? Нет, лично ему, Перейре, в той, другой жизни все это было совершенно ни к чему, он не желал такой вечности и не хотел верить в воскресе­ние плоти. От нечего делать он начал листать, утверж­дает он, журнал и наткнулся на статью, где было сказа­но: «Из дипломной работы, защищенной в прошлом месяце в Лисабонском университете, мы публикуем здесь рассуждение о смерти. Автор этой работы, Франсишку Монтейру Росси, окончил с отличием фило­софский факультет, и предлагаемая статья представля­ет собой лишь фрагмент его большого труда, но мы на-

           8

деемся, что в будущем он продолжит сотрудничество с нами».

Перейра, утверждает Перейра, поначалу просмат­ривал эту статью, не имевшую заглавия, по диагонали, потом машинально вернулся на несколько страниц назад и сделал выписку. Почему он это сделал? На этот вопрос Перейра не может дать вразумительный ответ. Возможно, потому, что этот авангардистский католи­ческий журнал его раздражал, возможно, потому, что в тот день он вообще плевать хотел и на авангард, и на католицизм, при том что сам он был глубоковерую­щим человеком, а может, просто потому, что в тот мо­мент, в разгар сияющего в Лисабоне лета, ему, Перейре, придавленному весом собственного размякшего тела, идея воскресения плоти казалась особенно отврати­тельной, но факт тот, что он начал переписывать ста­тью, возможно исключительно ради того, чтобы вы­бросить потом журнал в корзину.

Перейра утверждает, что он не переписывал всю статью целиком, а сделал только одну выписку в не­сколько предложений, и это документальный факт: «Отношение, которое в самом общем виде определяет глубинный смысл нашего бытия, есть отношение жиз­ни и смерти, и то обстоятельство, что наше существо­вание имеет своим пределом смерть, является осново­полагающим для осознания ценности жизни». Потом он взял телефонную книгу и сказал себе: Росси — фа­милия необычная и в справочнике наверняка будет только один Росси. Он, утверждает Перейра, набрал номер, который и сейчас хорошо помнит, и услышал, как на другом конце ответили «алло». Алло, сказал Пе­рейра, говорит «Лисабон». Слушаю вас, ответил голос.

            9

Понимаете, сказал, как он утверждает, Перейра, с вами говорят из газеты «Лисабон», она стала выходить всего несколько месяцев назад, не знаю, попадалась ли вам наша газета, мы вне политики, это независимая газета, но мы верим в бессмертие души, то есть, я хочу сказать, придерживаемся католической направленности, и я хотел бы поговорить с господином Монтейру Росси. Перейра утверждает, что на противоположном конце последовала короткая пауза, а потом голос ответил, что Монтейру Росси — это он, но что он не особенно-то думает о душе. Перейра, в свою очередь, тоже по­молчал несколько секунд, потому что ему показалось странным, утверждает он, чтобы человек, чья подпись стояла под столь глубокими высказываниями о смер­ти, не думал о душе. И тогда он решил, что произошло какое-то недоразумение, и его мысли сразу же пере­ключились на идею воскресения плоти, его навязчи­вую идею, и он сказал, что прочел статью Монтейру Росси о смерти, и еще сказал, что он, Перейра, тоже не верит в воскресение плоти, если он правильно понял то, что хотел сказать Монтейру Росси. В общем, Перей­ра, утверждает он, совсем запутался и начал злиться, злиться главным образом на себя, зачем нужно было звонить незнакомому человеку и тем более заводить с ним разговор о таких тонких, можно сказать сугубо личных, вопросах, как душа и воскресение плоти. Пе­рейра, утверждает он, пожалел об этом звонке и уже собирался повесить трубку, но тут, сам не зная почему, пересилил себя и продолжил разговор, сказав, что его зовут Перейра, доктор Перейра, что он возглавляет от­дел культуры в газете «Лисабон», которая, конечно, все­го-навсего вечерняя газета, словом, не может пока что

           10

тягаться с другими столичными газетами, но он уве­рен, что рано или поздно и она обретет свое лицо; правда, до сих пор «Лисабон» печатал только светские новости, но уже принято решение, и начиная с суббот­него номера в их газете будет страница культуры; ре­дакция пока еще не укомплектована, и ему, Перейре, нужен внештатный сотрудник, который бы занимался одной определенной темой.

Перейра утверждает, что господин Монтейру Росси сразу оживился и затараторил, что готов сегодня же явиться в редакцию, он говорил также, что работа его интересует, любая работа, потому что после оконча­ния университета, увы, приходится обеспечивать себя самому и работа ему очень нужна, но Перейра предус­мотрительно отговорил его приходить в редакцию, сказав, что пока этого делать не стоит, а лучше встре­титься где-нибудь в городе. Он сказал именно так, ут­верждает Перейра, потому что не хотел приглашать незнакомого человека в обшарпанную комнатушку на улице Родригу да Фонсека с хрипящим, как в приступе астмы, вентилятором и пропахшую кухонным чадом, поднимавшимся от консьержки, сущей мегеры, кото­рая смотрела на всех с подозрением и только и делала, что стряпала. И потом, ему не хотелось, чтобы кто-то посторонний узнал, что всю редакцию отдела культу­ры в газете «Лисабон» составляет он один, Перейра, че­ловек, обливающийся потом в этой конуре от жары и тесноты; короче, он предложил, утверждает Перейра, встретиться в городе, и тот, Монтейру Росси, согласил­ся: хорошо, сегодня вечером в ресторане на Праса да Алегрия большой народный праздник, танцы, песни, гитары, меня пригласили спеть им что-нибудь неапо-

            11

литанское, я, знаете ли, наполовину итальянец, хотя неаполитанского диалекта не знаю, но, так или иначе, хозяин заведения оставил для меня столик на улице, па нем будет карточка с моим именем, как вы смотрите на то, чтобы встретиться там? Перейра, утверждает Перейра, согласился, повесил трубку, вытер пот, и тут его осенила блестящая идея — открыть рубрику «Памят­ные даты» и, не откладывая, дать ее уже в субботний помер; и так вот, почти автоматически, может, потому, что в тот момент он думал об Италии, он вывел заголо­вок: «Два года назад скончался Луиджи Пиранделло». Затем, чуть ниже, сделал врезку: «Великий драматург показал Лисабону свою пьесу «Сон, а может быть, явь?». Было двадцать пятое июля тысяча девятьсот три­дцать восьмого года, и весь Лисабон сверкал в синеве, овеваемый легким бризом с Атлантики, утверждает Перейра.

           12

 

2

 

Перейра утверждает, что после обеда погода переме­нилась. Атлантический бриз внезапно прекратился, с океана сплошной стеной пошел туман, и город затяну­ло плотной, пропотевшей от жара пеленой. Перед тем как выйти из комнаты, Перейра посмотрел на градус­ник, который он кутил на собственные деньги и пове­сил у двери. Термометр показывал тридцать восемь градусов. Перейра выключил вентилятор, столкнулся на лестнице с консьержкой, которая сказала ему «до свиданья, доктор Перейра», вдохнул напоследок ку­хонного чада в подъезде и наконец оказался на улице. Перед дверьми, прямо напротив, начинался рынок и стояли два пикапа Республиканской национальной гвардии. Перейра знал, что рынок взбудоражен, пото­му что накануне, в Алентежу, полиция застрелила воз­ницу, доставлявшего продукты на местные рынки: он был социалистом. По этой причине и стояла у ворот рынка Республиканская национальная гвардия. Но «Лисабон», вернее, зам главного редактора, потому что Сам уехал на курорт в Бусаку и отдыхал там па водах, не решился дать сообщение об этом, да и кто бы риск-

           13

нул напечатать, что возницу-социалиста расстреляли в Алентежу прямо в его телеге, так что дыни стали красными от крови? Никто. Потому что страна молча­ла, ей не оставалось ничего другого, как молчать, а лю­ди тем временем гибли и полиция хозяйничала по­всюду. Перейра опять вспотел, оттого что опять стал думать о смерти. И тогда он подумал: этот город пах­нет смертью, вся Европа пропахла смертью. Он напра­вился в кафе «Орхидея», оно находилось совсем рядом, сразу за еврейской мясной лавкой, и сел за столик, но не снаружи, а внутри, потому что там по крайней мере работали вентиляторы, а на улице некуда было девать­ся от жары. Заказав лимонад, он пошел в уборную, вы­мыл руки и ополоснул лицо, потом попросил принес­ти сигару и сегодняшнюю вечернюю газету, и Мануэль, официант, принес ему именно «Лисабон». Перейра в тот день не успел посмотреть гранки и развернул «Ли­сабон» как свежую, нечитаную газету. На первой стра­нице сообщалось: «Сегодня из Нью-Йорка отчалила самая роскошная яхта в мире». Перейра долго изучал заголовок, потом стал рассматривать фотографию. На снимке мужчины в соломенных шляпах и легких ру­башках открывали бутылки шампанского. Перейра сильно вспотел, утверждает он, и снова стал думать о воскресении плоти. Как же так, подумал он, если я вос­кресну, то окажусь вместе с этими людьми в соломен­ных шляпах? Он ощутил вдруг себя — физически — очутившимся среди этих яхтсменов в вечности, в ка­кой-то из ее гаваней с неуточненными координатами. И вечность представилась ему невыносимой дырой, непроглядным из-за клубящегося тумана пеклом, где говорили только по-английски, непрерывно воскли-

            14

цая окей, окей! Перейра попросил еще лимонаду. Он раздумывал, как лучше поступить: пойти прямо домой и принять холодную ванну или же сходить в церковь Благодарения к своему другу, священнику дону Антониу, у которого он исповедовался несколько лет назад, после смерти жены, и к которому ходил теперь раз в месяц. Он решил, что лучше пойдет к дону Антониу, вдруг от этого ему полегчает.

Так он и сделал. В тот раз, утверждает Перейра, он забыл расплатиться. Вернее, даже не подумал об этом, просто встал и ушел, небрежно оставив на столике га­зету и шляпу, шляпу, скорее всего, потому, что глупо было надевать ее в такую жару, или потому, что так уж он устроен и всегда забывает где-нибудь свои вещи.

Дон Антониу выглядел совершенно разбитым, ут­верждает Перейра. Круги под глазами на пол-лица, и вообще такой вид, как будто он не спал всю ночь. Пе­рейра спросил, что с ним, и дон Антониу ответил: Как? Ты что, не знаешь? В Алентежу убили человека, ехавшего на своей телеге, везде забастовки, и в горо­де, и в провинции, послушай, на каком свете ты жи­вешь, ведь ты же работаешь в газете, сходил бы, что ли, поинтересовался.

Перейра утверждает, что ушел расстроенным из-за того, что разговора не получилось, и что его, по сути дела, выставили. На каком свете я живу? — спросил он самого себя. И в голову пришла диковатая мысль, что, может, он и вовсе не живет, а вроде бы уже умер. Точ­нее: он постоянно только и делает, что думает о смер­ти, рассуждает о воскресении плоти, в которое не ве­рит, и о тому подобных глупостях, и на самом деле это никакая не жизнь, а только существование, притворив-

            15

шееся жизнью. Перейра, утверждает Перейра, вдруг почувствовал страшную слабость. Он еле доплелся до ближайшей трамвайной остановки и сел в трамвай, который довез его до Террейру ду Пасу. По дороге он смотрел в окно. Родной Лисабон медленно разворачи­вал перед ним свои улицы, он смотрел на бульвар Сво­боды с его великолепными дворцами, потом на Праса ду Россиу, выдержанную в английском стиле; на Тер­рейру ду Пасу он вышел и пересел на другой трамвай, который шел на гору и делал кольцо у Замка. Он вы­шел, не доезжая Замка, у Собора, потому что жил рядом с этой остановкой, на Руа да Саудаде. Подъем к дому он одолел с трудом. Позвонил в дверь, потому что неохо­та было искать ключи от подъезда, и консьержка, она же его прислуга, открыла ему. Доктор Перейра, сказала консьержка, я сделала вам на ужин отбивную на решет­ке. Перейра сказал «спасибо», медленно поднялся по лестнице, достал из-под коврика ключ от квартиры, он всегда его там держал, и вошел к себе. В прихожей он остановился перед книжным шкафом, где стояла кар­точка жени. Этот снимок он сделал сам в тысяча де­вятьсот двадцать седьмом году, они ездили тогда в Ма­дрид, и массивный силуэт Эскориала виднелся на зад­нем плане. Прости, я немного задержался сегодня, сказал Перейра.

Перейра, утверждает Перейра, завел с некоторых I юр привычку разговаривать с фотографическим пор­третом жены. Он рассказывал ему, где был, что делал, делился своими мыслями, просил совета. Я не знаю, на каком свете я живу, сказал он жене на фотографии. То же самое говорит и дон Антониу, но в том-то и беда, что я не в состоянии думать ни о чем другом, кроме

         16

смерти, такое впечатление, что весь мир уже умер или вот-вот умрет. Потом он подумал о детях, которых у них никогда не было. Сам он, конечно, очень хотел бы ребенка, но просить об этом хрупкую, болезненную женщину, замученную бессонницей и санаториями, не смел и теперь горько сожалел об этом. Потому что, ес­ли бы у него был сын, уже большой мальчик, с которым можно было бы поговорить, сидя за одним столом, ему не пришлось бы разговаривать с фотографией, напо­минающей о той давней поездке, от которой в памяти не осталось почти ничего. Ну да ладно, произнес он фразу, ставшую заключительной формулой его разго­воров с женой. Потом он пошел на кухню, сел за стол и снял крышку со сковородки, на которой лежала приго­товленная ему на ужин еда. Мясо давно остыло, но ра­зогревать его было лень. Он всегда ел то, что ему было оставлено, не грея. Быстро сжевав кусок мяса, он по­шел в ванную, вымыл подмышки, надел другую рубаш­ку, повязал черный галстук и слегка побрызгал себя ис­панским одеколоном, который еще оставался во фла­коне, купленном в тысяча девятьсот двадцать седьмом году в Мадриде. Потом надел серый пиджак и вышел, чтобы идти на Праса да Алегрия, потому как было уже девять часов вечера, утверждает Перейра.

         17

 

3

 

Перейра утверждает, что город в тот вечер казался ок­купированным полицией. Она была всюду. До Террейру ду Пасу он доехал на такси; там под портиками стояли пикапы с карабинерами. Видимо, боялись манифеста­ций или просто скопления людей на площади и потому заранее заняли все стратегические точки в городе. Он охотно прошелся бы пешком, тем более что кардиолог велел больше двигаться, но идти мимо хмурых людей в военной форме было страшновато, и потому он сел в трамвай, который ходил по улице душ Фанкейруш и до­возил его до площади Фигуейра, на площади вышел, ут­верждает он, там тоже была полиция. Ему предстояло пройти вдоль кордона из полицейских отрядов, и от этого становилось тоже не по себе. На ходу он услышал, как офицер говорил солдатам: помните, ребята, враг не дремлет, так что глядите в оба.

Перейра огляделся крутом, как будто наставления офицера относились к нему, но по первому впечатле­нию никакой необходимости глядеть в оба на самом деле не было. На бульваре Свободы вес было спокойно, в киоске торговали мороженым, и за столиками сиде-

            18

ли, отдыхая, люди. Он тоже спокойно пошел по цент­ральной аллее, как вдруг послышались, утверждает он, звуки музыки. Нежные, грустные переборы коимбр-ской гитары, и это сопряжение музыки и полиции по­казалось ему невероятным. Он решил, что, должно быть, играют на Праса да Алсгрия, и был прав, потому что, по мере того как он все ближе и ближе подходил к площади, музыка становилась все громче и громче.

Площадь, утверждает Перейра, ничем не напомина­ла площадь в осажденном городе, он не увидел гам по­лиции, а только ночной патруль; стражи порядка, похо­же пьяные, мирно дремали на лавочке. Гирлянды из бу­мажных флажков и разноцветных лампочек, желтых и зеленых, протянутых от окна к окну, украшали пло­щадь. На улице стояли редкие столики, и несколько пар танцевало. Потом он заметил огромный транспарант, на полотнище, натянутом между деревьями, крупными буквами было написано: «Слава Франсиско Франко!» и ниже, чуть помельче: «Глава португальским воинам в Испании!»

Перейра, утверждает Перейра, только тогда сооб­разил, что попал на салазаровский праздник, чем и объяснялось отсутствие полиции здесь. И лишь потом обратил внимание, что на многих были зеленые ру­башки и шейные платки. Он остановился как вкопан­ный и моментально подумал о нескольких вещах сра­зу. Подумал, что, наверное, Монтейру Росси один из этих, подумал о вознице из Алентежу, что залил кро­вью свои дыни, подумал, что сказал бы дон Антониу, если бы увидел его в таком месте. Подумал и опустился на лавочку, где дремали ночные стражи, занятый свои­ми мыслями. Правильнее было бы сказать, что мысли

            19

его занимала музыка, ибо музыка, невзирая ни па что, ему нравилась. Играли два старичка, один на скрипоч­ке, другой на гитаре, они играли надрывные мелодии Коимбры времен его молодости, когда он был студен­том Коимбрского университета и думал о жизни как о светлом и безоблачном завтра. В ту пору он тоже играл на скрипке, выступая на студенческих праздниках, был легким, стройным и умел нравиться девушкам. Многие факультетские красавицы сходили по нему с ума. Но ему-то нравилась одна худенькая и бледная девчушка, которая писала стихи и часто жаловалась на головные боли. Он вспомнил и многое другое из своей жизни, но воспроизводить эти мысли Перейра не собирается, потому что, утверждает он, это касается его, и только его, и никакого отношения ни к тому вечеру, ни к тому празднику, на котором он, к своему несчастью, оказал­ся, не имеет. Потом Перейра, утверждает Перейра, уви­дел, как один молодой человек, высокий и стройный, в светлой рубашке, поднялся из-за стола, подошел к му­зыкантам и встал между ними. Ни с того ни с сего у не­го вдруг защемило сердце, возможно, оттого, что ему показалось, что он узнал себя в этом молодом челове­ке, встретился с самим собой тех студенческих лет в Коимбре, потому что в чем-то они были похожи, нет, не чертами лица, но манерой держаться, прической, у того тоже падала прядь волос на лоб. Молодой человек запел итальянскую песню «О соле мио», Перейра не понимал слов, но песня была красивой, чистой и жиз­нерадостной, он понимал только «солнце мое» и ниче­го больше, но пока тот молодой человек пел, снова поднялся легкий атлантический бриз, потянуло вечер­ней прохладой, и все ему показалось замечательным —

            20

и прожитая им жизнь, распространяться о которой ему совсем не хочется, и город Лисабон, и небесный свод, виднеющийся поверх разноцветных фонариков, и вдруг на него напала жуткая тоска, причину которой, он, Перейра, раскрывать не собирается. Так или иначе, он догадался, что юноша, который пел песню, и был тем человеком, с которым он разговаривал днем по телефо­ну, поэтому, когда тот кончил петь, Перейра встал со скамейки, потому что любопытство взяло верх над свойственной ему осмотрительностью, направился к столику и, обращаясь к молодому человеку, спросил: Вы, я полагаю, господин Монтейру Росси? Монтейру Росси хотел привстать, задел за край стола, опрокинул стояв­ший перед ним стакан и залил пивом свои роскошные белые брюки. Прошу прощенья, пробормотал Перейра. Ну что вы, это я такой неловкий, возразил молодой че­ловек, со мной это происходит постоянно. А вы, я пола­гаю, доктор Перейра из «Лисабона». Прошу вас, приса­живайтесь. И протянул ему руку.

Перейра, утверждает Перейра, сел за столик, про­должая испытывать чувство неловкости. Про себя же подумал, что оказался не на своем месте, что глупо бы­ло встречаться с неизвестным ему человеком на этом празднестве националистов и что дон Антониу не по­хвалил бы его за такое поведение, и еще, что ему захо­телось поскорее вернуться домой, поговорить с порт­ретом жены и попросить у нее прощения, Перебирая в голове эти мысли, он вдруг отважился и спросил на­прямик: Это что, праздник салазаровской молодежи, вы состоите в Союзе молодых салазаровцев, да?

Монтейру Росси откинул прядь волос, падавшую ему на лоб, и ответил: Я окончил факультет философии

            21

и литературы, и какое дело «Лисабону» до всего осталь­ного, не понимаю? Большое дело, утверждает, что воз­разил на это, Перейра, потому что у нас свободная и не­зависимая газета и мы не хотим встревать в политику.

В это время двое старых музыкантов заиграли сно­ва, извлекая из печальных струн своих инструментов франкистскую песенку. Перейра, несмотря на внут­реннюю скованность, понял в тот момент, что уже вступил в игру и обязан продолжать. И как это ни странно, но ему стало ясно, что свою игру он сыграет, что карты легли на одну руку, потому что он — доктор Перейра из газеты «Лисабон», а молодой человек, сидя­щий напротив, смотрит ему в рот. И тогда он сказал так: Я прочел вашу статью о смерти, и мне она показа­лась небезынтересной. Я писал диплом о смерти, отве­тил Монтейру Росси, по вам-то могу признаться, что та овчинка не совсем моей выделки и отрывок, который напечатал журнал, говорю вам как на духу, честно спи­сан, частично у Фейербаха, частично у одного фран­цузского философа-спиритуалиста, но даже мой руко­водитель ничего не заметил, профессора, знаете ли, гораздо менее образованные люди, чем принято ду­мать. Перейра утверждает, что тщательно обдумал во­прос, который весь вечер собирался задать и наконец решился, но прежде подозвал официанта в зеленой ру­башке, который обслуживал их столик, и сделал заказ. Вы меня извините, сказал он Монтейру Росси, но я не пью ничего спиртного, только лимонад, и взял себе лимонаду. Потягивая лимонад, он, перейдя вдруг на шепот, как будто кто-то мог услышать и осудить его, спросил: Простите, но я хотел вас спросить вот о чем: вы сами часто думаете о смерти?

           22

Монтейру Росси широко улыбнулся, и Перейра, ут­верждает Перейра, вконец смутился. Ну что вы, доктор Перейра, воскликнул Монтейру Росси громко, я думаю только о жизни! И уже не так громко продолжал: По­слушайте, доктор Перейра, смертью я сыт по горло, два года назад я похоронил мать, она была португалкой, школьной учительницей, умерла в одночасье от анев­ризмы головного мозга, мудреное слово, чтобы ска­зать, что у человека лопается в голове сосуд, в общем, умерла от удара; в прошлом году умер отец, он был ита­льянец, инженер по образованию, работал на кораб­лях, приписанных к Лисабонскому порту, он мне кое-что оставил, но это кое-что уже кончилось; еще у меня есть бабушка, она живет в Италии, но я ее не видел с двенадцати лет, в Италию я не хочу, там ситуация почи­ще пашей, так что извините мою откровенность, док­тор Перейра, но смертью я сыт по горло, а почему вы задали этот вопрос?

Перейра отхлебнул лимонаду, вытер губы тыльной стороной кисти и сказал: Просто потому, что все газе­ты печатают некрологи, я имею в виду, что всякий раз, когда умирает кто-то из известных писателей, газета помещает некролог, но тексты такого рода не пишут­ся с ходу, их нужно иметь уже готовыми, и я ищу чело­века, способного сочинять такие заблаговременные некрологи, статьи на смерть великих писателей наше­го времени, представьте себе на минуту, что завтра умирает Мориак¹, и как я, по-вашему, буду выкручи­ваться?

¹ Франсуа Мориак (1885—1970) — известный французский писатель, участвовал в движении Сопротивления, лауреат Нобелевской премии (1952). (Здесь и дaлее npим. перев.)

            23

 Перейра утверждает, что Монтейру Росси заказал еще пива. До того как им встретиться, молодой человек уже выпил как минимум три пива и, по его подсчетам, должен был изрядно захмелеть или по крайней мере быть навеселе. Монтейру Росси откинул прядь волос, па­дающую ему на лоб, и сказал: Доктор Перейра, я неплохо знаю языки и современную литературу, я люблю жизнь, но если вам угодно, чтобы я непременно писал о смерти, и вы готовы платить за это, как заплатили мне сегодня за то, что я спел им неаполитанскую песню, я могу это де­лать и через день принесу вам статью на смерть Гарсии Лорки, как вам Гарсиа Лорка? В сущности, он основал ис­панский авангард, точно как наш Песоа¹ — португаль­ский модернизм, и художник разносторонний, зани­мался и поэзией, и музыкой, и живописью.

Перейра ответил, утверждает он, что Гарсиа Лорка представляется ему не самой подходящей фигурой, но попробовать можно, лишь бы выдержать правильный тон, соблюдая должную осторожность, и не касаться никаких других — при существующем положении — довольно щепетильных тем, а говорить о нем исклю­чительно как о художнике. И тогда Монтейру Росси с самым что ни на есть непринужденным видом спро­сил: Простите, что заговариваю об этом, статью на смерть Гарсии Лорки я, конечно, напишу, вне всякого сомнения, а вы, не могли бы вы заплатить мне вперед? Мне нужно купить себе другие брюки, эти уже нельзя надеть, а у меня свидание с девушкой, она должна зай­ти за мной сюда, мы вместе учились в университете, это моя подруга, она мне очень нравится, и я хотел бы сводить ее в кино.

¹ Фернанду Песоа (1888—1935) — португальский поэт.

          24

 

4

Девушка, которая подошла к ним, утверждает Перейра, была в ажурной, вязанной крючком, шапочке. Она бы­ла очень хороша собой, зеленоглазая, с бледной ко­жей, красивыми обнаженными руками. Платье, дер­жавшееся на тоненьких бретельках, которые сходи­лись сзади крест-накрест, выгодно подчеркивало округлые плечи и красивую спину.

Это Марта, сказал Монтейру Росси. Марта, позволь тебе представить — доктор Перейра, он только что взял меня па работу, так что с сегодняшнего вечера я журналист, как видишь, на работу все-таки устроился. Она сказала: Очень приятно — Марта. И потом, обер­нувшись к Монтейру Росси, сказала: И зачем я пришла на этот праздник, сама не знаю, но раз уж мы здесь, мо­жет, потанцуем, недотепа, вечер чудный да и музыка больно завлекательная.

Перейра остался один за столиком, утверждает он, заказал еще лимонаду и, отпивая его маленькими глот­ками, смотрел, как они танцуют, прижавшись щека к щеке. В этот момент Перейра, утверждает Перейра, снова стал думать о прожитой жизни, о детях, которых

           25

у него никогда не было, но по этому поводу Перейра не будет делать никаких дальнейших заявлений. Стан­цевав один танец, молодые люди вернулись за столик, и Марта как бы .между прочим сказала: Я купила сего­дняшний «Лисабон», но, к сожалению, о вознице из Алентежу, которого расстреляла полиция прямо в его телеге, там ничего не сообщается, пишут о какой-то американской яхте, кого сейчас интересуют такие но­вости, не понимаю. И Перейра, испытывая неоправ­данное чувство вины, ответил: Главный редактор сей­час в отпуске, на водах, а я занимаюсь только отделом культуры, вы, наверное, еще не знаете, что с будущей недели в «Лисабоне» будет страница культуры, и вести ее буду я.

Марта стянула с головы ажурную шапочку и кинула ее на стол. Густые каштановые волосы с рыжим отли­вом, утверждает Перейра, тяжелой волной упали ей на плечи, она выглядела несколько старше своего друга, на вид ей было лет двадцать шесть — двадцать семь, и он спросил: А чем занимаетесь вы? Веду коммерческую переписку по импорту и экспорту в одной торговой фирме. Я работаю только до полудня, а в остальное время могу читать, гулять, встречаться с Монтейру Росси. Перейра утверждает, что его удивило, что она назы­вает молодого человека полным именем — Монтейру Росси, как будто они всего лишь коллеги по работе, но он, разумеется, промолчал и, сменив тему, просто что­бы продолжить разговор, сказал: А я решил, что вы из Союза салазаровской молодежи. А вы? — мгновенно отреагировала Марта. Ну, знаете, ответил Перейра, моя молодость давно в прошлом, а что касается политики, то она меня не больно-то интересует, но фанатиков я

           26

не переношу, мне кажется, что на свете развелось слишком много фанатиков. Главное, не путать фана­тизм и веру, ответила Марта, ведь люди могут верить в идеалы, к примеру, в то, что они свободны, равны, в то, что все люди — братья, простите, я, в сущности, цити­рую лозунги французской революции, а вы верите в Ве­ликую французскую революцию? Теоретически да, от­ветил Перейра, и тут же пожалел об этом «теоретичес­ки», но на самом деле он говорил то, что думал. В этот момент оба музыканта, скрипка и гитара, заиграли вальс в тональности фа мажор, и Марта сказала: Док­тор Перейра, мне хотелось бы станцевать этот вальс с вами. Перейра, утверждает Перейра, поднялся, подал ей руку и повел к танцевальной площадке. Он кружил­ся в вальсе почти самозабвенно, забыв про свой тол­стый живот и не ощущая веса собственного тела, как будто все это чудесным образом улетучилось. Он смот­рел на небо поверх разноцветных фонариков над Праса да Алегрия и чувствовал себя крошечной частицей, слитой с космосом. Вот он, толстый пожилой мужчина, танцует с молодой девушкой на одной из площадей мироздания, а тем временем небесные светила двига­ются по своим орбитам, Вселенная находится в непре­рывном движении, и, может быть, в эту минуту на нас смотрят из какой-нибудь обсерватории оттуда, из бес­конечности. Потом они вернулись за столик, и Перей­ра, утверждает он, все думал: почему у него нет детей? Он заказал еще лимонаду, решим, что ему надо пить как можно больше жидкости, потому что в такую неимо­верную жару, как сегодня днем, у него болит живот. Марта чувствовала себя вполне непринужденно и го­ворила без умолк\'. Монтейру Росси, говорила она, по-

            27

святил меня в свои журналистские планы, отличная идея, полно писателей, которые умрут не сегодня-зав­тра, слава богу, этот кошмарный Рапаньетта, называв­ший себя Д'Аннунцио, уже несколько месяцев как по­мер, потом еще этот ханжа, как его, Клодель¹ чересчур зажился, вам не кажется? Уверена, что ваша газета с ее католической, как мне показалось, направленностью охотно напечатает его некролог; потом этот жуткий тип, подонок Маринетти, сначала он, видите ли, воспе­вает войну и гаубицы, а потом и сам якшается с «черно­рубашечниками» Муссолини, хорошо бы и он поско­рее нас оставил в покое. Перейра, утверждает Перейра, слегка вспотел и зашептал: Барышня, говорите тише, не знаю, отдаете ли вы себе отчет, где мы находимся. Тогда Марта надела свою шапочку и сказала: Это место мне порядком надоело, па нервы действует, вот увиди­те, сейчас они врубят свои военные марши, пожалуй, я вас оставлю здесь вдвоем с Монтейру Росси, а сама пройдусь до набережной Тахо, хоть воздухом подышу, спокойной ночи и до свиданья.

Перейра, утверждает Перейра, вдруг почувствовал прилив сил, допил лимонад и хотел заказать еще, но заколебался, потому что не знал, долго ли собирается сидеть здесь Монтейру Росси. Тогда он спросил: Как вы смотрите на то, чтобы выпить еще по стаканчику? Монтейру Росси не возражал, сказав, что весь вечер се­годня в его распоряжении и он с удовольствием пого­ворил бы о литературе, ему редко выпадал случай по­говорить о литературе, все больше о философии, по-

            28

тому что все его знакомые занимались исключительно философией. В ту минуту Перейре вспомнилось изре­чение, которое любил повторять его дядя, несостояв­шийся писатель, и он привел его: «Кажется, что филосо­фия занимается поисками истины, но на самом деле она, вероятно, лишь фантазирует на сей счет, в то вре­мя как литература при помощи одной лишь фантазии, скорее всего, и открывает истину». Монтейру Росси улыбнулся и сказал, что это прекрасное определение для обеих дисциплин. Тогда Перейра спросил его: А что вы думаете о Бернаносе¹? Монтейру Росси поначалу, казалось, слегка растерялся и спросил: Это который католический писатель? Перейра утвердительно кив­нул головой, и Монтейру Росси, понизив голос, сказал: Послушайте, доктор Перейра, как я уже говорил вам по телефону, я нечасто задумываюсь о смерти, и меня не слишком волнует католическая вера, мой отец был ко­рабельным инженером, понимаете, он был человеком дела, который верил в технический прогресс, и меня воспитал к той же вере, он был итальянец, это правда, но воспитание я получил скорее английское и привык смотреть на мир прагматически, да, я люблю литерату­ру, но у нас с вами разные вкусы, или — сформулируем это так — мы очень по-разному относимся к некото­рым писателям, однако работа нужна мне позарез, и я готов писать заготовки для некрологов всем писате­лям, которые будут угодны вам или вашей редакции. Тут Перейра, утверждает Перейра, почувствовал себя задетым. Досадно было получить урок профессио-

¹ Поль Клодель (1868—1955) — французский поэт-мистик, пи­сатель и дипломат.

² Жорж Бернанос (1888—I94H) — французский писатель и публицист, проповедник католицизма

            29

нальной этики от какого-то юнца, и он счел это оскор­бительным. Тогда он тоже решил перейти на заносчи­вый тон и ответил: Что касается моих литературных предпочтений, то они никоим образом не зависят от воли главного редактора, редакцией культуры заведую я, и я сам выбираю писателей, тех, которые интересны мне, поэтому давайте договоримся так я даю вам зада­ние и предоставляю полную свободу действий, а Бер-наноса и Мориака я посоветовал только потому, что люблю этих авторов, но окончательный выбор остает­ся за вами, делайте то, что сочтете нужным. Перейра, утверждает Перейра, тотчас же пожалел, что поторо­пился и подвергает риску и себя, и главного редактора, предоставив свободу молодому человеку, которого со­вершенно не знает и который откровенно признался, что списал свой диплом. На какой-то момент он по­чувствовал себя в ловушке и понял, что сам же поста­вил себя в идиотское положение. К счастью, Монтейру Росси продолжал разговор о литературе и заговорил о Бернаносе, которого знал, судя по всему, довольно не­плохо. Под конец он сказал: Бернанос — мужествен­ный человек, не боится говорить о самых потаенных глубинах своей души. При слове «душа» Перейра по­чувствовал, утверждает он, что снова приходит в себя, для него это было как бальзам на раны, и он несколько наивно спросил: А вы верите в воскресение плоти? Ни­когда не задумывался над этим, ответил Монтейру Росси, меня это мало интересует, уверяю вас, совсем не интересует, но могу хоть завтра прийти в редакцию и принести вам заблаговременный некролог Бернаносу, но, откровенно говоря, я предпочел бы написать ста­тью на смерть Гарсии Лорки. Давайте, сказал Перейра,

            30

редакция — это я, я нахожусь на улице Родригу да Фонсека, дом шестьдесят шесть, это почти па углу с Алешандре Эркулану, в двух шагах от еврейской мясной лавки, если встретите на лестнице консьержку, ничему не удивляйтесь, это сущая мегера, скажете, что у вас на­значена встреча с доктором Перейрой, но особенно не распространяйтесь, по-моему, она стучит полиции. Перейра утверждает, что не знает, почему он так сказал, может, просто потому, что ненавидел кон­сьержку и салазаровскую полицию, однако факт тот, что он сказал именно это, но не для того, чтобы со­здать впечатление, будто он берет молодого человека, которого тогда совсем не знал, себе в сообщники, во­все не для этого, хотя точно назвать мотив Перейра не может, утверждает он.

            31

 

5

 

Проснувшись на следующее утро, он обнаружил, ут­верждает Перейра. яичницу с сыром между двумя лом­тями хлеба. Было уже десять часов, а служанка заходи­ла в восемь. Совершенно очевидно, что еду ему остави­ла она, чтобы он взял бутерброд на работу и съел в обед, Пьедаде хорошо изучила его вкусы, а Перейра действительно обожал яичницу с сыром. Он выпил чашку кофе, принял ванну, надел пиджак, но галстук решил не надевать. Правда, сунул его в карман. Прежде чем выйти из дому, он остановился перед портретом жены и сказал ему: Я познакомился с одним парниш­кой, его зовут Монтейру Росси, и думаю взять его к се­бе внештатным сотрудником, сочинять некрологи про запас, поначалу он показался мне довольно бойким юношей, но на поверку оказался наивнее, чем я думал, он мог бы быть сверстником нашего сына, если бы у нас был сын, немножко похож на меня, такая же прядь волос, падающая на лоб, помнишь, у меня тоже всегда падала прядь волос на лоб, когда я был еще студентом в Коимбре, в общем, не знаю, что тебе сказать, посмот­рим, найдет сегодня ко мне в редакцию, обещал прине-

          32

сти некролог, у него красивая девушка по имени Мар­та, с волосами цвета меди, пожалуй, слишком непо­средственная и, на мой взгляд, много болтает о поли­тике, ну да ладно, посмотрим.

Он доехал на трамвае до улицы Алешандре Эркулану и дальше пошел пешком, с трудом поднявшись в го­ру до угла Родригу да Фонсека. Когда он дошел до две­рей, то весь взмок день был жаркий. В вестибюле, как всегда, он столкнулся с консьержкой, которая сказала «здравствуйте, доктор Перейра». Перейра кивнул в от­вет и поднялся по лестнице. Войдя в редакцию, он сра­зу же снял пиджак и включил вентилятор. Он не знал, с чего начать, а был уже полдень. Подумал, не съесть ли ему свой хлеб с яичницей, но для обеда было еще рано. Тогда он вспомнил про рубрику «Памятные даты» и сел писать. «Три года назад скончался великий поэт Фернанду Песоа. Будучи человеком английской культуры, он решил писать по-португальски, утверждая, что его отечеством стал португальский язык. Он оставил пре­красные стихи, разбросанные по журналам, и неболь­шую поэму «Послание», представляющую собой исто­рию Португалии, увиденную глазами художника, горя­чо любившего свою родину. Перечитав написанное, Перейра счел его отвратным. Он выкинул страницу в корзину и написал: «Прошло три года, как нас покинул Фернанду Песоа. Немногие заметили его, почти никто. Он жил в Португалии как чужестранец, возможно, по­тому, что и в самом деле был иностранцем. Жил один, в скромных пансионах и меблированных комнатах. О нем помнят друзья, коллеги, те, кто любит поэзию».

Потом он достал хлеб с яичницей и начал есть. Тут же раздался стук в дверь, он спрятал бутерброд в ящик

            33

письменного стола и, вытерев рот листком бумаги для пишущих машинок, сказал «войдите». Это был Монтейру Росси. Здравствуйте, доктор Перейра, сказал Монтейру Росси, извините, если я немного раньше времени, но я вам кое-что принес, в общем, вчера вече­ром, когда я вернулся домой, на меня нашло вдохнове­ние, и потом, я решил, что, наверное, смогу перекусить здесь, в газете. Перейра терпеливо объяснил ему, что в этом помещении нет редакции газеты, а только комна­та отдела культуры и что он, Перейра, и есть редакция отдела культуры, кажется, он все это ему вчера объяс­нил, здесь нет ничего, кроме одной этой комнаты, письменного стола и вентилятора, потому что «Лиса­бон» — всего-навсего небольшая вечерняя газета. Мон­тейру Росси уселся и достал сложенный вчетверо лист бумаги, Перейра взял его и стал читать. Непроходная, утверждает Перейра, статья была абсолютно непроходная. В ней описывалась смерть Гарсии Лорки, и на­чиналась она так «Два года назад, при неясных обсто­ятельствах, нас покинул великий испанский поэт Фе­дерико Гарсиа Лорка. Полагают, что в этом повинны его политические противники, потому что его нашли убитым. Весь мир до сих пор не находит ответа, как могло произойти подобное злодеяние». Перейра под­нял голову от страницы и сказал: Дорогой Монтейру Росси, вы прекрасный повествователь, но моя газета не самое подходящее место для повестей, в газетах пе­чатают правдивую или правдоподобную информа­цию, нам не следовало писать о том, как умер поэт, об обстоятельствах и причинах его смерти, нужно было просто сказать, что он умер, а потом перейти к его творчеству, стихам и романсам, написать некролог, да,

            34

но вместе с тем дать и критический очерк, охарактери­зовать его личность и творчество, то, что написали вы, абсолютно непригодно для печати, ну, не разгадана тайна его смерти, а если бы ее разгадали, так что?

Монтейру Росси возразил, что Перейра еще не до­читал до конца, дальше как раз и говорится о творче­стве, об облике и масштабе этого человека и худож­ника. Перейра принялся терпеливо читать дальше. Опасная, утверждает он, статья была опасная. В ней говорилось об испанском захолустье, о католичестве в Испании и о том, как поэт изобличил его в драме «Дом Бернарды Альбы», говорилось о передвижном театре «Балаган», который создал для своего народа Гарсиа Лорка, там прославлялся испанский народ, его тяга к театру и жажда культуры, которую сумел уто­лить Гарсиа Лорка. Перейра оторвал глаза от текста, утверждает он, пригладил волосы и, закатав рукава ру­башки, сказал: Дорогой Монтейру Росси, позвольте го­ворить с вами начистоту. Ваша статья непроходная, в самом деле непроходная. Я не могу ее напечатать, к ни одна португальская газета не сможет напечатать ее, как — к слову сказать — и итальянская тоже, раз уж вы итальянец родом, поэтому я допускаю одно из двух: либо вы полный невежда, либо провокатор, по в пор­тугальской журналистике на сегодняшний день нет места ни невеждам, ни провокаторам, вот и все.

Перейра, утверждает Перейра, почувствовал, что, пока он произносил нее это, по спине у пего побежала струйка пота. Почему он начал вдруг потеть? Кто зна­ет? Точно он сказать не берется. Возможно, потому, что стояла страшная жара, это уж вне всякого сомнения, и вентилятора было явно недостаточно, чтобы поддер-

            35

живать прохладу в таком тесном помещении. Но, воз­можно, еще и потому, что ему стало вдруг жаль моло­дого человека, который смотрел на него как обижен­ный ребенок и все время, что он говорил, грыз ногти. Так что у него не хватило духу сказать ему: что подела­ешь, попытка не удалась, до свидания. Вместо этого он продолжал, скрестив руки, глядеть на Монтейру Росси, и Монтейру Росси сказал: Я перепишу, я к завтрашнему дню все перепишу. О нет, нашел в себе силы ответить Перейра, никакого Гарсии Лорки, ряди бога, слишком многие стороны его жизни и смерти не устраивают та­кую газету, как «Лисабон», не знаю, отдаете ли вы себе отчет, дорогой Монтейру Росси, что в Испании идет гражданская война и что португальские власти смот­рят на нее так же, как генерал Франсиско Франко, и что Га репа Лорка был политическим преступником, да, это именно то слово: политическим преступником. Монтейру Росси, будто испугавшись этого слова, вскочил, стал пятиться к двери, потом остановился и, сделав шаг вперед, сказал: А я-то думал, что нашел ра­боту. Перейра не ответил и почувствовал, как струйка нота опять побежала у него по спине. Что же мне теперь делать? — прошептал Moнтейру Росси почти умо­ляющим голосом. Перейра, в свою очередь, тоже встал, утверждает он, и подошел к вентилятору. Несколько минут он стоял молча, подставив спину под вентиля­тор, чтобы просушить рубашку. Вам нужно написать некролог Мориаку или Бернаносу, на ваше усмотре­ние, если вы достаточно хорошо меня поняли. Но я ра­ботал всю ночь, пробормотал Монтейру Росси, и ду­мал хоть что-то получить за это, я ведь многого не про­шу, только на обед. Перейра хотел было возразить, что

            36

накануне вечером он дал ему аванс на покупку новых брюк и что он не может выдавать ему деньги каждый лень на расходы, потому что он ему не отец. Ему хоте­лось быть твердым и жестким. Но вместо этого сказал: Если все дело в том, что вам не на что сегодня поесть, то я, разумеется, мету пригласить вас пообедать, я тоже еще не обедал и чувствую некоторый голод, охотно съел бы хорошую рыбу на решетке или эскалоп в суха­рях, как вы на это смотрите?

Почему он так сказал? Потому что был одинок и эта комната его угнетала, потому что на самом деле хоте­лось есть, потому что вспомнил фотографию жены или по какой-либо другой причине? Этого он объяс­нить не может, утверждает Перейра.

          37

 

6

 

В конце концов Перейра, утверждает Перейра, пригла­сил его на обед и решил повести в «Россиу». В выборе места он не сомневался, да и где они — в сущности, два интеллигентных человека — могли бы еще посидеть, как не в этом литературном кафе.

В 20-е годы кафе и ресторан «Россиу» пользовались громкой славой, все авангардистские журналы дела­лись за его столиками, чуда ходили буквально все, и не исключено, что кто-нибудь и теперь бывает там по ста­рой памяти. До ресторана они шли молча, спускаясь по бульвару Свободы. Перейра хотел сесть в глубине зала, потому что на улице под навесом было невыносимо жарко. Оглядевшись по сторонам, он не увидел ни од­ного писателя, утверждает он. Все писатели отдыхают, произнес он, чтобы сказать что-нибудь, должно бить, разъехались: кто в деревню, кто па море, только мы с вами и остались в городе. Или просто сидят по домам, заметил Монтейру Росси, по теперешним временам вряд ли кому-то особенно хочется бывать на людях. Перейра припомнил эту фразу и почувствовал, ут­верждает он, как тоскливо стало у него на душе. Он

         38

осознал вдруг, что они здесь совсем одни и никого во­круг, кто бы разделял с ними то же настроение общей подавленности; в зале сидели две дамы в шляпках и четверо мужчин в углу, с мрачным видом. Перейра вы­брал столик поодаль, заправил, как он всегда делал, салфетку за воротник рубашки и заказал бокал белого вина. Начну, пожалуй, с аперитива, пояснил он, обра­щаясь к Монтейру Росси, обычно я не пью спиртного, но сегодня мне просто необходимо выпить. Монтейру Росси попросил принести ему бочкового пива, и Пе­рейра поинтересовался, почему тот не возьмет вина, потому что не любит? Нет, потому что предпочитаю пиво, ответил Монтейру Росси, и пьется легче, и осве­жает лучше, к тому же я совершенно не разбираюсь в винах. Напрасно, заметил Перейра тихим голосом, ес­ли вы хотите стать настоящим критиком, вам следует развивать свой вкус, воспитывать утонченность и уме­ние разбираться в винах, в кушаньях, в жизни. И в лите­ратуре, заключил он. На что Монтейру Росси, смещав­шись, сказал: Я все собираюсь поговорить с вами начи­стоту, но не хватает духу. А вы не смущайтесь — я ведь всегда могу сделать вид, что ничего не понял. Не сей­час, сказал Монтейру Росси.

Перейра заказал печеную рыбу, орату на решетке, утверждает он, а Монтейру Росси выбрал гаспаччо на первое и еще рис с дарами моря. Рис подали в огром­ной глиняной миске, которую Монтейру Росси опус­тошил в три приема, утверждает Перейра, и доел все дочиста, при том что порция была огромной. Потом он откинул прядь волос со лба и сказал: Наверное, я взял бы еще мороженого или на худой конец лимон­ный шербет. Перейра прикинул в уме, во что ему обой-

           39

дется сегодняшний обед, и получалось, что большую часть недельного заработка придется оставить здесь, в ресторане, где он рассчитывал встретить маститых лиссабонских писателей, а вместо этого застал только двух старушенций в шляпках да четыре темных силуэ­та за столиком в углу. Он снова начал потеть и освобо­дил ворот рубашки, вынув оттуда салфетку, потом по­просил минеральной воды из холодильника, чашку кофе и тогда, глядя в упор на Монтейру Росси, сказал: А теперь откройте мне то, о чем вы не захотели гово­рить перед обедом. Сначала Монтейру Росси, утверж­дает Перейра, уставился в потолок и начал его разгля­дывать, затем отвел глаза в сторону, прокашлялся и, покраснев, как дитя, сказал: Мне как-то неловко, право. Нет ничего такого, чего бы следовало стыдиться в этом мире, сказал Перейра, разумеется, если ты никого не обокрал и не опозорил отца с матерью. Монтейру Рос­си поднес салфетку к губам, будто хотел удержать сло­ва, подступившие к горлу, вытер рот и, откинув прядь волос со лба, сказал: Даже не знаю, с чего начать, вы, как я понимаю, человек требовательный и ждете от ме­ня профессионализма, словом, чтобы я больше думал головой, но дело в том, что я-то склонен руководство­ваться другими принципами. Какими именно, поясни­те, попросил Перейра, помогая ему справиться с речью. Ну, в общем, сбивчиво продолжал Монтейру Росси, в общем, говоря откровенно, суть вопроса за­ключается в том, что я иду от логики сердца, наверное, этого не следовало делать, возможно, я и сам того не хотел, и это получалось помимо моей воли, само со­бой, потому что было сильнее меня; уверяю вас, я спо­собен писать по-научному и вполне мог бы сделать

         40

статью памяти Гарсии Лорки такую, как надо, но то, о чем я говорю, было сильнее меня. Он снова приложил салфетку к губам и добавил: И к тому же я влюблен в Марту. А это-то здесь при чем? — перебил его Перейра. Не знаю, сказал Монтейру Росси, наверное, ни при чем, но и это — лотка сердца, вы так не думаете? И в каком-то смысле — та же неразрешаемая задача. Ваша задача в том, чтобы не ломать себе голову над вопроса­ми, которые вам заведомо не по силам, хотел было воз­разить Перейра. Наш мир — это один большой вопрос, но не нам пытаться ответить на него, хотел сказать Пе­рейра. Главный же вопрос заключается в том, что вы еще молоды, слишком молоды и годитесь мне в сыно­вья, хотел сказать Перейра, но я решительно против того, чтобы вы почитали меня отцом: не для того я здесь, чтобы разрешать ваши противоречия. Следую­щий вопрос заключается в том, что между нами долж­ны установиться нормальные профессиональные от­ношения, хотел сказать Перейра, вам нужно научиться писать, в противном случае, продолжая писать статьи по законам сердца, вы навлечете на себя — это уж точ­но — массу неприятностей.

Но ничего подобного он говорить не стал. Закурив сигару и вытерев салфеткой пот, струившийся со лба, он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и сказал: Законы сердца — самые важные из законов, и жить на­до по законам сердца, о них ничего не сказано в деся­ти заповедях, но это говорю вам я, сердце есть сердце, согласен, но тем не менее глаза тоже должны быть от­крыты, и открыты широко, дорогой Монтейру Росси, на этом обед закончен, ближайшие два-три дня не зво­ните мне, даю вам время продумать все как следует,

         41

действительно как следует. Позвоните мне в редакцию в следующую субботу ближе к полудню.

Перейра встал из-за стола, протягивая на прощание руку. Почему он говорил ему совсем не то, что собирал­ся сказать, ведь он собирался как следует отчитать его и, может быть, даже уволить, Перейра затрудняется от­ветить. Быть может, потому, что ресторан был пуст и он не увидел там ни одного писателя, или потому, что чув­ствовал себя одиноким в этом городе и нуждался в со­общнике и друге? Быть может, по этим или по каким-то иным соображениям, точно он сказать не берется. Трудно держаться определенных принципов, когда речь заходит о логике сердца, утверждает Перейра.

        42

 

7

 

В следующую пятницу, захватив, как всегда, из дому па­кет с хлебом и холодной яичницей и придя в редак­цию, Перейра увидел, утверждает Перейра, торчащий из почтового ящика с табличкой «Лисабон» уголок конверта. Он вытащил конверт и сунул его в карман. В вестибюле подъезда ему встретилась консьержка, ко­торая сказала: Здравствуйте, доктор Перейра, для вас письмо срочной почтой, почтальон принес его в девять утра, и мне пришлось расписаться за вас. Перейра поблагодарил ее сквозь зубы, продолжая подниматься по лестнице. Я взяла па себя такую ответственность, продолжала консьержка, но не хотела бы иметь не­приятности, ведь на конверте не указано от кого. Пе­рейра спустился на три ступеньки вниз, утверждает он, и посмотрел ей в лицо. Послушайте, Селеста, вы рабо­таете консьержкой и никем больше, вам платят за то, что вы работаете консьержкой, и эту плату вы получа­ете со съемщиков, в число которых входит также моя газета, я знаю за вами этот грех — вы любите совать нос не в свои дела, так вот, в следующий раз, когда при­дет срочная почта па мое имя, вы не будете ее изучать

           43

и не будете за все расписываться, скажете почтальону, чтобы зашел позже и вручил письмо мне лично. Кон­сьержка отставила швабру, которой подметала пол на площадке, к стенке и уперла руки в боки. Доктор Перейра, сказала она, вы позволяете себе говорить со мной таким топом, потому что я для вас простая убор­щица, но у меня, если хотите знать, есть знакомства среди высокопоставленных лиц, так что всегда най­дется кому защитить меня от ваших грубостей. Дога­дываюсь, вернее, знаю наверняка, ответил Перейра и утверждает, что выразился именно так, и как раз это-то мне и не нравится в вас, а теперь — все, будьте здоровы. Открывая дверь в свою комнатушку, он чувствовал себя совсем без сил и взмокшим как мышь. Включил вентилятор, сел за письменный стол, выложил хлеб с яичницей на бумагу для пишущей машинки и вынул конверт из кармана. На конверте было написано: «Док­тору Перейре, «Лисабон», улица Родригу да Фонсека, 66, Лисабон». Надпись была сделана изящным почер­ком, синими чернилами. Перейра положил письмо ря­дом с бутербродом и закурил сигару. Кардиолог запре­тил ему курить, но сейчас ему захотелось сделать хотя бы пару затяжек, а потом, может, он и не станет доку­ривать. Он решил, что вскроет письмо позже, посколь­ку сначала надо было скомпоновать страницу культу­ры для завтрашнего номера. Он думал пробежать еще раз статью для рубрики «Памятные даты», статью, на­писанную им о Песоа, но решил, что и так сойдет. Тог­да он стал читать рассказ Мопассана, который перево­дил сам, но захотел взглянуть, не нужно ли там что-ни­будь править. Правки не требовалась. Перевод был блистательным, и Перейра поздравил с этим самого

            44

себя. От этого ему стало немного лучше, утверждает он. Потом он вынул из кармана пиджака портрет Мо­пассана, который нашел в каком-то журнале в город­ской библиотеке. То был рисунок карандашом неизве­стного французского художника. Мопассан с всклоко­ченной бородой, рассеянным видом и с глазами, упертыми в пустоту, идеально, как показалось Перейре, подходил для этого рассказа. Рассказ был, в общем, о любви и смерти и в портрете должна была угадывать­ся печать трагедии. Еще надо было сделать врезку по центру с основными биографическими данными о Мопассане. Он открыл Ларусса, которого держал на письменном столе, и начал переписывать оттуда. Он написал: Ги де Мопассан, 1850—1893. Как и его брат Эрве, унаследовал от отца болезнь венерического про­исхождения, которая стала причиной безумия, а затем и ранней смерти. В двадцать лет участвовал во Франко-прусской войне. Работал в министерстве морского флота. Талантливый писатель с сатирическим взглядом на вещи, в своих новеллах он описывал немощь и дрях­ление определенных кругов французского общества. Автор произведений, принесших ему большую славу, таких, как «Милый друг» и фантастический роман «Орля». В приступе безумия был помещен в клинику докто­ра Бланша, где умер нищим и всеми покинутым».

Затем он взял бутерброд с яичницей, съел меньше половины, а остальное выбросил в мусорную корзину, потому что есть ему не хотелось, было слишком жарко, утверждает он. Тогда он и вскрыл конверт. Там была статья, напечатанная на пишущей машинке, на велене­вой бумаге, на титульном листе стояло: «Ушел из жиз­ни Филиппе Томмазо Маринетги». У Перейры упало

         45

сердце, потому что прежде, чем перевернуть страницу, он догадался, кто был автором, разумеется Монтейру Росси, и потому что сразу стало ясно, что статья эта никому не нужна, бессмысленная заготовка, ведь он-то ждал статьи о Бернаносе или о Мориаке, которые — как он полагал — верили в воскресение плоти, а тут не­кролог Филиппе Томмазо Маринетти, который верил в войну, и Перейра принялся читать его. Статью следо­вало сразу же бросить в мусорную корзину, но Перей­ра не выбросил ее, а почему-то сохранил и именно по­этому может привести ее доподлинно. Она начина­лась так: «Вместе с Маринетти уходит из жизни насильник, потому что насилие было его музой. Он на­чал в 1909 году, опубликовав в одной парижской газе­те «Манифест футуризма», манифест, в котором он воспевал войну и насилие. Противник демократии, во­инственный и воинствующий, он воспел войну и в сборнике своих скособоченных стихов, озаглавлен­ном «Занг-тум-тум», который представляет собой звукопись войны в Африке, развязанной итальянским ко­лониализмом. Будучи убежденным приверженцем ко­лониализма, он воспел и Итальянскую кампанию в Ливии. Среди прочего ему принадлежит также гнус­ный девиз «Война — единственная гигиена мира». На фотографиях мы видим человека в вызывающих по­зах, с закрученными усами, в мундире академика, грудь которого увешана медалями. Фашистский режим не скупился на награды ему, потому что Маринетти был его ярым сторонником. Вместе с Маринетти уходит из жизни пакостная личность, поджигатель войны...».

Перейра не стал читать дальше машинописный текст и перешел к письму, потому что к статье было

         46

приложено письмо, написанное от руки. В нем говори­лось: «Глубокоуважаемый доктор Перейра, я следовал законам сердца и не виноват в этом. Не Вы ли говори­ли мне, что законы сердца главнее всех других. Не знаю, можно ли это печатать вообще, да и Маринетти может протянуть еще лет двадцать, кто его знает. Если все же статья чего-то стоит, буду премного благодарен Вам. В настоящий момент я не могу зайти в редакцию и не стану объяснять почему. Если захотите заплатить мне небольшой гонорар по своему усмотрению, можно послать его в конверте на мое имя по адресу п/я 202, главпочтамт, Лисабон. Буду Вам звонить. С наилучшими пожеланиями Ваш Монтейру Росси».

Перейра вложил некролог и письмо в архивную папку и написал на ней: «Некрологи». Затем надел пи­джак, пронумеровал страницы новеллы Мопассана, собрал все свои бумаги со стола и направился в типо­графию. Он сильно потел, чувствовал себя неважно и надеялся не встретить консьержку на лестнице, ут­верждает он.

        47

 

8

 

В то утро в субботу, ровно в полдень, утверждает Пе­рейра, раздался телефонный звонок. В тот день Перей­ра не брал из дому бутерброд с яичницей, во-первых, потому, что старался пропускать иногда ланч, как сове­товал ему врач, а во-вторых, если он проголодается, то всегда сможет съесть омлет в кафе «Орхидея».

Здравствуйте, доктор Перейра, послышался в труб­ке голос Монтейру Росси, это Монтейру Росси. Я ждал вашего звонка, сказал Перейра, где вы? За городом, ска­зал Монтейру Росси. За городом где? — настаивал Пе­рейра. За городом, ответил Монтейру Росси. Перейру начинала раздражать, утверждает он, эта манера ук­лончивых, формальных ответов. Он ждал от Монтейру Росси большей открытости и хотя бы благодарности, но сумел сдержаться и сказал: Я послал вам деньги на ваш почтовый ящик. Спасибо, сказал Монтейру Росси, я зайду на почту. И замолчал. Тогда Перейра спросил его: Когда вы собираетесь прийти в редакцию? Давай­те обсудим это при встрече. Право, не уверен, будет ли у меня такая возможность, ответил Монтейру Росси, откровенно говоря, я собирался написать вам и назна-

         48

чить свидание в любом месте, но, по возможности, не в редакции. Тогда до Перейры наконец дошло, что что-то было не так, утверждает он, и, понизив голос, как ес­ли бы, кроме Монтейру Росси, их мог слышать кто-то еще, он спросил: У вас неприятности? Монтейру Росси не ответил, и Перейра подумал, что тот не расслышал вопроса. У вас неприятности? — переспросил он. В ка­ком-то смысле да, ответил голос Монтейру Росси, по это не телефонный разговор, я напишу вам и назначу свидание где-нибудь в середине следующей недели, вы мне действительно очень нужны, доктор Перейра, нужна ваша помощь, но об этом я скажу при встрече, а сейчас извините меня, отсюда неудобно говорить, и я должен повесить трубку, не сердитесь, доктор Перей­ра, поговорим при встрече. В аппарате раздался щел­чок, и Перейра тоже повесил трубку. Он разволновал­ся, утверждает он. Пораздумав, какие у него есть дела, он принял такое решение. Сначала он пойдет в кафе «Орхидея» и выпьет лимонаду, потом воздержится от омлета. Потом, вечером, он сядет в коимбрский поезд и поедет на воды в Бусаку. Там, вероятно, не удастся из­бежать встречи с редактором, даже наверняка, а у Перейры не было ни малейшего желания беседовать со своим начальником, следовательно, надо было приду­мать благовидный предлог, чтобы уйти от его общест­ва, тем более что как раз сейчас там находился его друг Сильва, который проводил свой отпуск на водах и на­стойчиво звал его присоединиться к нему. С Сильвой они учились в Коимбрском университете, он был его сокурсником и старым другом и преподавал теперь литературу в том же университете, человек образован­ный, спокойный и рассудительный, холостяк — прове-

            49

сти с ним несколько дней было бы одно удовольствие. И потом, он будет пить воду из источника, что уже хо­рошо, гулять по парку, может быть, начнет делать инга­ляции, потому что дышать ему было трудно и, подни­маясь по лестнице, он ловил воздух открытым ртом.

Он прикрепил к двери записку: «Буду в середине следующей недели. Перейра». К счастью, консьержки не оказалось на лестнице, и это его порадовало. Он вы­шел на слепящий полуденный свет и направился в сто­рону кафе «Орхидея». Подходя к еврейской мясной лавке, он увидел столпившихся перед входом людей и остановился. Он сразу заметил, что витрина разбита, а стены вокруг исписаны и мясник замазывает их белой краской. Протиснувшись сквозь толпу, он подошел к мяснику, с которым был едва знаком — Майеру-младшему, — но зато хорошо знал его отца, с ним они час­тенько пили лимонад в кафе на набережной. Потом старик Майер помер и оставил лавку своему сыну Дави­ду, коренастому молодому человеку с выступающим — несмотря на молодой возраст — животом и жизнера­достным лицом. Давид, спросил Перейра, подходя ближе, что случилось? Сами видите, ответил Давид, вы­тирая руки, испачканные краской, о свой фартук. Ху­лиганство, кругом одно хулиганство. Вы вызвали поли­цию? О чем вы говорите, ответил Давид, о чем говори­те. И снова принялся замазывать надписи белой краской. Перейра двинулся дальше, в кафе «Орхидея» он устроился внутри, перед вентилятором. Заказал ли­монад и снял пиджак. Что же это делается, доктор Пе­рейра, а? — спросил Мануэль. Перейра широко рас­крыл глаза и задал встречный вопрос Еврейская лавка? Да что еврейская лавка, бросил Мануэль на ходу, есть

          50

дела и похуже еврейской лавки. Перейра заказал омлет с зеленью и неспешно принялся есть. «Лисабон» вый­дет только в семнадцать часов, и он не ycпеет прочесть его, потому что к тому времени будет уже в поезде на Коимбру. Можно, конечно, спросить утренний выпуск, но он вообще сомневался, что португальские газеты сообщат о том, о чем сокрушался официант. Все жили слухами, передавали новости из уст в уста, и, чтобы следить за ними, надо было расспрашивать в кафе, прислушиваться к разговорам, это — единственный способ быть в курсе событий, или же купить любую иностранную газету, что продавались на Руа ду Оуру, но иностранные газеты если и приходили, то прихо­дили с опозданием в два-три дня, так что искать такую газету не имело никакого смысла и лучше всего было спросить у кого-нибудь. Но Перейра не хотел ни у ко­го ничего спрашивать, он хотел просто поехать на во­ды, спокойно пожить там денек-другой, поговорить с профессором Сильвой, его другом, и не думать о люд­ских бедах. Он заказал еще лимонаду, попросил счет, вышел, пошел на главпочтамт и отправил две теле­граммы, одну в гостиницу на водах, чтобы заброниро­вать одноместный номер, а другую своему другу Силь­ве. «Приезжаю Коимбру вечерним поездом тчк Буду благодарен зпт если встретишь машине тчк Обнимаю Перейра».

Потом он пошел домой укладывать чемодан. Билет он рассчитывал купить прямо на вокзале, так что оста­валось немного времени, утверждает он.

           51

 

9

 

Когда Перейра вышел на вокзале в Коимбре, первое, что он увидел, утверждает он, — это великолепный за­кат. Он огляделся по сторонам, но своего друга Сильву на перроне не обнаружил. Он решил, что, наверное, телеграмму не доставили либо что тот уже уехал из са­натория. Однако, войдя в здание вокзала, он сразу уви­дел Сильву, курящего сигарету па скамейке. Он был растроган и двинулся ему навстречу. С тех пор как они виделись в последний раз, прошло какое-то время. Сильва обнял его и подхватил чемодан. Они вышли из вокзала и пошли к машине. У Сильвы был черный «ше­вроле», сверкавший хромированными поверхностя­ми, удобная и просторная машина. Дорога к горячим источникам шла через гряду холмов, густо поросших зеленью. Сплошные повороты. Перейра открыл окош­ко, потому что его начинало слегка укачивать, и от све­жего воздуха ему полегчало, утверждает он. Дорогой они почти не разговаривали. Ну, как жизнь? — спросил Сильва. Так себе, ответил Перейра. Ты живешь один? — спросил Сильва. Один, ответил Перейра. По-моему, это тебе не на пользу, сказал Сильва, нашел бы себе

           52

женщину, которая была бы тебе по душе и скрасила твою жизнь, я знаю, ты верен памяти своей жены, но нельзя же весь остаток дней жить одними воспомина­ниями. Я старый, ответил Перейра, слишком толстый, и у меня больное сердце. Вовсе не старый, сказал Силь­ва, мы же с тобой ровесники, а что до остального, так нужно соблюдать диету давать себе отдых, больше за­ботиться о своем здоровье. Все так, сказал Перейра.

Перейра утверждает, что гостиница на водах была роскошной — белое здание, вилла, окруженная огром­ным парком. Он поднялся в свой номер и переоделся. Надел светлый костюм и черный галстук. Сильва ждал его и холле, потягивая аперитив. Перейра спросил, ви­дел ли он уже главного редактора. Сильва подмигнул. Ужинает постоянно с одной блондинкой средних лет, ответил он, она тоже остановилась в нашей гостинице, так что, похоже, он-то нашел себе компанию по душе. Вот и хорошо, сказал Перейра, по крайней мере, не станет приставать ко мне с деловыми разговорами.

Они вошли в ресторан. Это была зала девятнадца­того века, с плафоном, расписанным гирляндами цве­тов. Главный редактор ужинал за центральным столи­ком в обществе блондинки в вечернем платье. Главный поднял глаза и, увидев его, изобразил на лице удивле­ние и сделал знак, чтобы тот подошел.

Перейра направился к ним, а Сильва усаживался пока за другой столик. Добрый вечер, доктор Перейра, сказал редактор, не ожидал вас встретить здесь, как же вы решились оставить редакцию? Страница культуры вышла сегодня, сказал Перейра, не знаю, видели ли вы уже ее, газета, наверное, еще не пришла в Коимбру, там есть один рассказ Мопассана и рубрика «Памятные да-

           53

ты», которую я взялся вести, но всяком случае, я пробу­ду здесь всего пару дней, не больше, и в среду вернусь в Лисабон готовить следующую страницу для субботне­го номера. Сеньора, прошу прощения, сказал редактор, обращаясь к своей сотрапезнице, позвольте предста­вить вам доктора Перейру, моего сотрудника. Потом добавил: Госпожа Мария ду Вале Сантареш. Перейра поклонился. Господин редактор, сказал он, я хотел бы оговорить с вами одну вещь, если вы не имеете ничего против, я решил взять практиканта, который будет по­могать мне готовить некрологи впрок, сообщения о великих писателях, которые могут умереть вот-вот. Доктор Перейра, воскликнул редактор, я ужинаю в об­ществе любезной и чувствительной дамы, и мы толко­вали с ней о вещах весьма amusantеs ¹, а вы вступаете вдруг со своими разговорами о смертном одре, не очень-то деликатно с вашей стороны. Прошу проще­ния, утверждает, что ответил на это, Перейра, я не хо­тел заводить этого чисто профессионального разгово­ра, но коль скоро мы выпускаем страницу культуры, то обязаны предусмотреть, что кто-то из великих деяте­лей культуры может скончаться, и если он умирает внезапно, то не так-то просто дать некролог в ближай­ший выпуск, вы, наверное, помните, как три года назад, когда скончался Т.ЭЛоуренс ² , ни одна португальская газета не смогла откликнуться вовремя и некрологи появились лишь неделю спустя, так что если мы хотим

¹ Забавных (фр.)

² Томас Эдвард Лоуренс (1888—1935) — английский писа­тель, востоковед, археолог; в годы Первой мировой войны в каче­стве британского поенного советника участвовал в боевых дейст­виях на арабских территориях.

            54

быть современной газетой, то и действовать должны своевременно. Главный редактор медленно дожевал кусок, который был у него во рту, и сказал: Ну, хорошо, хорошо, доктор Перейра, как вы, наверное, тоже по­мните, я отдал страницу культуры в ваше полное рас­поряжение, и меня интересует только одно, дорого ли нам обойдется этот ваш практикант и насколько он надежен. Если вы об этом, то у меня сложилось впечат­ление, что многого ему не надо, это скромный моло­дой человек, к тому же он защитил диплом о смерти в Лисабонском университете, и, таким образом, что та­кое смерть, он понимает. Редактор сделал протестую­щий жест рукой, отпил глоток вина и сказал: Послу­шайте, доктор Перейра, ни слова больше о смерти, прошу вас, иначе вы испортите нам ужин, что же каса­ется страницы культуры, тут и полностью полагаюсь на вас, вам-то я доверяю, слава Богу, тридцать лет прора­ботали репортером, а теперь будьте здоровы и прият­ного вам аппетита.

Перейра направился к своему столику и сел напро­тив товарища. Сильва спросил, выпьет ли он бокал бе­лого вина, но он отрицательно покачал головой. Подо­звал официанта и заказал лимонад. Мне вредно пить вино, объяснил он, так сказал врач. Сильва заказал фо­рель с миндалем, а Перейра филе из говядины с яйцом. Они приступили к еде молча, потом в какой-то момент Перейра спросил Сильву, что он обо всем этом думает. О чем обо всем? — переспросил Сильва. Обо всем, ска­зал Перейра, о том, что происходит в Европе. О, туг ты можешь не волноваться, отвечал Сильва, мы с тобой не в Европе, а в Португалии. Перейра утверждает, что про­должал настаивать. Вес так, сказал он, но ты читаешь

           55

газеты, слушаешь радио и, стало быть, прекрасно зна­ешь, что происходит в Германии и в Италии, это же фанатики. готовые весь мир выжечь огнем и мечом. Не беспокойся, ответил Сильва, они от нас далеко. Согла­сен, подхватил Перейра, но Испания-то недалеко, все­го в двух шагах, и ты знаешь, что происходит в Испа­нии, настоящая бойня, а ведь у них было конституци­онное правительство, и что? В один прекрасный день его скинул этот святоша в генеральских погонах. Ис­пания тоже далеко, сказал Сильва, мы в Португалии. Возможно, ты прав, сказал Перейра, но и у нас все не так благополучно, всем управляет полиция, убивают людей, обыски, цензура, унас авторитарное государст­во, человек ничего не стоит, общественное мнение ни­чего не стоит. Сильва посмотрел на него и отложил вилку. Слушай меня внимательно, Перейра, сказал Сильва, ты что, веришь в общественное мнение, так знай, что общественное мнение — это трюк, который изобрели англосаксы, англичане и американцы, это они засирают нам мозги, прости за грубое слово, сво­ими идеями насчет общественного мнения, у нас ни­когда не было такой политической системы, как у них, у нас другие традиции, мы не знаем, что такое trade unions, мы южные люди, Перейра, и слушаемся того, кто громче кричит и кто командует. Мы не являемся южной расой, возразил Перейра, в нас течет кельтская кровь. Но мы живем на юге, и наш климат не способствует вызреванию политических идей, «laissez faire, laissez passer»¹ — вот это но нас, и потом, послушай, я преподаю литературу, и в литературе я разбираюсь, го-

¹ Пусть делают, что хотят, пусть будет, как будет (фр.).

            56

товлю сейчас критическое издание наших трубадуров, дружеские канцоны, не знаю, помнишь ли ты по уни­верситету, в общем, то было время, когда молодые лю­ди отправлялись на войну, а женщины оставались дома проливать слезы, и трубадуры собирали их плачи, а уп­равлял всеми тогда король, понимаешь? Начальник, нам всегда нужен был начальник, и сегодня нам тоже нужен начальник. Но ведь я журналист, возразил Пе­рейра. И что из этого? — сказал Сильва. А то, что я дол­жен быть свободен, возразил Перейра, и должен давать людям правдивую информацию. Не вижу связи, сказал Сильва, ты же не пишешь на политические темы, а ве­дешь страницу культуры. Перейра, в свою очередь, от­ложил вилку и поставил локти на стол. А теперь ты по­слушай меня внимательно, заявил он, представь себе, что завтра умирает Маринетти, ты имеешь хоть какое-то представление о нем? Смутное, сказал Сильва. Так вот, сказал Перейра, Маринетти — большая сволочь, он на­чал с того, что стал петь о войне, стал апологетом убий­ства, это террорист, который приветствовал поход на Рим, Маринетти — большая сволочь, и я обязан сказать об этом. Отправляйся в Англию, там ты сможешь гово­рить все что тебе заблагорассудится и иметь при этом уйму читателей. Перейра доел последний кусок филе. Я отправляюсь спать, сказал Перейра, Англия слишком далеко. Как, без десерта? — спросил Сильва, а я бы съел кусочек торта. Mне вредно есть сладкое, ответил Перей­ра, так сказал врач, к тому же я устал с дороги, спасибо, что встретил па вокзале, спокойной ночи, до завтра.

Перейра встал из-за стола и ушел, не сказав больше ни слова. Он чувствовал себя вконец разбитым, ут­верждает он.

          57

 

10

 

На следующий день Перейра встал в шесть утра. Он ут­верждает, что выпил чашку черного кофе, настояв, чтобы его принесли в номер, потому что завтраки обычно начинали разносить только с семи, и вышел погулять в парк, грязелечебница тоже начинала рабо­тать с семи, и ровно в семь часов Перейра уже стоял у ограды. Сильвы не было, главного врача не было, фак­тически не было вообще никого, и Перейра приобод­рился, утверждает он. Перейра начал с того, что выпил два стакана воды, которая отдавала тухлыми яйцами, его слегка замутило, и забурлило в животе. Он с удо­вольствием выпил бы холодного лимонаду, потому что, несмотря на ранний час, уже припекало, но поду­мал, что нехорошо мешать лечебную воду с лимона­дом. Тогда он пошел в грязелечебницу, где его раздели и облачили в белый балахон. Вы на грязи или на инга­ляцию? — спросила медсестра. На то и на другое, отве­тил Перейра. Его провели в помещение с мраморной ванной, наполненной коричневатой жижей. Перейра снял балахон и погрузился в нее. Грязь была теплой и давала ощущение блаженства. В какой-то момент по-

          58

явился служитель и спросил, какой ему нужен массаж. Перейра ответил, что не хочет никакого массажа, а только ванны, по больше всего ему хотелось, чтобы его не трогали. Он вышел из ванны, принял холодный душ, снова оделся в балахон и перешел в соседнюю комнату, где были краны с паром для ингаляций. Перед каждой струйкой пара сидели люди, опершись локтя­ми на мрамор. Перейра отыскал свободное место и ус­троился так же. Несколько минут он глубоко вдыхал, а потом погрузился в свои мысли. Ему вспомнились Монтейру Росси и почему-то фотография жены. Уже два дня, как он не разговаривал с портретом жены, и Перейра пожалел, что не взял его с собой, утверждает он. Затем он встал, пошел в раздевалку, переоделся, за­вязал узел на галстуке, вышел из грязелечебницы и вернулся в гостиницу. В обеденном зале он увидел сво­его друга Сильву, который плотно завтракал бриоша­ми и кофе с молоком. Главного редактора, к счастью, не было. Перейра подошел к Сильве, поздоровался, сказал, что уже принял грязевую ванну и добавил: Око­ло полудня есть поезд на Лисабон, буду благодарен, ес­ли ты отвезешь меня на вокзал, а если не можешь, зака­жу такси из гостиницы. Как, ты уже уезжаешь? — спро­сил Сильва. А я-то надеялся побыть здесь с тобой пару дней. Прости меня, солгал Перейра, но я должен сего­дня вечером обязательно быть в Лисабоне, нужно под­готовить к завтрашнему дню одну важную статью, и потом, не люблю оставлять редакцию на нашу кон­сьержку, так что лучше уж я поеду. Тебе виднее, сказал Сильва, на вокзал я тебя отвезу.

На обратном пути они вообще не разговаривали. Похоже было, утверждает Перейра, что Сильва на него

         59

обиделся, но он ничего не сделал, чтобы разрядить об­становку. Что тут поделаешь? — подумал он. Они при­ехали на вокзал в четверть двенадцатого, и поезд уже стоял. Перейра поднялся в вагон и помахал рукой из окна, Сильва замахал в ответ, высоко подняв руку, и ушел. Перейра вошел в куне, где уже сидела дамп и чи­тала книгу.

Это была привлекательная женщина, светловоло­сая, элегантная, с деревянной ногой. Перейра занял место рядом с проходом, чтобы не мешать даме, по­скольку та сидела у окна, и успел заметать, что она чи­тает Томаса Манна по-немецки. Это его заинтригова­ло, но он решил не заговаривать с ней пока, скапан только «здравствуйте, сеньора». Поезд тронулся в одиннадцать тридцать, и через несколько минут по­явился официант, спрашивая, кто будет заказывать обед в вагоне-ресторане. Перейра записался, утверж­дает он, он чувствовал какой-то дискомфорт в животе, и надо было обязательно поесть. Ехать, правда, было недолго, но все равно в Лисабон он приедет поздно, и искать ресторан по такой жаре явно не захочется, Да­ма с деревянной ногой тоже зарезервировала место в вагоне-ресторане. Перейра отметил, что она хорошо говорит по-португальски, с легким иностранным ак­центом. Это еще больше заинтриговало его, утвержда­ет он, и придало храбрости предложить ей пообедать вместе. Сеньора, сказал он, извините, если я покажусь вам навязчивым, но коль скоро мы оказались попутчи­ками и оба записались на обед, можно ли пригласить вас пообедать со мной, за столом мы сможем погово­рить и не будем чувствовать себя такими одинокими, грустно есть в одиночку, особенно в поезде, позвольте

          60

вам представиться — доктор Перейра, редактор стра­ницы культуры в газете «Лисабон», вечерней столич­ной газете. Дама с деревянной ногой широко улыбну­лась и протянула ему руку. Очень приятно, сказала она, меня зовут Ингеборг Дельгадо, я — немка, но порту­гальского происхождения, вернулась в Португалию, хочу найти здесь свои корни.

По коридору прошел официант, размахивая коло­кольчиком и созывая на обед. Перейра встал, чтобы пропустить вперед сеньору Дельгадо. Он не решился просить разрешения взять ее под руку, утверждает он, посчитав, что этот жест может обидеть женщину, у ко­торой была деревянная нога. Однако сеньора Дельга­до, несмотря на протез, передвигалась с большой лов­костью, идя впереди него. Вагон-ресторан оказался ря­дом с их вагоном, так что идти пришлось недалеко. Они сели за столик слева по ходу поезда. Перейра, за­правляя салфетку за воротник рубашки, понимал, что должен извиниться. Извините, сказал он, но я обяза­тельно заляпаю рубашку, когда см, служанка говорит, что я хуже малого ребенка, надеюсь, вы не сочтете ме­ня провинциалом. За окошком мелькали мягкие пейза­жи средней Португалии: холмы с рощами пиний и белые домики селений. Время от времени появлялись виноградники с одинокой фигурой крестьянина, ма­ленькой черной точкой, придающей картине закон­ченность. Вам нравится Португалия? — спросил Пе­рейра. Очень, ответила сеньора Дельгадо, но не думаю, что задержусь здесь надолго, я ездила в Коимбру к род­ственникам, нашла свои корни, по эта страна не для меня и не для народа, к которому я принадлежу, я жду американскую визу и скоро уеду, во всяком случае на-

          61

деюсь, что cмогу уехать в Соединенные Штаты. Перейра подумал, что правильно угадал смысл ее слов и спросил: Вы еврейка? Да, еврейка, подтвердила сеньо­ра Дельгадо, и Европа сейчас не самое подходящее ме­сто для моего народа, особенно Германия; но и здесь я не нахожу особой симпатии, если судить по газетам, может быть, газета, в которой работаете вы, исключе­ние, даже если это прокатолическая газета, то есть слишком католическая сточки зрения того, кто не ис­поведует католичество. Но мы — католическая страна, утверждает, что ответил, Перейра, я тоже католик, хо­тя, быть может, и своеобразный, к сожалению, у нас была инквизиция, и это не делает нам чести, но я, к примеру, не верю в воскресение плоти, правда, не знаю, что бы это значило. Я тоже не знаю, что это зна­чит, ответила сеньора Дельгадо, но думаю, что ко мне это не имеет отношения. Я заметил, что вы читаете То­маса Манна, сказал Перейра, этого писателя я очень люблю. Он тоже не в восторге оттого, что происходит в Германии, сказала сеньора Дельгадо, я бы не сказала, что в восторге. Я тоже не в восторге от того, что проис­ходит в Португалии, произнес Перейра. Сеньора Дель­гадо отпила глоток минеральной воды и сказала: Так сделайте что-нибудь. Сделать что? — спросил Перейра. Ну, сказала сеньора Дельгадо, вы же мыслящий чело­век, вот и скажите о том, что происходит в Европе, вы­скажите свое свободное суждение, словом, сделайте что-нибудь. Перейра многое хотел бы сказать, утверж­дает Перейра. Он хотел бы ответить, что над ним сто­ит главный редактор, ставленник режима, что сущест­вует режим, у которого есть полиция и есть цензура, что все в Португалии прикусили язык и стало невоз-

            62

можно открыто выражать свое мнение, что он сидит целыми днями в своей жалкой комнатушке на улице Родригу да Фонсека наедине с хрипящим, как в при­ступе астмы, вентилятором и под присмотром кон­сьержки, которая, по всей вероятности, является осве­домительницей. Но ничего этого он, Перейра, не ска­зал, а сказал только: Я постараюсь, сеньора Дельгадо, по это очень непросто в такой стране, как Португалия, и для такого человека, как я, я — не Томас Манн, а безвестный редактор страницы культуры в скромной ве­черней газете, я пишу статьи о знаменитых писателях но случаю их юбилея и перевожу французские новел­лы девятнадцатого века и ничего большего сделать не могу. Я все понимаю, отвечала сеньора Дельгадо, но мне кажется, что сделать можно абсолютно все, была бы только воля. Перейра отвернулся к окну и вздохнул. Они подъезжали к Вила Франка, уже был виден длинный серпантин реки Тахо. Она была прекрасна, его ма­ленькая Португалия, омытая морем и обласканная природой, но все было так сложно, размышлял Перей­ра. Сеньора Дельгадо, сказал Перейра, кажется, мы ско­ро приедем, сейчас будет Вила Франка, город честных тружеников, рабочих, и у нас, в нашей маленькой стра­не, есть своя оппозиция, правда, оппозиция эта молча­ливая, быть может, потому, что у нас нет своего Томаса Манна, но молчать-то мы как раз умеем, а теперь, наверное, самое время возвращаться в свое купе и зани­маться багажом, рад был познакомиться с вами и ско­ротать дорогу, позвольте взять вас под руку, только не подумайте, что это из-за того, что вы нуждаетесь в по­мощи, нет, просто из учтивости, потому что мы, в Португалии, знаете ли, всегда учтивы.

          63

Перейра встал и подал руку госпоже Дельгадо. Она оперлась на нее с едва заметной улыбкой, с трудом вы­бираясь из-за узенького стола. Перейра заплатил по счету, оставив мелочь на чай. Он вышел из вагона-рес­торана под руку с сеньорой Дельгадо, преисполнен­ный чувством гордости и в то же время смущаясь, а по­чему — сам не знает, утверждает Перейра.

         64

 

11

 

На следующий день, во вторник, когда Перейра при­шел в редакцию, утверждает Перейра, он встретил консьержку, которая вручила ему срочное письмо. Се­леста протянула конверт и с ироническим видом ска­зала: Я передала все ваши инструкции почтальону, но он не сможет зайти еще раз, потому что должен объехать весь район, так что ваше заказное письмо он оставил мне. Перейра взял его, кивнул в знак благодарнос­ти и посмотрел, был ли указан на конверте отправи­тель, К счастью, никакого обратного адреса не было, и Селеста, таким образом, осталась ни с чем. Но он-то сразу узнал синие чернила Монтейру Росси и его раз­машистый почерк. Он поднялся в редакцию и включил вентилятор. Потом вскрыл письмо. Там говорилось: «Глубокоуважаемый доктор Перейра, к великому не­счастью, я оказался в тяжелом положении. Мне необ­ходимо поговорить с Вами, очень срочно, но предпо­читаю встретиться не в редакции. Буду ждать Вас во вторник в восемь тридцать вечера в кафе «Орхидея», рад буду поужинать с Вами и рассказать о своих про­блемах. С надеждой. Ваш Монтейру Росси».

         65

Перейра собирался писать, утверждает Перейра, небольшую заметку в «Памятные даты», посвященную Рильке, который умер в двадцать шестом году, и скоро будет двенадцать лет со дня его смерти. Потом, он уже начал переводить один рассказ Бальзака, остановив свой выбор на «Онорине», это был рассказ о раская­нии, рассказ большой, и он хотел печатать его с про­должением, в двух или трех номерах. Он, Перейра, сам не знает почему, но ему показалось, что этот рассказ о раскаянии окажется письмом в бутылке, которую обя­зательно кто-нибудь да выловит. Потому что каяться было в чем, и рассказ о раскаянии был как нельзя более кстати, то был единственный способ передать сообще­ние тому, кто был способен уловить его подтекст. По­этому он взял своего Ларусса, выключил вентилятор и отправился домой. Когда он вышел из такси у Собора, пекло невыносимо, Перейра снял галстук и сунул его в карман. Он с трудом одолел подъем, ведущий к дому, открыл дверь и присел на ступеньку. У него была одышка. Он поискал по карманам таблетки, которые велел принимать врач, и проглотил одну прямо так, без воды. Вытер пот, посидел немного, передохнув от жары в полумраке подъезда, и только тогда поднялся в квартиру. Служанка не оставляла теперь еды, она по­ехала в Сетубал к родственникам и вернется только в сентябре, она каждый год уезжала к своим на это вре­мя. От этого ему всегда становилось как-то не по себе. Он не любил оставаться один, в полном одиночестве, когда некому даже позаботиться о тебе. Проходя мимо фотографии жены, он сказал: Через десять минут вер­нусь. Зашел в спальню, разделся и поспешил в ванную. Врач запретил ему принимать холодные ванны, но ему

          66

нужна была именно холодная ванна, он открыл холод­ный кран, подождал, пока наберется достаточно воды, и залез в ванну. Лежа в воде, он долго гладил себя по животу Перейра, сказал он сам себе, а ведь были вре­мена, когда у тебя была совсем другая жизнь. Он вытер­ся и надел пижаму. Затем вышел в прихожую, остано­вился перед портретом жены и сказал ему: Сегодня ве­чером я увижусь с Монтейру Росси, не знаю, почему до сих пор не уволил его и не послал подальше, у него ка­кие-то неприятности, и он хочет перевалить их на ме­ня, это ясно, что ты на это скажешь, что мне делать? Жена улыбнулась ему с портрета своей далекой улыб­кой. Ладно, сказал Перейра, тогда я сначала передохну, а потом послушаем, что же нужно этому молодому че­ловеку от меня. И он пошел прилечь. Заснув в тот день, утверждает Перейра, он видел сон. Прелестный сон, из его юности. Но он не будет рассказывать, что он видел во сне, потому что сны нельзя рассказывать, утвержда­ет он. Он заверяет только, что был счастлив, был на бе­регу моря чуть севернее Коимбры, в Гранже, возможно, что был он там не один, но личность того, кто с ним был, устанавливать не станет. Факт тот, что проснулся он в хорошем настроении, надел рубашку с короткими рукавами, не стал повязывать галстук, достал легкий полотняный пиджак, но не надел его, а взял па руку. Ве­чер был жаркий, но, к счастью, дул ветерок с моря. Он даже подумал сперва, что дойдет пешком до кафе «Ор­хидея», но потом понял, что это безумие. Все-таки он прошелся пешком до Террейру ду Пасу, и прогулка по­шла ему на пользу. Там он сел в трамвай и доехал до улицы Алешандре Эркулану. Кафе «Орхидея» было практически пустым, Монтейру Росси там не было, но

            67

на самом деле это он пришел раньше назначенного времени. Перейра сел за столик в глубине, напротив вентилятора, и заказал лимонад. Когда подошел офи­циант, он спросил: Какие новости, Мануэль? Если уж вы, доктор Перейра, ответил Мануэль, работая в газете, ничего не знаете... Я был в санатории, сказал Перейра, и не читал газет, не говоря уж о том, что из газет все равно ничего не узнаешь, так что самое лучшее — справляться о новостях у окружающих, потому я и спросил вас, Мануэль. Все покрыто мраком, доктор Пе­рейра, ответил Мануэль, все покрыто мраком.

В этот момент пошел Монтейру Росси. Он шел со свойственным ему выражением растерянности, опас­ливо озираясь по сторонам. Перейра отметил, что на нем была хорошая голубая рубашка с белым ворот­ничком. Небось купил на мои деньги, сразу подумал Перейра, но времени поразмышлять над этим не было, потому что Монтейру Росси уже увидел его и направ­лялся навстречу. Они пожали друг другу руки. Приса­живайтесь, сказал Перейра. Монтейру Росси сел за сто­лик и не сказал ни слова. Ну хорошо, сказал Перейра, что вы будете есть? Здесь дают только омлет с зеленью и рыбный салат. Я бы взял два омлета с зеленью, сказал Монтейру Росси, извините за такую наглость с моей стороны, но я не сумел пообедать сегодня. Перейра за­казал три омлета с зеленью и потом сказал: А теперь выкладывайте ваши проблемы, раз уж вы употребили это слово в письме. Монтейру Росси откинул прядь во­лос со лба, и этот жест произвел на Перейру странное впечатление, утверждает он. В общем, сказал Монтейру Росси, понизив голос, я попал в беду, доктор Перей­ра, и это чистая правда. Официант принес омлеты, и

           68

Монтейру Росси сменил тему. Он сказал: Ну и жарища сегодня. Пока официант их обслуживал, они говорили о погоде, и Перейра рассказывал, как он был в санато­рии, вот где изумительная природа, кругом холмы и огромный парк. Наконец официант оставил их, и Пе­рейра спросил: Итак? Итак, не знаю, с чего начать, ска­зал Монтейру Росси, я попал в беду, это факт. Перейра отрезал кусок омлета и спросил: Это связано с Мартой? Почему он, Перейра, задал этот вопрос? Потому что Перейра и в самом деле считал, что Марта может до­ставить молодому человеку немало хлопот, потому что она показалась ему слишком раскованной и больно за­диристой, потому что он хотел, чтобы все было по-другому и чтобы жили они во Франции или в Англии, где раскованная и задиристая молодежь может гово­рить все, что хочет? На этот вопрос Перейра не берется и ответить, но факт тот, что он спросил: Это связано с Мартой? Отчасти, да, ответил Монтейру Росси тихим голосом, но я не виню ее за это, у нее свои убеждения, и довольно твердые. А дальше? — спросил Перейра. Л дальше приехал мой двоюродный брат, ответил Мон­тейру Росси. Не вижу в этом никакой беды, ответил Пе­рейра, у всех у нас есть двоюродные братья. Да, ответил Монтейру Росси, переходя почти на шепот, но мой брат приехал из Испании, он там воюет на стороне республиканцев и приехал в Португалию набирать добровольцев в интернациональные бригады, поселить его у себя я не могу, у него аргентинский паспорт, по за персту видать, что фальшивый, я не знаю, куда мне его девать и где прятать. Перейра почувствовал, как по спине у чего побежала струйка пота, но внешне сохра­нял спокойствие. А дальше? — спросил он, продолжая

            69

есть омлет. А дальше я подумал, хорошо бы вам, сказал Монтейру Росси, хорошо бы вам пристроить его, по­дыскать ему какое-нибудь жилье, самое непритяза­тельное, пусть даже нелегальное, лишь бы было, я не могу оставить его у себя, у полиции могут возникнуть подозрения, из-за Марты за мной, наверное, уже сле­дят. А дальше? — опять спросил Перейра. А дальше то, что вы-то вне подозрений, сказал Монтейру Росси, он пробудет здесь всего пару дней, успеет связаться с Со­противлением и потом сразу же уедет обратно в Испа­нию, вы должны мне помочь, доктор Перейра, должны найти ему жилье.

Перейра доел омлет, подозвал официанта и заказал еще лимонаду. Меня поражает ваше безрассудство, ска­зал он, отдаете ли вы себе отчет, о чем вы меня проси­те и чем это может кончиться для меня? Но ему нужна только комната, сказал Монтейру Росси, какой-нибудь пансион, где не очень смотрят на документы, вы на­верняка знаете что-нибудь в этом роде, с вашими-то связями. С моими-то связями, подумал Перейра. Но из всех, с кем он был связан, он не знал никого, знал отца Антониу, но не мог обременять его подобными прось­бами, знал своего друга Сильву, но тот жил в Коимбре, и на него вообще нельзя было полагаться, знал кон­сьержку с улицы Родригу да Фонсека, которая, скорее всего, была осведомительницей. И вдруг он вспомнил про один такой пансион здесь, в Грасе, чуть в гору от Собора, место тайных свиданий влюбленных парочек, там никогда не спрашивали никаких документов. Перейра знал этот крошечный пансион, потому что как-то раз его друг Сильва попросил забронировать для него номер в какой-нибудь заштатной гостинице: ему

             70

надо бы провести ночь с одной лисабонской дамой, а та страшно боялась огласки и скандала. Тогда он ска­зал: Я займусь этим завтра с утра, только не вздумайте вести своего кузена ко мне в редакцию, там эта кон­сьержка, приводите его завтра в одиннадцать утра ко мне домой, адрес я вам скажу, но никаких предвари­тельных звонков, прошу вас, постарайтесь прийти имеете, так, наверное, будет лучше.

Почему Перейра сказал это? Потому, что ему стало жалко Монтейру Росси? Потому, что он был в санато­рии и его удручил разговор с его другом Сильвой? По­тому, что в поезде он встретил сеньору Дельгадо и она сказала ему, что надо что-то сделать в конце концов? Этого Перейра не знает, утверждает он. Он знает толь­ко, что понимал, в какой беде оказался, и что ему обя­зательно нужно поговорить с кем-нибудь. Но никого, с кем можно было бы поговорить, на примете не было, и тогда он решил, что поговорит с портретом жены, ког­да вернется домой. Так он и сделал.

             71

 

12

 

Ровно в одиннадцать утра, утверждает Перейра, в квар­тиру позвонили. Перейра уже позавтракал, он встал рано, и в столовой на обеденном столе стоял кувшин приготовленного им лимонада с кубиками льда. Сна­чала вошел Монтейру Росси с таинственным видом и пробормотал «здравствуйте». Перейра закрыл за ним дверь, слегка раздосадованный, и спросил, а где же его двоюродный брат. Он здесь, ответил Монтейру Росси, но не хочет заходить прямо с улицы и послал меня вперед посмотреть. Посмотреть что? — спросил Пе­рейра раздраженно, вы что, играете в казаков-разбой­ников или решили, что здесь вас поджидает полиция? О нет, конечно, доктор Перейра, стал оправдываться Монтейру Росси, просто брат очень осторожен, пони­маете, его ситуация не из простых, он здесь с довольно деликатным поручением, у него аргентинский паспорт, и совершенно негде приткнуться. Это вы мне уже говорили вчера, оборвал его Перейра, так что зовите его, пожалуйста, сюда, и хватит глупостей. Монтейру Росси открыл дверь и сделал знак, показывая, что мож­но входить. Бруно, иди, сказал он по-итальянски, все в

             72

порядке. Вошел человечек, худой и низкорослый. У не­го были коротко стриженные волосы ежиком, и свет­лые усы, одет в синий пиджак. Доктор Перейра, сказал Монтейру Росси, познакомьтесь, мой двоюродный брат Бруно Росси, но по паспорту он Бруно Лугонес, так что и вам лучше называть его Лугонесом. На каком языке мы будем говорить? — спросил Перейра, ваш брат говорит по-португальски? Нет, сказал Монтейру Росси, но он знает испанский.

Перейра проводил их в столовую и предложил ли­монаду. Господин Бруно Росси сидел молча и только подозрительно водил глазами по сторонам. За окном послышалась сирена «скорой помощи», господин Рос­си сразу напрягся и подошел к окну. Скажите ему, что­бы не нервничал, сказал Перейра, обращаясь к Мон­тейру Росси, мы не в Испании, и здесь вам не граждан­ская война. Господин Бруно Росси вернулся на свое место и сказал: Perdone la molestia, pero еstoy aqui por la causa republicana¹.

Послушайте, сеньор Лугонес, сказал Перейра по-португальски, я буду говорить медленно, так, чтобы вы понимали, меня не интересует ни дело республиканцев, ни дело монархистов, я возглавляю страницу куль­туры в вечерней газете, и все эти вещи не входят в круг моих интересов, я устрою вас в одно спокойное место, но на большее не рассчитывайте, вы же, со своей сто­роны, потрудитесь не искать встреч со мной, посколь­ку я не желаю иметь никаких дел ни с вами, пи с вашей миссией. Господин Бруно Росси повернулся к своему

¹ Извините за беспокойство,  я здесь по республиканскому делу (исп.).

            73

брату и сказал по-итальянски: Но это совсем не то, что ты мне говорил, я-то думал, что найду здесь товарища. Перейра понял и заявил: Я не являюсь ничьим товари­щем, живу один, и мне нравится быть одному, мой единственный товарищ — это я сам, не знаю, доста­точно ли понятно я говорю, сеньор Лугонес, раз уж по паспорту вас так теперь величать. Да, да, еле внятно за­бормотал Монтейру Росси, но дело в том, что нам, по­нимаете, не обойтись без вашей помощи и вашего со­чувствия, потому что нам нужны деньги. Что это зна­чит, поясните, сказал Перейра. Ну, сказал Монтейру Росси, у него нет денег, и если в гостинице попросят заплатить вперед, мы не сможем достать их сразу, но йотом я обязательно раздобуду денег, вернее, этим зай­мется Марта, так что речь идет только о том, чтобы одолжить у нас немного денег. При этих словах Перей­ра встал, утверждает он, попросил извинить его и ска­зал: Погодите, мне надо подумать, я вас покину на ми­нуту. Он оставил их в столовой одних и вышел в при­хожую. Остановился перед фотокарточкой жены и сказал ей: Послушай, меня беспокоит не столько этот Лугонес, сколько Марта, по-моему, это она ответствен­на за всю историк), Марта — это девушка Монтейру Росси, та, у которой волосы цвета меди, кажется, я тебе рассказывал про нее, так вот, это она втягивает его во всякие истории, л он позволяет втянуть себя в эти ис­тории, потому что влюблен, по-моему, я должен как-то предостеречь его, как ты считаешь? Жена улыбалась ему с портрета своей далекой улыбкой, и Перейра не сомневался, что понял ее правильно. Он вернулся в столовую и спросил у Монтейру Росси: А почему, соб­ственно, Марта, при чем здесь Марта? О, понимаете, за-

            74

бормотал Монтейру Росси, слегка покраснев, потому что у Марты есть возможности, только поэтому. Выслу­шайте меня внимательно, дорогой Монтейру Росси, сказал Перейра, мне кажется, что из-за одной краси­вой девушки вы ввязываетесь в весьма неприятную ис­торию, так вот, имейте в виду, что я вам не отец и брать па себя эту роль не собираюсь, так что никаких осно­ваний рассчитывать на мое покровительство у вас нет, хочу сказать вам только одно: будьте осторожны. Да, конечно, сказал Монтейру Росси, я стараюсь быть ос­торожным, а вы одолжите нам денег? Что-нибудь при­думаем, ответил Перейра, но почему, собственно гово­ря, вносить аванс должен я? Послушайте, доктор Пе­рейра, сказал Монтейру Росси, вытаскивая из кармана листок бумаги и протягивая ему, я написал заметку и напишу вам еще две на следующей неделе, рискнул сделать статейку для «Памятных дат», писал с чувством, но и головой думал тоже, как вы меня учили, обещаю, что следующие две будут о писателях-католиках, как вы хотели.

Перейра утверждает, что начал опять выходить из себя. Послушайте, ответил он, я не настаиваю на том, чтобы это были непременно писатели-католики, по раз уж вы писали диплом о смерти, то могли бы выби­рать таких писателей, которых эта проблема интере­совала тоже, словом, тех, кто думал о душе, а вы мне подсовываете этого виталиста Д'Аннунцио; как поэт он, наверное, и неплох, но человеком был легкомыс­ленным, а наши читатели, знаете, не любят людей лег­комысленных, во всяком случае, я не люблю таких. От­лично, сказал Монтейру Росси, я уловил подтекст ва­ших слов. Вот и хорошо, заключил Перейра, а теперь

            75

идемте в гостиницу, я подыскал один пансиончик в Грасе, там не задают вопросов, я заплачу вперед, если понадобится, но жду от вас как минимум два некроло­га, дорогой Монтейру Росси, они пойдут в счет вашего двухнедельного заработка. Послушайте, доктор Перейра, сказал Монтейру Росси, я написал статью к го­довщине Д'Аннунцио, потому что на прошлой неделе купил «Лисабон» и увидел там рубрику «Памятные да­ты», она не подписана, но я сразу догадался, что это вы, и подумал, если вам нужен помощник, то я охотно бы взялся за такую работу, мне нравится этот жанр, уйма писателей, о которых есть что сказать, и потом, по­скольку рубрика анонимная, то никакого риска под­ставить вас. Как так? Вы можете подставить меня? — ут­верждает, что сказал на это, Перейра. Ну, отчасти да, вы же видите, отвесил Монтейру Росси, если потребуется изменить фамилию, то я уже нашел себе псевдоним: Roxy. Как вам такая фамилия, подойдет? Придумано не­плохо, сказал Перейра. Он взял со стола лимонад и по­ставил на лед, затем надел пиджак и сказал: Ладно, по­шли. Они вышли на улицу. На тесной площади перед домом дремал какой-то солдат, растянувшись на ска­мейке. Перейра подумал, что не осилит пешком подъ­ем в гору, и они решили подождать, пока не появится такси. Солнце палило нещадно, утверждает Перейра, и ветер совсем стих. Показалось такси, оно приближа­лось к ним на малой скорости, и Перейра остановил его, подняв руку. По дороге они не разговаривали и вы­садились напротив гранитного креста, венчающего крохотную часовню. Перейра вошел в пансион, сказав, чтобы Монтейру Росси оставался на улице, а господин Бруно Росси следовал за ним и представил его портье,

            76

тщедушному старичку в очках с толстыми стеклами, который клевал носом за стойкой. Это мой друг, он ар­гентинец, сказал Перейра, господин Бруно Лугонес, вот его паспорт, но он хотел бы сохранить инкогнито, поскольку останавливается здесь по сентиментальным мотивам. Старичок снял очки и принялся листать жур­нал. Сегодня утром кто-то уже звонил и просил оста­вить номер, это были вы? Да, я, подтвердил Перейра. У нас есть один свободный номер с двуспальной кро­ватью, без удобств, сказал старичок, если сеньора это устроит. Вполне, сказал Перейра. Плата вперед, сказал старичок, сами знаете. Перейра достал бумажник и протянул две банкноты. Получите за три дня вперед, сказал он, всего доброго. Он распрощался с господи­ном Бруно Росси, но руки подавать не стал, считая ру­копожатие знаком более близкого знакомства. Всего доброго, кивнул он. Он вышел из пансиона и подошел к Монтейру Росси, который дожидался, примостив­шись на скамейке перед фонтаном. Зайдите завтра в редакцию, сказал он, сегодня я прочту вашу статью, и мы все обсудим. Но, по правде говоря... сказал Монтей­ру Росси. По правде говоря, что? — спросил Перейра. Понимаете, сказал Монтейру Росси, я подумал, что в данной ситуации, наверное, лучше нам встретиться в более спокойном месте, может, у вас дома? Согласен, сказал Перейра, по только не у меня дома, хватит с ме­ня, встретимся в час дня в кафе «Орхидея», это вас уст­роит? Вполне, сказал Монтейру Росси, в час дня в кафе «Орхидея». Перейра пожал ему руку и сказал «до свида­нья». Он решил, что пойдет домой пешком, благо доро­га шла вниз. День был чудесный, к счастью, дул легкий ветерок с Атлантики. Однако он был не в том состоя-

            77

нии, чтобы оценить всю прелесть погожего дня. На ду­ше было неспокойно, и ему хотелось поговорить с кем-нибудь, хотя бы с отцом Антониу, но отец Антониу весь день проводил у постели своих больных. И тут он подумал, что можно было бы пойти к себе и поболтать с портретом жены. Тогда он снял пиджак и медленно направился к дому, утверждает он.

           78

 

13

 

Перейра не спал ночь и закончил перевод «Онорины» Бальзака, сделав некоторые сокращения. Перевод был трудным, но вышло довольно гладко, по его мнению. Он проспал всего три часа, с шести до девяти утра, по­том встал, принял холодную ванну, выпил кофе и по­шел в редакцию. На лестнице он столкнулся с кон­сьержкой, которая сделала постную мину, молча кив­нув ему. Он вполголоса ответил «здравствуйте». Вошел в свою комнату, сел за письменный стол и набрал но­мер доктора Косты, своего врача. Здравствуйте, док­тор, сказал Перейра, говорит Перейра. Как вы себя чув­ствуете? — спросил доктор Коста. У меня одышка, отве­тил Перейра, не могу подниматься по лестнице и боюсь, что набрал еще килограмма два, я при ходьбе чувствую сердцебиение. Слушайте, Перейра, сказал доктор Коста, я работаю один день в неделю в клинике талассотерапии в Пареде, почему бы вам не лечь туда на несколько дней? Лечь в больницу, зачем? — спросил Перейра. Затем, что в этой клинике хорошее медицин­ское обслуживание, кроме того, там лечат ревматизм и болезни сердца, используя природные средства, дела-

             79

ют ванны из водорослей, всякие массажи и процедуры для похудания, а главное — там работают замечатель­ные врачи, получившие образование во Франции, вам нужно и отдохнуть немного, и побыть под наблюдени­ем врачей, Перейра, и клиника в Пареде — это как раз то, что вам нужно; если хотите, я могу позвонить, и вам приготовят отдельную палату, прямо хоть с завтраш­него дня, уютную комнату с видом на море, здоровый образ жизни, ванны из водорослей, лечебные морские купания, а я буду навещать вас по крайней мере раз в неделю, там есть, правда, и туберкулезные больные, но их держат в отдельном корпусе, так что никакой опас­ности заразиться. О, если вы об этом, то я не боюсь ту­беркулеза, утверждает, что ответил ему, Перейра, я всю жизнь прожил с туберкулезницей, и ее болезнь никак не сказалась на мне, вопрос не в этом, а в том, что мне поручили вести страницу культуры, которая выходит по субботам, и я никак не могу оставить редакцию. Слушайте, Перейра, сказал доктор Коста, выслушайте меня внимательно, Пареде находится на полпути меж­ду Лисабоном и Кашкаишем, отсюда это каких-нибудь десять километров, так что, если вам нужно писать ва­ши статьи, вы можете спокойно сочинять их в Пареде и посылать в Лисабон, там есть служащий, который каждое утро будет, если надо, отвозить их в город, к то­му же вы говорите, что страница культуры выходит один раз в неделю, значит, достаточно написать пару больших статей, и считайте, что у вас сел, задел на две недели вперед, и еще я хочу сказать вам, что собствен­ное здоровье дороже, чем культура. Вы правы, согла­сился Перейра, но две недели — это слишком много, чтобы передохнуть, мне хватит и одной. Во всяком

            80

случае, это лучше, чем ничего, заключил доктор Коста. Перейра утверждает, что они сошлись на том, что он ляжет на неделю в клинику талассотерапии, и препо­ручил доктору Косте забронировать для него палату с завтрашнего дня, но просил учесть, что сначала он должен поставить в известность главного редактора, чтобы все было по правилам. Он повесил трубку и по­звонил в типографию. Он сказал, что рассказ Бальзака надо печатать с продолжением, в двух-трех номерах, так что материала для страницы культуры хватит па несколько недель вперед. Л как быть с «Памятными да­тами»? — спросил метранпаж. Никаких памятных дат пока что, сказал Перейра, и не посылайте за ними в ре­дакцию, потому что после обеда меня там не будет, я оставлю материал в запечатанном конверте в кафе «Орхидея», что рядом с еврейской мясной лавкой. По­том он позвонил на телеграф и попросил соединить его с гостиницей на водах в Бусаку. Он попросил по­звать к телефону главного редактора «Лисабона». Гос­подин редактор сейчас в парке, загорает, ответил де­журный, должен ли я его беспокоить? Побеспокойте его, пожалуйста, сказал Перейра, скажите, что звонят из редакции отдела культуры. Главный редактор подо­шел к телефону и сказал в трубку: Алло, главный редак­тор слушает. Господин редактор, сказал Перейра, я пе­ревел и сократил рассказ Бальзака, и его хватит на два или три выпуска, звоню вам сказать, что собираюсь лечь на педелю в клинику талассотерапии в Пареде, с сердцем не совсем хорошо, и врач советует подле­читься, вы меня отпускаете? А как же газета? — спросил главный. Как я вам уже сказал, она обеспечена матери­алом, по крайней мере, па две-три недели вперед, ут-

            81

верждает, что ответил на это, Перейра, и потом, я буду в двух шагах от Лисабона, во всяком случае, я оставлю вам телефон клиники и, если, не дай бог, что случится, тотчас примчусь в редакцию. А что ваш практикант? — спросил редактор. Не может ли он подменить вас на это время? Лучше бы этого не делать, ответил Перейра, он сдал мне пару некрологов, но сомневаюсь, в какой мере можно будет использовать их, поэтому на тот случай, если умрет кто-нибудь из великих, я сам разбе­русь. Не возражаю, сказал редактор, лечитесь себе на здоровье, доктор Перейра, во всяком случае, у меня есть зам, и он может решить все вопросы, если возник­нет такая необходимость. Перейра сказал «до свида­нья» и просил передать поклоны любезной сеньоре, с которой он имел честь познакомиться. Он повесил трубку и посмотрел на часы. До встречи в кафе «Орхи­дея» оставался почти час, и он хотел первым делом прочесть статью о Д'Аннунцио, которую не успел по­смотреть накануне вечером. Перейра может привести се как свидетельство, потому что она у него сохрани­лась. Там говорилось: «Ровно пять месяцев тому назад в восемь часов вечера, первого марта 1938 года скончал­ся Габриеле Д'Аннунцио. Тогда в нашей газете еще не было страницы культуры, но вот настало время, и пора, наверное, вспомнить сегодня о нем. Был ли Габриеле Д'Аннунцио, чье настоящее имя, заметим, Рапаньетта, великим поэтом? Трудно судить, ибо его творения еще слишком живы для нас, его современников. Наверное, будет уместнее говорить о нем как о человеке, образ которого неотделим для нас от Д'Аннунцио-поэта. Прежде всего он был прорицателем. Любил роскошь, светскую жизнь, велеречивость, действие. Он был де-

            82

кадетом в полном смысле слова, великим сокрушите­лем моральных устоев и большим любителем порока и эротики. От немецкого философа Ницше он усвоил миф о сверхчеловеке, но свел его к идеалу эстетствую­щей личности, чья воля к власти проявляет себя через создание многоцветных узоров в калейдоскопе собст­венного неповторимого бытия. Убежденный против­ник мира между народами, он ратовал за вступление Италии в мировую войну, сам принимал участие в во­енных действиях и совершал дерзкие вылазки, как, на­пример, полет над Веной в 1918 году, когда он разбра­сывал над городом итальянские листовки. По оконча­нии войны он организовал поход на Фиуме и захватил город, но был выдворен оттуда итальянскими войска­ми. Уединившись в Гардоне, на своей вилле, которую он назвал Vittoriale degli italiani¹, он вел беспорядоч­ную жизнь декадента, разменивая се на мимолетные увлечения и любовные похождения. Он благосклонно относился к фашизму и к военным кампаниям. Фернанду Песоа назвал его «соло на тромбоне» и, по всей веро­ятности, был недалек от истины. Действительно, его го­лос, который доносится до нас, не похож на звуки неж­ной скрипки, это громовой глас духового инструмента, голос трубы, пронзительный и напористый. Перед па-ми далеко не образцовая жизнь, поэт-горлопан, сплете­ние человеческих изъянов и компромиссов. Герой, не достойный подражания, и только ради этого мы и ре­шились сегодня вспомнить о нем». Подпись: Коху.

Перейра подумал: никуда не годится, ну просто ни­куда. Он взял папку с надписью «Некрологи» и вложил

¹ Памятник в  честь итальянских побед (»т.).

            83

страничку туда. Он не знает, зачем он это сделал, мож­но было спокойно выбросить статью в корзину, а он вместо этого взял и сохранил. Он жутко злился и, что­бы прийти немного в себя, решил уйти из редакции и пойти в кафе «Орхидея». Когда он вошел в кафе, пер­вое, что он увидел, были рыжие волосы Марты. Она си­дела за столиком в углу, радом с вентилятором, спиной к дверям. На ней было то же платье, что в тот вечер, на празднике на Праса да Аллегрия, с бретельками, сходя­щимися крест-накрест на спине. Перейра отметил, ут­верждает он, какие великолепные у нее плечи, мягкие, красиво очерченные, безупречных линий. Он обошел столик и остановился напротив пес. О, доктор Перей­ра, произнесла Марта как пи в чем не бывало, Монтейру Росси никак не смог сегодня, так что я вместо него. Перейра сел за столик и спросил Марту, выпьет ли она аперитиву. Марта ответила, что не откажется и с удо­вольствием выпила бы сухого портвейна. Перейра по­дозвал официанта и заказал два сухих портвейна. Ему, конечно, не следовало пить, но ведь завтра все равно ложиться в больницу, и там он будет сидеть на диете целую педелю. Итак? — спросил Перейра, после того как официант принес их заказ. Итак, подхватила Мар­та, думаю, всем сейчас приходится тяжело, вот он и по­ехал в Алентежу и какое-то время останется там, оно даже к лучшему, что несколько дней его не будет в Ли­сабоне. А его двоюродный брат? — осторожно спро­сил Перейра. Марта посмотрела на него и улыбнулась. Я знаю, вы тогда здорово выручили Монтейру Росси и его брата, сказала Марта, вы просто чудо, доктор Пе­рейра, и должны быть вместе с нами. Перейра почувст­вовал легкое раздражение, утверждает он, и снял пид-

            84

жак. Милая сеньорина, сказан Перейра, я — не с вами и не с  ними, я сам по себе, не говоря уж о том, что, в сущности, я даже не знаю, кто такие вы и кто такие они, я — журналист и занимаюсь культурой, вот только что за­кончил перевод Бальзака и знать ничего не хочу про ваши дела, поймите, я не занимаюсь хроникой теку­щих событий. Марта отпила глоток портвейна и сказа­ла: Мы тоже не занимаемся хроникой, доктор Перейра, и мне хочется, чтобы вы усвоили одно: мы живем Ис­торией. Перейра, в свою очередь, тоже отпил глоток портвейна и сказал: Видите ли, сеньорина, История — емкое слово, я читал в свое время и Вико, и Гегеля и знаю, что История — это не тот зверь, которого можно приручить и одомашнить. Но вы, наверное, не читали Маркса, возразила Марта. Его я не читал сознательно, сказал Перейра, меня он совершенно не интересует, надоели все эти гегельянцы, сколько можно, и потом, сеньорина, позвольте я повторю вам еще раз то, что уже сказал: я думаю только о себе и о культуре, это и есть мой мир. Анархический индивидуалист? — спро­сила Марта. Если это не секрет, что вы под этим пони­маете? — спросил Перейра. О господи, сказала Марта, только не рассказывайте мне, что вы не знаете, кто та­кие анархо-индивидуалисты, вон их сколько в Испа­нии, весь мир заговорил теперь о них, впрочем, дер­жатся они действительно героически, хотя немного дисциплины тоже не помешало бы, правда, это мое личное мнение. Послушайте, Марта, сказал Перейра, я пришел в кафе не затем, чтобы разглагольствовать о политике, как я уже говорил, и не раз, политика совер­шенно меня не интересует, поскольку я занимаюсь по преимуществу культурой, у меня было здесь свидание с

            85

Монтейру Росси, а вы пришли и заявляете, что он в Алентежу, зачем он поехал в Алентежу?

Марта оглянулась по сторонам, будто искала глаза­ми официанта. Может, съедим что-нибудь? — спроси­ла Марта, у меня потом свидание в три часа. Перейра подозвал Мануэля. Они заказали два омлета с зеленью, потом Перейра повторил свой вопрос Так что же все-таки делает в Алентежу Монтейру Росси? Он уехал туда со своим братом, ответила Марта, а тот получил нео­жиданный приказ, потому что главным образом из Алентежу хотят добровольцами ехать в Испанию, в Алентежу существует давняя демократическая тради­ция, и там много анархо-индивидуалистов вроде  вас, доктор Перейра, в общем, работы хватает, короче, Монтейру Росси уехал туда вместе с братом, потому что основной набор добровольцев именно оттуда. Хо­рошо, сказал Перейра, пожелайте ему успешной вер­бовки от моего имени. Официант принес омлеты, и они принялись за еду. Перейра повязал вокруг шеи салфетку, взял кусочек омлета и сказал: Слушайте, Мар­та, завтра я ложусь в талассотерапевтичсскую клинику под Кашкаишем, у меня не все в порядке со здоровьем, передайте Монтейру Росси, что его статья о Д'Аннунцио никуда не годится, на всякий случай оставляю вам телефон клиники, где я пробуду неделю, звонить луч­ше всего во время завтрака, обеда или ужина, а теперь скажите мне, где находится Монтейру Росси в данный момент. Марта понизила голос и сказала: Сегодня ве­чером он будет в Порталегри, остановится у друзей, но не стоит спрашивать его адрес, к тому же это не его по­стоянный адрес и ночевать он будет то здесь, то там, он должен вес время разъезжать, так что, скорее всего,

            86

сам попытается связаться с вами. Хорошо, сказал Перейра, протягивая ей карточку, вот мой телефон, кли­ника талассотерапии в Парес. Мне пора, доктор Пе­рейра, сказала Марта, извините, но у меня свидание, а ехать еще через весь город.

Перейра встал из-за стола и простился с ней. Марта ушла, надев свою вязаную шапочку из простых ниток. Перейра провожал ее взглядом стоя, залюбовавшись красивым силуэтом в лучах солнечного света. Он по­чувствовал прилив бодрости и даже повеселел, но по­чему, сам не знает. Тогда он сделал знак Мануэлю, кото­рый подошел мгновенно и спросил, не желает ли он рюмочку после обеда. Но ему просто хотелось пить, потому что день был неимоверно жарким. Поколебав­шись с минуту, он сказал, что, пожалуй, ограничится лимонадом. Он попросил принести ему лимонада, холодного-прехолодного, и побольше льда, утверждает Перейра.

           87

 

14

 

На следующий день Перейра проснулся рано, утверж­дает он. Он выпил кофе и собрал свой маленький чемо­дан, положив туда «Contеs du lundi»¹ Альфонса Доде.

Вдруг придется на пару дней задержаться, подумал он, а Доде был как раз тем автором, который замеча­тельно подходил для рассказов, публикуемых в «Лиса­боне». Он направился к выходу, остановился перед карточкой жены и сказал ей: Вчера вечером я виделся с Мартой, невестой Монтейру Росси, у меня такое впе­чатление, что эти ребята попадут в беду, собственно, уже попали, но я к их делам не имею никакого отноше­ния, мне нужно лечиться морскими купаниями, их прописал мне доктор Коста, к тому же в Лисабоне ды­шать нечем, свой перевод «Онорины» Бальзаки я доде­лал, так что сегодня и поеду, сяду в поезд, доеду до стан­ции Каиш де Содре, и тебя я забираю с собой, с твоего позволения. Он взял портрет и положил его в чемодан, но лицом вверх, потому что его жене при жизни всегда не хватало воздуха, и он подумал, что и портрету его

¹ «Рассказы по понедельникам» (фр.).

            88

тоже, наверное, будет недоставать. Затем он спустился на площадь перед Собором, поймал такси и поехал на вокзал. Доехав до вокзальной площади, он вышел и ре­шил перекусить в «Бритиш бар дель Каиш». Он знал, что в этом баре часто собирались писатели, и рассчи­тывал встретить кого-нибудь. Он вошел в бар и сел за столик в углу. За столиком рядом действительно обеда­ли прозаик Аквилину Рибейру с Бернарду Маркешем, графиком-авангардистом, тем, кто иллюстрировал лучшие журналы португальского авангарда. Перейра поздоровался с ними, и те кивнули ему в ответ. Хорошо было бы сесть с ними за один стол, подумал Перейра, рассказать, с какой резкой критикой Д'Аннунцио он столкнулся не далее чем вчера, и послушать, что они на это скажут. Но писатель и художник были настолько поглощены беседой друг с другом, что Перейра не от­важился помешать им. Он понял, что Бернарду Маркеш не желает больше рисовать, а писатель собирается за границу. Это его совсем обескуражило, утверждает Перейра, потому что он никак не ожидал, что такой писатель может покинуть свою страну. За все то время, что он пил лимонад и поедал свои любимые морские ракушки, Перейра расслышал лишь несколько отдель­ных фраз. В Париж, говорил Аквилину Рибейру, жить можно только в Париже. Бернарду Маркеш соглашался с ним и говорил: Мне предлагали тут работу в разных журналах, но я вообще не хочу рисовать, кошмарная страна, не хочу работать ни на кого. Перейра прикон­чил свои ракушки, допил лимонад, вышел из-за стола и задержался перед столиком, где сидели писатель и ху­дожник. Приятного времяпрепровождения вам, госпо­да, сказал он, позвольте представиться, я — доктор Пе-

           89

рейра, редактор страницы культуры в газете «Лиса­бон», вся Португалия гордится такими талантами, как вы, вы нам нужны.

Затем он вышел на слепящий полуденный свет и направился на перрон. Он взял билет до Пареде и спросил, далеко ли это. Служащий сказал, что совсем недалеко, и он обрадовался. Это был поезд на Эшторил, и в поездах этого направления ездили в основном отдыхающие. Перейра сел с левой стороны, чтобы ви­деть морс. Вагон в такое время был практически пус­той, и Перейра выбрал кресло, какое хотел, приспус­тил штору, чтобы солнце не било в глаза, потому что сидел он с южной стороны, и стал смотреть на морс. Он задумался о своей жизни, по говорить на эту тему не собирается, утверждает он. Лучше он скажет о том, что море было спокойно и на пляже было много наро­ду. Перейра задумался, сколько же времени прошло с тех пор, как он купался в последний раз, и ему показа­лось, что вечность. Ему вспомнились те времена в Коимбре, когда он ездил на окрестные пляжи в Опорту Гранже или, скажем, в Эшпинью, там еще были казино и клуб. Вода на этом северном побережье была страш­но холодной, по он мог плавать часами поутру, пока университетские товарищи, озябшие, в пупырышках, дожидались его на берегу. Потом они одевались, наде­вали свои пиджаки по последней моде и отправлялись в клуб играть в бильярд. Все оглядывались па них, а хо­зяин клуба встречал словами: А вот и наши студенты из Коимбры, и даем им лучший бильярдный стол.

Перейра очнулся, когда они подъезжали к Санту-Амару. Это был красивый, изрезанный бухтами пляж, и виднелись тенты в синюю с белым полосу. Поезд оста-

           90

новился, и Перейра решил выйти и искупаться, а по­том можно будет сесть на следующий поезд. Он не смог удержаться. Перейра затрудняется объяснить, от­куда взялся этот внезапный порыв, возможно, оттого, что он думал о тех временах в Коимбре и о купаниях в Гранже. Он вышел со своим маленьким чемоданчиком и прошел через подземный переход па пляж. Дойдя до песка, он снял ботинки и носки и так пошел дальше, неся чемодан в одной руке, а ботинки — в другой. Он сразу же увидел спасателя, загорелого парня, который, лежа на топчане, наблюдал за купающимися. Перейра подошел к нему и сказал, что хотел бы кабину для раз­девания и купальный костюм напрокат. Спасатель сме­рил его взглядом с головы до ног и нехотя буркнул: Не знаю, найдутся ли плавки вашего размера, в общем, ищите сами, вот вам ключ от кладовки, займете первую кабину, она у нас самая большая. И он спросил, как по­казалось Перейре, не без ехидства: Спасательный крут нужен? Я отлично плаваю, ответил Перейра, возмож­но, получше вас, так что не волнуйтесь. Он взял ключи от кладовки и от раздевалки и пошел туда. Кладовка была забита всякой всячиной: буйки, надувные круги, рыболовная сеть с пробковыми поплавками, купаль­ные принадлежности. Он стал рыться среди купальни­ков в надежде найти костюм старого фасона, сплош­ной, который бы закрывал грудь и живот. Один такой он нашел и надел его. Он был тесноват и шерстяной, но других подходящих не оказалось. Он оставил чемо­данчик и вещи в раздевалке и пошел к морю. На утрам­бованном прибоем песке какие-то молодые люди иг­рали в мяч, и Перейра обошел их. Он входил в воду медленно, неспешно, чтобы кольцо прохлады посте-

            91

пенно охватывало тело. Затем, когда вода дошла ему до пупка, он нырнул и поплыл медленным, размеренным кролем. Он заплыл далеко, до буйка. Схватившись за спасательный буек, он перевел дыхание, почувствовал сильную одышку и бешеные удары сердца. Я — сумас­шедший, подумал он, не плавал целую вечность и с хо­ду бросаюсь в воду, как спортсмен. Он отдохнул, дер­жась за буй, и потом перевернулся на спину. Перед гла­зами стояло небо дикой, пугающей синевы. Перейра восстановил дыхание и поплыл к берегу медленным брассом. Проходя мимо спасателя, он не мог отказать себе в удовольствии и сказал: Как видите, обошелся без круга, не знаете, когда следующий поезд па Эшторил? Спасатель посмотрел па часы. Через четверть часа, от­ветил он. Отлично, сказал Перейра, тогда пойду пере­одеваться, а вы подходите получить с меня за прокат, времени остается в обрез. Он переоделся в кабине, вы­шел, рассчитался с парнем, пригладил редкие волосы маленькой расческой, которую носил в бумажнике, и простился. До свидания, сказал он, и приглядывайте за теми ребятами, что играют в мяч, по-моему, они не умеют плакать и мешают отдыхающим.

Он прошел сквозь подземный переход и присел на каменную скамейку под навесом. Услышав звук при­ближающегося поезда, он посмотрел на часы. Поздно, подумал он, в клинике его ждали, наверное, к обеду, в больницах обедают рано. И он подумал: что теперь по­делаешь. Но чувствовал oн себя хорошо, свежим и от­дохнувшим, поезд тем временем подъезжал к станции, и па больницу оставалась масса времени, ведь он соби­рался пробыть там не меньше недели, утверждает Перейра. Когда он приехал в Пареде, было около полови-

            92

ны третьего. Он сел в такси и попросил отвезти его в клинику талассотерапии. В туберкулезную? — спросил таксист. Не знаю, ответил Перейра, в ту, что на набе­режной. Тогда это совсем близко, вы можете дойти пешком. Послушайте, сказал Перейра, я устал тащить­ся по такой жаре, и потом, свои чаевые вы получите.

Клиника талассотерапии оказалась зданием розо­вого цвета с большим парком вокруг, сплошь пальмы. Больничный корпус расположился наверху, на скалис­той горе, и от него вела лестница к шоссе и дальше вниз — до самого пляжа. Перейра с трудом поднялся по этой лестнице и вошел в холл. Его встретила тол­стая, краснощекая женщина в белом халате. Я — док­тор Перейра, сказал Перейра, вам должен был звонить мой врач, доктор Коста, чтобы мне оставили палату. Ой, доктор Перейра, сказала женщина в белом халате, мы ждали вас к обеду, что ж вы так поздно, вы пообеда­ли? По правде говоря, я съел только ракушки на вокза­ле, признался Перейра, и довольно голоден. Тогда иди­те за мной, сказала женщина в белом халате, столовая уже закрыта, но там Мария даш Дореш, она даст вам что-нибудь поесть. Она провела его в обеденный зал, просторное помещение с высокими окнами, выходя­щими на морс. Зал был совершенно пуст. Перейра сел за один из столиков, и к нему подошла женщина в пе­реднике, с довольно-таки заметными усиками. Меня зовут Мария даш Дореш, сказала женщина, я повариха, могу поджарить вам что-нибудь. Камбалу, если можно, ответил Перейра, спасибо. Он заказал также лимонад и с удовольствием пил его маленькими глотками. Он снял пиджак и повязал салфетку поверх рубашки. Ма­рия даш Дореш принесла жареную рыбу. Камбала кон-

            93

чилась, сказала она, я принесла вам орату. Перейра с удовольствием принялся за еду. Ванны из водорослей у нас в семнадцать часов, сказала повариха, но если вы устали и хотите вздремнуть, то можно начать с завт­рашнего дня, вашего врача зовут доктор Кардосу, он придет к вам в палату в шесть вечера. Замечательно, сказал Перейра, пожалуй, я и в самом деле прилягу.

Он поднялся в отведенную ему палачу, номер два­дцать два, его чемодан был уже там. Закрыл ставни, по­чистил зубы и лег в кровать, не переодевшись в пижа­му. Дул легкий приятный ветерок с Атлантики, он про­никал сквозь ставни и слегка надувал занавески. Перейра заснул почти тотчас же. Ему приснился сон, сон из его молодости, будто он был на пляже в Гранже и плавал в океане, который казался бассейном, на краю этого бассейна его ждала бледненькая девчушка с по­лотенцем в руках. Наплававшись, он выходил из воды, а сон продолжался, сон был действительно замеча­тельный, но Перейра предпочитает не касаться его продолжения, потому что его сои не имеет никакого отношения ко всей этой истории, утверждает он.

            94

 

15

 

В половине седьмого он услышал, что в дверь стучат, но проснулся еще до того, утверждает он. Он лежал и рассматривал полоски света и тени на потолке, падаю­щие от жалюзи, думал про "Онорину" Бальзака, про раскаяние, думал, что ему тоже надо бы покаяться, а в чем, он не знал. Ему захотелось вдруг поговорить с от­цом Антониу, потому что ему-то он мог поведать, что хочет покаяться, да не знает в чем, а только томится желанием покаяния, так он сказал бы ему, или же его увлекала сама идея раскаяния, кто знает?

Кто там? — спросил Перейра. На прогулку! — отве­тил голос сестры за дверью. Доктор Кардосу ждет вас в холле. Перейра не хотел идти ни на какую прогулку, ут­верждает он, но все-таки поднялся, распаковал вещи, надел туфли на веревочной подошве, полотняные брюки и просторную рубашку цвета хаки. Он поставил портрет жены на стол и сказал ему: Ну, вот я и здесь, в клинике талассотерапии, а надоест, так уеду, хорошо еще догадался захватить с собой Альфонса Доде, смогу немного попереводить для газеты. Помнишь, нам осо-

            95

бенно нравился у Доде «Lе petit chose»', мы читали его в Коимбре, и он растрогал нас обоих, то был рассказ про детство, и, наверное, мы мечтали тогда о ребенке, которого потом так и не было, что поделаешь, в об­щем, «Рассказы по понедельникам» я привез сюда и ду­маю подобрать оттуда что-нибудь подходящее для «Лисабона», вот, а теперь прости, мне надо идти, долж­но быть, доктор уже ждет, посмотрим, что это за мето­ды талассотерапии, пока, до скорого.

Спустившись в холл, он увидел господина в белом халате, который сидел и смотрел в окно. Перейра по­дошел к нему. Это был мужчина между тридцатью пя­тью и сорока, со светлой бородкой и голубыми глаза­ми. Добрый вечер, сказал врач с кроткой улыбкой, я — доктор Кардосу, а вы, надо думать, доктор Перейра, я ждал вас, сейчас но расписанию наши пациенты гуля­ют по пляжу, но мы можем поговорить и здесь или выйти в парк, как скажете. Перейра ответил, что ему действительно не очень хотелось идти сейчас на пляж, он сказал, что днем уже был на пляже, и рассказал, как купался в Санту-Амару. О, замечательно, воскликнул доктор Кардосу, я думал, что мне достанется более трудный пациент, но вижу, что природа еще влечет вас. Я увлекся скорее воспоминаниями, сказал Перейра. В каком смысле? — спросил доктор Кардосу. Потом я, наверное, смогу объяснить, но не сегодня, может быть, завтра.

Oни вышли в сад. Пройдемся? — предложил доктор Кардосу, это будет на пользу и вам, и мне. За пальмами, что росли среди камней и песка, начинался роскош-

¹  Малыш (фр.)

            96

пый парк. Перейра шел следом за доктором Кардосу, который был не прочь поговорить. На все то время, что вы здесь, вы полностью и моих руках, мне надо бу­дет разговаривать с вами, узнавать ваши привычки, и вы ничего не должны скрывать от меня. Спрашивайте все что хотите, с готовностью ответил Перейра. Док­тор Кардосу сорвал травинку и стал ее покусывать. Начнем с питания, сказал он, как вы обычно питаетесь? Утром пью кофе, ответил Перейра, потом обедаю, по­том ужинаю, как все, ничего особенного. А что вы обычно едите, спросил доктор Кардосу. Я имею в виду, какой диеты вы придерживаетесь? Ем яйца, чуть было не ответил Перейра, потому что моя служанка дает мне с собой яичницу с хлебом, а в кафе «Орхидея» не дают ничего другого, кроме омлетов с зеленью. Но он вдруг устыдился и ответил иначе. Еда самая разнообразная, сказал Перейра, мясо, рыба, овощи, ем я умеренно и питаюсь рационально. А ваша полнота, когда она нача­ла проявляться? — спросил доктор Кардосу. Несколько лет назад, ответил Перейра, после смерти жены. А как насчет сладкого, вы много едите сладкого? Не ем вооб­ще, ответил Перейра, я не люблю сладкое, пью только лимонады. Что за лимонады? — спросил доктор Кардо­су. Натуральный напиток из выжатого лимона, сказал Перейра, я очень его люблю, он хорошо освежает и, по-моему, полезен для желудка, у меня часто бывают расстройства. Сколько стаканов в день? — спросил доктор Кардосу. Перейра задумался на минуту. По-раз­ному, ответил он, сейчас, когда лето, стаканов десять. Десять стаканов лимонада вдень! — воскликнул доктор Кардосу, но, доктор Перейра, по-моему, это безумие, а скажите, пожалуйста, вы сахар туда кладете? Я сыплю

            97

его в стакан, на полстакана лимонного сока полстака­на сахара. Доктор Кардосу выплюнул травинку, кото­рую жевал все это время, и, сделав протестующий жест, изрек: С сегодняшнего дня с лимонадом покончено, мы заменяем его минеральной водой, лучше негазиро­ванной, но если вы любите газированную, пусть будет газированная. Под кедрами в парке была скамейка, и Перейра опустился на нес, вынуждая тем самым докто­ра Кардосу тоже сесть. Извините меня, доктор Перей­ра, сказал доктор Кардосу, но теперь я хотел задать вам один интимный вопрос: а как у вас с сексуальной активностью? Перейра поднял глаза к вершинам дере­вьев и сказал: Не понял, поясните. С женщинами, пояснил доктор Кардосу, встречаетесь ли вы с женщи­нами, живете ли нормальной половой жизнью? Послу­шайте, доктор, сказал Перейра, я — вдовец, уже немо­лод, и у меня довольно ответственная работа, у меня нет ни времени, ни желания искать себе женщин. Даже доступных? — спросил доктор Кардосу, ну, не знаю, может, эпизодически, какое-нибудь приключение, женщина легкого поведения, словом, от случая к слу­чаю? Нет, ничего такого, сказал Перейра и достал сига­ру, спросив, можно ли ему курить. Доктор Кардосу раз­решил. Конечно, не очень хорошо при вашем-то серд­це, но если вы не можете обойтись без этого, то курите. Я закуриваю оттого, что ваши вопросы меня смущают, признался Перейра. Тогда я задам вам еще один не­скромный вопрос, сказал доктор Кардосу, у вас бывают ночные поллюции? Не понимаю вопроса, сказал Пе­рейра. Гм, сказал доктор Кардосу, я имею в виду, быва­ют ли у вас эротические сны, во время которых насту­пает оргазм, вы видите эротические сны, что вам снит-

            98

ся? Слушайте, доктор, сказал Перейра, мой отец всегда учил меня, что наши сны — самое личное, что только может быть у человека, и их никому нельзя рассказы­вать. Но вы здесь на лечении, и я ваш врач, возразил доктор Кардосу, ваша психика взаимосвязана с вашим телом, и мне нужно знать, что вы видите во сне. Я час­то вижу во сне Гранжу, признался Перейра. Это жен­щина? — спросил доктор Кардосу. Это местность, ска­зал Перейра, пляж недалеко от Опорту, я бывал там в молодости, когда учился в Коимбре, а сразу за ним Эшпинью, модный тогда пляж, с бассейном и казино, я ча­сто плавал там и играл в бильярд, потому что там был прекрасный бильярдный зал, туда же ходила и моя не­веста, на которой я потом женился, очень больная де­вушка, но в то время она еще не знала о своей болезни, только жаловалась на страшные головные боли, то бы­ла замечательная пора моей жизни, и я часто вижу ее во сне, возможно, потому, что мне нравится видеть эти сны. Хорошо, сказал доктор Кардосу, на сегодня доста­точно, вечером я хотел бы ужинать с вами за одним столом, поговорим о том о сем, я внимательно слежу за литературой и знаю, что ваша газета отводит много места французским писателям девятнадцатого века, вы знаете, я учился в Париже, я человек французской культуры, за ужином я расскажу вам о программе на завтра, встретимся в столовой в восемь часов. Доктор Кардосу встал и попрощался с ним. Перейра остался сидеть и стал разглядывать вершины деревьев. Про­стите, доктор, сказал он вдогонку, я обещал загасить сигару, но сейчас мне захотелось выкурить ее до концa. Делайте как вам больше нравится, отозвался доктор Кардосу, диету мы начнем с завтрашнего дня. Перейра

            99

остался в одиночестве и продолжал курить. Он поду­мал, что доктор Коста, который был, между прочим, его давним знакомым, никогда не стал бы задавать та­ких сугубо личных вопросов, очевидно, молодые вра­чи, которые учились в Париже, совершенно другие. Перейра запоздало осознал, до какой степени это его смутило и озадачило, но, поразмыслив, решил, что не стоит обращать внимание на такие вещи и что клини­ка, наверное, какая-то особенная.

           100

 

16

 

В восемь часов, минута в минуту, доктор Кардосу уже сидел за столом в обеденном зале. Перейра тоже при­шел вовремя, утверждает он, и направился к нему. Он был одет в серый костюм с черным галстуком. В столо­вой собралось человек пятьдесят, все пожилые. Несо­мненно, все старше его и в основном супружеские па­ры, которые приходили вместе и садились рядом, за один стол. От этого он немного воспрял духом, ут­верждает он, потому что осознал, что, в сущности, был одним из тех, кто помоложе, и почувствовать себя на­конец не таким уж старым было приятно. Доктор Кар­досу улыбнулся ему, собираясь встать, но Перейра жес­том руки остановил его, мол, не стоит беспокоиться. Значит, доктор Кардосу, сказал Перейра, на время ужи­на я снова в ваших руках. Стакан минеральной воды на пустой желудок — золотое правило гигиены питания, сказал доктор Кардосу Газированной, попросил Пе­рейра. Газированной, уступил доктор Кардосу и напол­нил его стакан. Перейра выпил его с чувством легкого отвращения, и ему сразу захотелось лимонада. Доктор Перейра, спросил доктор Кардосу, не поделитесь ли

            101

вашими планами, что вы собираетесь печатать на странице культуры в «Лисабоне», мне очень понрави­лась там статья о Песоа в «Памятных датах» и рассказ Мопассана, прекрасный перевод. Это мой перевод, от­ветил Перейра, по я не люблю подписывать свои пере­воды. Напрасно, возразил доктор Кардосу, свои рабо­ты надо подписывать, тем более такие значительные, а на будущее что готовит ваша газета? Сейчас вам скажу, доктор Кардосу, ответил Перейра, в следующих трех или четырех номерах будет рассказ Бальзака, рассказ называется «Онорина», не знаю, читали ли вы его. Док­тор Кардосу отрицательно покачал головой. Это рас­сказ про раскаяние, сказал Перейра, замечательный рассказ про раскаяние, тем более интересный, что я его читаю в автобиографическом ключе. Раскаяние ве­ликого Бальзака? — усомнился доктор Кардосу. Перей­ра на минуту задумался. Извините, доктор Кардосу, что спрашиваю вас об этом, сказал Перейра, сегодня днем вы сказали, что учились во Франции, какое образова­ние вы получили, если не секрет? Я закончил медицин­ский факультет и получил две специальности, врача-диетолога и психиатра. Не вижу никакой связи между двумя этими профессиями, утверждает, что заметил ему, Перейра, извините, но я не вижу связи. Связь, разу­меется, есть и, возможно, даже более тесная, чем при­нято думать, сказал доктор Кардосу, не знаю, можете ли вы представить себе, сколько нитей связывает наше тело и нашу психику, а их ведь гораздо больше, чем вы можете вообразить, так на чем мы остановились? Вы говорили, что рассказ Бальзака — автобиографичес­кий? О, этого я не хотел сказать, возразил Перейра, я хотел сказать, что прочел его в автобиографическом

             102

ключе, что узнал в нем себя. В раскаянии? — спросил доктор Кардосу. В каком-то смысле да, сказал Перейра, в том смысле, что есть некоторые точки соприкосно­вения, я бы сказал, пограничные точки, правильнее было бы, наверное, определить это так.

Доктор Kaрдосу сделал знак официантке. Сегодня мы будем есть рыбу, сказал доктор Кардосу, я бы сове­товал вам взять рыбу на решетке или отварную, но можно попросить, чтобы приготовили по-другому. Рыбу на решетке я уже ел в обед, начал оправдываться Перейра, а вареную не люблю, слитком уж напомина­ет больничную еду, а хотелось бы думать, что ты в гос­тинице, так что с большим удовольствием я взял бы камбалу alla mugnaia'. Отлично, сказал доктор Кардосу, значит, камбалу «от мельничихи» с тушеной морко­вью, и мне то же самое.

И затем он продолжил: раскаяние в пограничном смысле — что это значит? То, что вы изучали психоло­гию, побуждает меня обсудить это с вами, сказал Пе­рейра, наверное, лучше было бы поговорить об этом с отцом Антониу, со священником, но, может, он и не понял бы, ведь священники ждут от нас исповеди и признания вины за собой, а я не чувствую себя винова­тым в чем-либо конкретном и тем не менее испыты­ваю желание покаяться, ну прямо какая-то тоска по раскаянию. Думаю, что нужно разобраться в этом во­просе более глубоко, сказал доктор Кардосу, и если вы хотите сделать это с моей помощью, я в вашем распо­ряжении. Понимаете, сказал Перейра, это странное ощущение, оно находится где-то на периферии моего

¹ Mugnaia — мельничиха (ит ).

            103

сознания, поэтому я и назвал его пограничным, все де­ло в том, что, с одной стороны, я вполне доволен той жизнью, которую прожил, я доволен тем, что учился в Коимбре, что женился на больной женщине, которая всю жизнь провела в санаториях, что я в течение стольких лет вел отдел происшествий в солидной газе­те и что теперь я согласился был. редактором отдела культуры в скромной вечерней газете, однако при всем при этом у меня такое чувство, вроде стремления рас­каяться в прожитой жизни, не знаю, достаточно ли по­нятно я говорю.

Доктор Кардосу начал есть камбалу по-деревенски, и Перейра последовал его примеру. Для того чтобы ра­зобраться, мне надо знать больше подробностей о ва­шей жизни за последние месяцы, сказал доктор Кардосу, может, там было какое-то событие? Событие в ка­ком смысле? — спросил Перейра. Что вы хотите этим сказать? Событие — это термин психоанализа, сказал доктор Кардосу, не то чтобы я полностью полагался на Фрейда, ибо сам я сторонник синкретизма, но в том, что касается события, он, безусловно, прав: событие — это происшествие, которое оказывается в нашей жиз­ни тем, что переворачивает прежние устои или выво­дит нас из состояния равновесия, в общем, событие — это факт, который случается в реальной жизни и ока­зывает влияние на жизнь психическую, поэтому вам следует подумать, было ли в вашей жизни событие по­добного рода. Я познакомился с одним человеком, ут­верждает, что ответил ему, Перейра, собственно, даже с двумя — с молодым человеком и с девушкой. Расскажи­те поподробней, сказал доктор Кардосу. Хорошо, ска­зал Перейра, дело в том, что для страницы культуры

            104

мне нужны были некрологи, написанные заранее, об известных писателях, которые могут умереть со дня на день, а человек, с которым я познакомился, защитил диплом о смерти, правда частично его списав, но по­началу мне показалось, что он понимает, что такое смерть, так вот, я взял его в качестве практиканта, что­бы он сочинял для меня заблаговременные некрологи, и что-то подобное он для меня написал, я платил ему из своего кармана, потому что не хотел обременять липшими расходами газету, но все это оказалось со­вершенно непубликабельным, потому что мальчик ду­мает только о политике и любой некролог пишет как политическую листовку, откровенно говоря, я-то счи­таю, что все эти идеи: там фашизм социализм, граж­данская война в Испании и прочее в том же духе — вбила ему в голову его девушка, а я, как я вам уже гово­рил, заплатил ему. В этом нет ничего страшного, сказал доктор Кардосу, в конце концов вы рискуете только деньгами. Не в этом дело, утверждает, что согласился с ним, Перейра, а в том, что я засомневался: а вдруг эти ребята правы? В таком случае, должно быть, они правы, сказал примирительно доктор Кардосу, но судить их будет История, а не вы, доктор Перейра. Все так, сказал Перейра, однако, если правы они, то моя жизнь теряет всякий смысл: бессмысленно было учиться на филоло­гическом факультете в Коимбре и считать, что литера­тура — самая важная вещь в мире, бессмысленно быть редактором отдела культуры в какой-то вечерке, где ты не можешь высказать собственное мнение и вынужден печатать французские новеллы девятнадцатого века, бессмысленно все, и от этого хочется раскаяться во всем, словно ты уже другой человек, а не тот Перейра,

            105

который всю жизнь занимался журналистикой, как будто я должен от чего-то отречься.

Доктор Кардосу подозвал официантку и заказал две мачедонии без сахара и без мороженого. Хочу спро­сить вас одну вещь, сказал доктор Кардосу, вы слыхали про medicins-philosophеs¹? He думаю, сказал Перейра, пет, не знаю, кто они? Самые крупные из них — это Теодюль Рибо и Пьер Жане², сказал доктор Кардосу, по их трудам я и учился во Франции, это врачи-психоло­ги, но в то же время они философы, они создали тео­рию, которую я нахожу очень интересной, теорию конфедерации душ. Расскажите мне об этой теории, сказал Перейра. Ну, хорошо, сказал доктор Кардосу; неверно думать, будто существует некая «единица» са­ма по себе, вне связи с неисчислимым множеством собственных «я», это иллюзия, притом весьма наивная, восходящая к христианскому представлению о еди­ной душе, доктор Рибо и доктор Жане смотрят на лич­ность как на объединенный союз различных душ, по­скольку внутри нас имеются разные души, не так ли, некая конфедерация душ, которая ставится под кон­троль одного «я-гегемона». Доктор Кардосу сделал не­большую паузу и продолжал: То, что называется нор­мой, или нашей сущностью, или нормальным челове­ком, это всего лишь результат, а не предпосылка, и

¹  Врачи-философоы (фр.).

² Теодюль Рибо (1839—1916) — французский психолог, философ, основатель всемирно известной французской школы психо­патологии.

Пьер Жане (1859—19-1"?) — французский психолог и психи­атр, руководитель кафедры психологии в Коллеж де Франс (Па­риж); его концепция психологии личности пользуется значитель­ным влиянием в западной психологии.

            106

зависит он от контроля «я-гегемона», за которым за­крепилась эта функция в конфедерации наших душ; в том случае, когда появляется другое «я», более сильное и более могущественное, это другое «я» ниспровергает «я-гегемона» и заступает на его место, беря на себя ру­ководство когортой душ или лучше сказать конфеде­рацией, и это главенство удерживается до тех пор, по­ка не будет ниспровергнуто другим «я-гегемоном» или путем прямого нападения, или же путем длительного подтачивания. Возможно, заключил доктор Кардосу, что после длительного подтачивания в вас объявился новый «я-гегемон», который поднимает голову в кон­федерации ваших душ, доктор Перейра, и вы ничего не сможете с ним поделать, а можете только следовать ему в дальнейшем.

Доктор Кардосу доел свою мачедонию и вытер рот салфеткой. Так что же мне остается делать? — спросил Перейра. Ровным счетом ничего, ответил доктор Кар­досу, просто ждать, возможно, что «я-гегемон», кото­рый пребывает сейчас в вас, после длительного подта­чивания, после стольких лет, что вы провели, занима­ясь журналистикой и хроникой происшествий, считая литературу самой главной вещью в мире, возможно, что этот «я-гегемон» берет на себя управление конфе­дерацией ваших душ, так дайте ему выйти на поверх­ность, тем более что вы и не можете сделать ничего другого, вам это все равно не удастся, и вы только и бу­дете делать, что конфликтовать с собой, так что, если хотите раскаяться в прожитой жизни, кайтесь себе на здоровье, хотите рассказать все священнику, расска­жите, в общем, доктор Перейра, если вы начинаете ду­мать, что те ребята нравы и что до сих пор ваша жизнь

            107

была бесполезной, значит, так и считайте, может быть, с этого момента и впредь ваша жизнь перестанет вам казаться бесполезной, отдайтесь во власть вашего но­вого «я-гегемона» и не компенсируйте свои терзания сдой и лимонадами с таким количеством сахара.

Перейра кончил есть мачедонию и снял салфетку, которую повязал вокруг шеи. Ваша теория очень инте­ресна, сказал он, я обдумаю ее; с удовольствием выпил бы кофе, что вы на это скажете? Кофе вызывает бес­сонницу, сказал доктор Кардосу, предпочитаете не спать — дело ваше, ванны из водорослей у нас два раза в день, в девять утра и в пять вечера, хорошо бы не про­пустить утреннюю ванну, мне кажется, что ванна из водорослей пойдет вам на пользу.

Спокойной ночи, тихо сказал Перейра. Он встал из-за стола и направился к выходу. Сделав несколько ша­гов, он обернулся. Доктор Кардосу улыбался ему. Я буду ровно в девять, утверждает, что сказал ему, Перейра.

           108

 

17

 

Перейра утверждает, что в девять утра он спустился по лестнице, ведущей к морю, и вышел па больничный пляж. Песчаную бухточку окаймлял скалистый берег, и в нем были выдолблены два огромных каменных бассейна, которые наполнялись и переполнялись по прихоти океанских волн. Чаши этих бассейнов кише­ли водорослями, длинными, толстыми, блестящими, которые образовывали на поверхности воды плотную ряску, и какие-то люди бултыхались там. Рядом с бас­сейнами прилепились два деревянных домика, выкра­шенных голубым, — раздевалки. Перейра увидел док­тора Кардосу, который наблюдал за пациентами и да­вал указания, какие движения им делать. Перейра подошел к нему и поздоровался. Он был в хорошем настроении, утверждает он, и ему тоже захотелось по­грузиться в один из этих бассейнов, при том что на пляже было довольно прохладно, да и температура поды, наверное, была не самой подходящей для купа­ния. Он попросил доктора Кардосу раздобыть ему какой-нибудь купальный костюм, потому что свой он забыл взять, оправдывался он и спросил, не может ли

            109

тот подобрать ему костюм старого фасона, из тех, что закрывают полностью живот и частично грудь. Док­тор Кардосу покачал головой. К сожалению, доктор Перейра, сказал он, вам придется преодолеть вашу стеснительность, благотворное действие водорослей скалывается, главным образом, в результате прямого контакта с эпидермисом, необходимо, чтобы они массировали вам живот и грудь, вам надо будет надеть короткий костюм, купальные трусы. Перейра смирил­ся и зашел в раздевалку. Он повесил свои брюки и ру­башку цвета хаки в шкафчик и вышел. Было довольно-таки прохладно, воздух еще не успел прогреться, зато бодрил. Перейра попробовал воду ногой, и вопреки его ожиданиям она оказалась не такой уж ледяной. Он осторожно вошел в воду, слегка содрогаясь от отвра­щения ко всем этим водорослям, которые обвивались вокруг его тела. Доктор Кардосу подошел к краю бас­сейна и начал его инструктировать. Двигайте руками, как будто вы делаете зарядку, сказал он, тогда водо­росли будут массировать вам живот и грудь. Перейра отчаянно выполнял все команды, пока не почувство­вал, что задохся. Тогда он остановился, вода доходила ему до подбородка, и начал снова поднимать и опус­кать руки, но уже медленно и осторожно. Как спали сегодня? — спросил его доктор Кардосу. Хорошо, от­ветил Перейра, только читал допоздна, я взял с собой рассказы Альфонса Доде, вы любите Доде? Я плохо его знаю, признался доктор Кардосу. Думаю перевес­ти одну вещь из «Рассказов по понедельникам» и попробовать напечатать ее в «Лисабоне», сказал Пе­рейра. Расскажите, про что? — сказал доктор Кардосу. Ну, сказал Перейра, рассказ называется «La dernière

            110

classе»¹, там говорится о школьном учителе в одной французской деревеньке в Эльзасе, его ученики — крестьянские дети, бедные ребята, которые должны целыми днями работать в поле и пропускают все уро­ки, учитель в отчаянии. Перейра сделал несколько ша­гов вперед, чтобы вода не попадала ему в рот. Нако­нец, продолжал он, наступает последний день заня­тий, Франко-прусская война закончена, и учитель ждет, потеряв всякую надежду, что хоть кто-нибудь из учеников появится в классе, и вдруг приходит вес мужское население деревни, крестьяне, деревенские старики, они приходят отдать дань уважения учите­лю-французу накануне его отъезда, они знают, что за­втра их земля будет оккупирована немцами, и тогда учитель пишет на доске; «Да здравствует Франция!» — и выходит со слезами на глазах, оставив сильно раз­волновавшийся класс. Перейра сбросил две длинные водоросли, повисшие у него на плечах, и спросил: Что вы на это скажете, доктор Кардосу? Замечательный рассказ, ответил доктор Кардосу, но не знаю, как рас­ценят сегодня в Португалии надпись «Да здравствует Франция!», учитывая теперешние времена, как знать, может, вы освобождаете дорогу для нового «я-гегемона», доктор Перейра, мне кажется, в вас проглядывает новый «я-гегемон». Да что вы, доктор Кардосу, сказал Перейра, это же рассказ девятнадцатого века, рассказ о далеком прошлом. Да, сказал доктор Кардосу, но не­зависимо от этого все равно против Германии, а Гер­манию нельзя трогать в такой стране, как наша, вы об­ратили внимание, какое приветствие ввели теперь на

¹ «Последний урок» (фр.)

         111

официальных манифестациях, вес вытягивают в при­ветствии руку, как нацисты. Посмотрим, сказал Пе­рейра, ведь «Лисабон» — независимая газета. И затем спросил: Можно уже выходить? Еще десять минут, ос­тановил его доктор Кардосу, раз уж вы здесь, то не то­ропитесь, время для этой процедуры еще не вышло, но простите, что значит независимая газета в Порту­галии? Газета, не связанная ни с каким политическим движением, ответил Перейра. Допустим, сказал док­тор Кардосу, но главный редактор вашей газеты, доро­гой мой доктор Перейра, — человек этого режима, он появляется на всех официальных мероприятиях, а как он вскидывает- руку, такое впечатление, будто только что метнул копье. Это верно, сказал Перейра, но, по сути, человек он неплохой, а что касается страницы культуры, то тут он предоставил мне все права. Ему так удобнее, возразил доктор Кардосу, поскольку есть предварительная цензура, то каждый день, перед тем как выйти, гранки вашей газеты проходят через impri­matur¹ и если что-нибудь не так, то будьте спокойны, этого не напечатают, в лучшем случае оставят пробел на странице, мне уже приходилось видеть португаль­ские газеты с большими белыми пятнами, и зло берет, и такая тоска.

Все понимаю, сказал Перейра, мне тоже попада­лись такие газеты, однако с «Лисабоном» этого ни разу еще не случилось. Но может, произнес доктор Кардосу игривым тоном, это будет зависеть от того «я-гегемона», который возьмет верх в вашей конфедерации душ. И потом продолжил: Знаете, что я вам скажу, доктор

¹ Специальное разрешение цензора на публикацию (лат).

            112

Перейра, если вы хотите помочь вашему «я-гегемону», который понемногу начинает высовываться, то, на­верное, вам лучше уехать, покинуть эту страну, думаю, у вас будет меньше конфликтов с самим собой, и, по существу, ничто не мешает вам сделать это, вы серьез­ный профессионал, прекрасно знаете французский язык, без жены, без детей, что вас удерживает здесь? Прошлое, сказал Перейра, ностальгия по прошлому, а вы, доктор Кардосу, почему не вернетесь во Францию? Не исключаю для себя такую возможность, ответил доктор Кардосу, я поддерживаю связь с клиникой та­лассотерапии в Сан-Мало и, может, в конце концов и решусь. А теперь можно уже выходить? — спросил Пе­рейра. Время вышло, а мы и не заметили, сказал доктор Кардосу, ваша процедура длилась на пятнадцать минут дольше, чем положено, идите одевайтесь, как насчет того, чтобы пообедать вместе? С превеликим удоволь­ствием, ответил Перейра.

В тот день Перейра обедал в обществе доктора Кардосу и по его совету взял отварную треску. Они говори­ли о литературе, о Мопассане и о Доде, о Франции и о том, какая это великая страна. А потом Перейра ушел к себе в палату и отдохнул с четверть часа, вздремнул не­много, а затем начал разглядывать полосы света и тени от жалюзи на потолке. Ближе к вечеру он встал, принял душ, оделся, повязал черный галстук и сел перед порт­ретом жены. Я встретил тут одного умного врача, ска­зал он портрету, его зовут доктор Кардосу, он учился во Франции и рассказал мне про свою теорию человече­ской души, даже не свою, а французских философов; оказывается, в нас существует целая конфедерация душ, и время от времени появляется «я-гегемон», кото-

            113

рый берет на себя управление конфедерацией, и док­тор Кардосу утверждает, что я сбрасываю своего «я-гегемона», как змеи сбрасывают кожу, и что этот «я-гегемон» изменит мою жизнь; не знаю, насколько этому можно верить, и, по правде говоря, он меня не очень-то убедил, ну да ладно, посмотрим.

Потом он сел за стол и начал переводить «Послед­ний урок» Доде. Он привез с собой Ларусса, который очень ему помогал. Но перевел он всего одну страницу, потому что, во-первых, не хотел торопиться, и, во-вто­рых, потому что с этим рассказом ему не было одино­ко. И действительно, всю ту неделю, что он оставался в клинике талассотерапии, он проводил вторую полови­ну дня за переводом рассказа Доде, утверждает он.

То была замечательная педеля — диета, процедуры, отдых и постоянное общение с доктором Кардосу, с которым они вели оживленные и интересные беседы, в основном о литературе. То была неделя, пролетевшая как одно мгновение; в субботу в «Лисабоне» был напе­чатан первый отрывок «Онорины» Бальзака, и доктор Кардосу похвалил его. Главный редактор не позвонил ни разу, что означало, что в редакции все в порядке. Монтейру Росси также ни разу не объявился, и Марта тоже. В последние дни Перейра почти и не вспоминал о них. И когда он вышел из клиники и ждал поезда на Лисабон, он чувствовал себя бодрым, в хорошей фор­ме и похудел на четыре килограмма, утверждает он.

          114

 

18

 

Перейра вернулся в Лисабон, и почти весь август про­шел так, как будто вообще ничего не случилось. Слу­жанка пока не возвращалась, он нашел в почтовом ящике открытку от нее, где говорилось: «Вернусь в се­редине сентября, так как у сестры варикозное расши­рение вен и ей будут делать операцию, всего вам доб­рого. Пьедаде».

Он снова хозяйничал один в своей квартире. Пого­да, к счастью, переменилась, и было не так жарко. По вечерам поднимался порывистый ветер с Атлантики, и уже нельзя было выходить без пиджака. Он вернулся в редакцию и не нашел там никаких особых перемен. Консьержка встречала его без обычной постной мины и здоровалась более приветливо, но внизу на лестнице по-прежнему стоял этот отвратительный запах кухни. Корреспонденции почти не было. Он вынул счет за свет и переслал его в главную редакцию. Потом было письмо из Шавиша от одной пятидесятилетней сеньо­ры, которая сочиняла сказки для детей и предлагала одну из них для «Лисабона». Сказка была про фею и эльфов и не имела никакого отношения к Португалии,

            115

должно быть, она ее переписала из какого-нибудь ир­ландского сборника. Перейра написал ей вежливое письмо, объясняя, что было бы лучше, если бы она чер­пала вдохновение из португальского фольклора, пото­му что, писал он ей, «Лисабон» обращается к порту­гальским читателям, а не к англосаксонским. К концу месяца пришло письмо из Испании. Оно было на имя Монтейру Росси, и в адресе было указано: «Доктору Перейре для Монтейру Росси, улица Родригу да Фонсека, 66, Лисабон, Португалия». У Перейры возникло иску­шение распечатать его. Он почти забыл про Монтейру Росси или, по крайней мере, так считал, и ему казалось невероятным, что молодой человек просил писать ему на редакцию культуры «Лисабона». В конце концов он вложил письмо в папку с надписью «Некрологи» в за­печатанном виде. Днем он обедал в кафе «Орхидея», однако не брал больше омлетов с зеленью и лимона­дов, потому что доктор Кардосу запретил их, а брал рыбные салаты и пил минеральную воду. «Онорина» Пальзака была напечатана полностью и имела боль­шой успех у читателей. Перейра утверждает, что полу­чил даже две телеграммы, одну из Тавиры и одну из Эштремоша, в которых говорилось: в первой — что рассказ великолепный, а в другой, что раскаяние — это то, о чем все мы должны подумать, и обе заканчива­лись словами благодарности. Перейра подумал, что кто-то, наверное, прочел письмо из бутылки, как знать, и приготовился к окончательной редактуре рассказа Альфонса Доде. Главный редактор позвонил однажды утром, чтобы поздравить его с переводом Бальзака, по­тому что, сказал он, в главную редакцию хлынул поток восторженных писем. Перейра подумал, что главный

            116

редактор не мог прочесть письма из бутылки, и внут­ренне обрадовался. В сущности, это и в самом деле бы­ло шифрованное послание, и кто готов был слушать, до того оно и доходило. Ну а сейчас, доктор Перейра, спросил главный редактор, что вы сейчас готовите но­венького? Я только что закончил перевод рассказа До­де, ответил Перейра, и надеюсь, что он тоже будет встречен одобрительно. Надеюсь, это не «Арлезианка», среагировал главный, с удовольствием обнаруживая одно из немногих своих познаний в области литерату­ры, этот рассказ немножко ose', и я не знаю, примут ли его наши читатели. Нет, ограничился Перейра корот­ким ответом, это рассказ из сборника «Рассказы но по­недельникам», и называется он «Последний урок», не знаю, читали ли вы его, это патриотический рассказ. Не читал, ответил главный редактор, но если патрио­тический, то годится, сейчас нам нужен патриотизм, патриотизм — это хороню. Перейра простился с ним и повесил трубку. Он взял со стола рукопись, собираясь нести ее в типографию, но снова зазвонил телефон. Перейра был в дверях и уже надел пиджак. Алло, сказал женский голос, это Марта, мне нужно повидаться с ва­ми. Перейра почувствовал, как у него упало сердце, и он сказал: Марта, как поживаете, как дела у Монтейру Росси? Потом все расскажу, доктор Перейра, сказала Марта, где я могу вас увидеть сегодня вечером? Перей­ра на секунду задумался и чуть было не ответил, что у него, но потом подумал, что лучше все-таки не у него, и сказал: В кафе «Орхидея», в восемь тридцать. Догово­рились, сказала Марта, я остригла волосы и выкраси-

¹ Смелый, дерзкий (франц.)

            117

лась в блондинку, встретимся в кафе «Орхидея» в во­семь тридцать, в общем, у Монтейру Росси все нор­мально, и он передает вам статью.

Перейра вышел, направляясь в типографию, но чувствовал, что ему не по себе, утверждает он. Он поду­мал даже вернуться потом и переждать час, оставав­шийся у него до встречи, в редакции, но передумал, по­няв, что ему необходимо зайти домой и принять хо­лодную ванну. Он взял такси и попросил свернуть в крутую улочку, чтобы подъехать к самому дому, обыч­но таксисты неохотно соглашались карабкаться по этой дороге, потому что трудно было разворачиваться после, так что Перейре пришлось пообещать чаевые, так как он чувствовал себя совсем без сил, утверждает он. Он вошел в дом и первым делом наполнил ванну холодной водой. Погрузившись в нее, он хорошенько растер живот, как учил его доктор Кардосу. Затем надел халат и вышел в прихожую, остановившись перед пор­третом жены. Снова объявилась Марта, сказал он ему, кажется, она остригла волосы и выкрасилась в блон­динку, кто знает зачем, принесет мне статью от Мон­тейру Росси, но сам Монтейру Росси, очевидно, все еще занят своими делами, эти ребята очень меня бес­покоят, гм, пуда ладно, потом расскажу тебе продол­жение. В восемь тридцать, утверждает Перейра, он во­шел в кафе "Орхидея». Единственное, благодаря чему он узнал Марту в той худой, коротко стриженной блондинке, что сидела напротив вентилятора, было ее неизменное платье, иначе он ни за что не узнал бы ее. Марта выглядела совершенно не похожей на себя: ко­роткие светлые волосы, челочка и завитки на ушах придавали ее облику вид беспечной иностранки, ско-

            118

рее всего француженки. И потом, она похудела, навер­ное, килограммов на десять. Ее плечи, мягких, округ­лых линий, которые запомнились Перейре, торчали двумя костлявыми лопатками, как цыплячьи крылья. Перейра сел напротив нее и сказал: Добрый вечер, Марта, что с вами? Решила изменить внешность, отве­тила Марта, в определенных обстоятельствах возника­ет такая необходимость, вот и у меня возникла необхо­димость стать другим человеком.

Кто знает почему, но Перейре захотелось задать ей вопрос Он не может объяснить, почему его задал. Мо­жет, потому, что она была слишком яркой блондинкой и выглядела слишком неестественно и он с трудом опознал в ней ту девушку, с которой когда-то познако­мился, может, потому, что она постоянно оглядыва­лась украдкой, как будто ждала кого-то или боялась че­го-то, но факт тот, что Перейра спросил ее: Вас зовут по-прежнему Марта? Для вас я, конечно, Марта, ответи­ла Марта, по у меня французский паспорт и меня зовут Лиз Делонэ, но профессии я художница и приехала в Португалию писать акварелью пейзажи, по главная цель поездки — туризм.

Перейре вдруг страшно захотелось заказать омлет с зеленью и выпить лимонаду. А не взять ли нам пару омлетов с зеленью? — спросил он Марту. С удовольст­вием, ответила Марта, но сначала я выпила бы сухого портвейна. Я тоже, сказал Перейра, и заказал два сухих портвейна. В воздухе чувствуется беда, сказал Перейра, у нас неприятности, Марта? Выкладывайте все начис­тоту Можно сказать и так, ответила Марта, но мне нра­вятся такие неприятности, от них становится легче, в сущности, это и есть жизнь, которую я выбрала для се-

            119

бя. Перейра развел руками. Ну, раз вы всем довольны, сказал он, то, значит, и Монтейру Росси тоже, а стало быть, и он в опасности, могу себе представить, ведь он так и не появлялся с тех пор, что с ним? Я могу гово­рить за себя, но не за Монтейру Росси, сказала Марта, я отвечаю только за себя, он до сих пор не связался с ва­ми, потому что у пего были сложности, он еще не вер­нулся в Лисабон, ездит по всему Алентежу, и, должно быть, его сложности посерьезнее моих, деньги, во вся­ком случае, ему по-прежнему нужны, поэтому он и прислал вам статью, говорит, что для «Памятных дат», если хотите, можете дать деньги мне, а я уж позабо­чусь, как передать их Монтейру Росси.

Как же, как же, его статьи, хотел было ответить Перейра, некрологи или памятные даты, все одно, я толь­ко и делаю, что плачу ему из своего кармана, Монтейру Росси, не понимаю, почему я не уволю его, я предлагал ему стать журналистом, прочил карьеру. Но ничего та­кого он не сказал. Достал бумажник и вынул две банк­ноты. Передайте ему от меня, сказал он, и давайте сюда статью. Марта вынула из сумочки листок и протянула ему. Послушайте, Марта, сказал Перейра, хочу вас заве­рить, что в некоторых вещах вы можете рассчитыва'1ъ на меня, даже при том что я предпочел бы оставаться в стороне от ваших дел, как вы прекрасно знаете, я не интересуюсь политикой, во всяком случае, если услы­шите что-нибудь от Монтейру Росси, скажите, чтобы звонил, может, я смогу и ему в чем-то помочь, по-свое­му. Вы большая подмога для всех нас, доктор Перейра, сказала Марта, наше дело вас не забудет. Они доели ом­леты, и Марта сказала, что не может больше задержи­ваться. Перейра простился с ней, и Марта ушла, изящ-

            120

но выскользнув на улицу. Перейра остался один за сто­ликом и заказал еще лимонаду. Обо всем этом ему хо­телось поговорить с отцом Антониу или с доктором Кардосу, но отец Антониу в такое время уже, несо­мненно, спал, а доктор Кардосу находился в Пареде. Он допил лимонад и расплатился. Что происходит? — спросил он у официанта, когда тот подошел. Все покрыто мраком, ответил Мануэль, покрыто мраком, доктор Перейра. Перейра положил руку на рукав офи­цианта. Покрыто мраком, в каком смысле? — спросил он. А то вы не знаете, что творится в Испании, ответил официант. Не знаю, сказал Перейра. Вроде кто-то из крупных французских писателей выступил с заявле­нием о франкистских репрессиях в Испании, сказал Мануэль, в Ватикане разразился скандал. А как фами­лия того французского писателя? — спросил Перейра. Гм, ответил Maнуэль, теперь уже и не вспомню, да вы наверняка знаете этого писателя, его зовут Бернан, Бернадет, что-то в этом роде. Бернанос, воскликнул Перейра, его фамилия Бернанос?! Точно, ответил Ма­нуэль, его зовут именно так. Это великий католичес­кий писатель, я знал, что он займет такую позицию, у него железная мораль', с гордостью сказал Перейра. И подумал: а что, если напечатать в «Лисабоне» пару глав из «Journal d'un cure de campagne»², который еще не переводился на португальский?

¹ Ж. Бернанос к памфлете «Великие кладбища в лунном снеге» (1938) обвинил католическую церковь и европейскую финансо­вую буржуазию в том, что они допустили гражданскую войну в Ис­пании и усиление фашизма.

²Дневник сельского священника (фр.) — роман Ж. Бернаноса (1936).

             121

 

Он простился с Мануэлем, оставив ему щедрые чае­вые. Ему очень хотелось поговорить с отцом Антониу, но отец Антониу спал в этот час, потому что каждый день поднимался в шесть утра и шел служить заутреню в церкви Благодарения, утверждает Перейра.

            122

 

19

 

На следующее утро Перейра встал чуть свет, утвержда­ет он, и отправился к отцу Антониу. Он застал его в ризнице, когда тот снимал с себя облачение после службы. Воздух в ризнице был свежим и прохладным, а стены увешаны образами и обетными дарами.

Здравствуйте, отец Антониу, сказал Перейра, вот и я. Перейра, проворчал отец Антониу, давно тебя не ви­дать, куда ты подевался? Я был в Пареде, начал оправды­ваться Перейра, провел неделю в Пареде. В Пареде? — воскликнул отец Антониу, и что ты там делал, в Пареде? Я был в клинике талассотерапии, ответил Перейра, принимал ванны из водорослей и лечился там разны­ми природными средствами. Отец Антониу попросил помочь ему снять ризу и сказал: Вечно ты что-нибудь надумаешь. Я похудел на четыре килограмма, продол­жал Перейра, и познакомился с врачом, который рас­сказал мне про одну интересную теорию о душе. Ради этого ты и пришел ко мне? — спросил отец Антониу. Отчасти да, согласился Перейра, но и о другом хотел поговорить тоже. Тогда говори, сказал отец Антониу. Гм, начал Перейра, это теория двух французских фи-

               123

лософов, которые также и психологи, они утверждают, что у нас не одна-единственная душа, а некая конфеде­рация дуги, которой управляет один «я-гегемон», и вся­кий раз, когда .этот самый «я-гегемон» сменяется, мы приходим в состояние некоторой нормы, но норма эта не постоянная, а изменчивая. Послушай, что я тебе скажу, Перейра, сказал отец Антониу, я францисканец, человек простой, и сдается мне, что ты впадаешь в ересь, душа человека едина и невидима и дана нам от Бога. Да, не унимался Перейра, но если на место души, как хотят того французские философы, мы подставим слово «личность», то и ереси никакой не будет, я убеж­ден, что в нас не одна-единственная личность, а мно­жество личностей, которые уживаются вместе под ру­ководством одного «я-гегемона». Мне представляется эта теория лукавой и опасной, запротестовал отец Ан­тониу, личность зависит от души, а душа едина и неви­дима, а от твоих речей вест ересью. И тем не менее я ощущаю, что за последние месяцы стал другим, при­знался Перейра, я думаю о вещах, о которых раньше никогда бы не задумался, и совершаю поступки, кото­рых раньше никогда бы не совершил. Наверное, с то­бой что-то случилось, сказал отец Антониу. Я познако­мился с двумя людьми, сказал Перейра, с одним моло­дым человеком и с девушкой, и, познакомившись с ними, наверное, изменился. Бывает, сказал отец Антониу, люди влияют друг на друга, так что бывает. Не по­нимаю, как они могут влиять на меня, сказал Перейра, это два бедных романтика без всякого будущего, уж скорее я должен бы влиять на них, это я их поддержи­ваю, а парня практически содержу, только и делаю, что даю ему деньги из своего кармана, я взял его в качестве

              124

практиканта, но он не написал мне пи одной статьи, которую можно было бы напечатать, послушайте, отец Антониу, как вы думаете, может, мне стоит исповедать­ся? Ты совершил плотский грех? — спросил отец Анто­ниу. Единственная плоть, которую я знаю, это та, что я ношу на себе, ответил Перейра. Тогда послушай, Пе­рейра, сказал отец Антониу, давай не будем тратить по­напрасну мое время, потому что для исповеди мне нужно сосредоточиться, а я не хочу переутомлять себя, скоро мне надо будет идти к моим болящим, давай по­говорим про то, и про другое, и про твои дела вообще, но без таинства исповеди, а просто по-дружески.

Отец Антониу сел на церковную скамью, и Перейра устроился рядом. Выслушайте меня, отец Антониу, ска­зал Перейра, я верую в Бога, всемогущего Отца нашего, причащаюсь, соблюдаю заповеди и стараюсь не гре­шить, и если я не каждое воскресенье хожу в церковь, то это не от неверия, а только от лепи, я считаю себя добрым католиком и принимаю всем сердцем настав­ления Церкви, однако сейчас я переживаю некоторое смятение и, несмотря на то что работаю журналистом, совершенно не осведомлен в том, что происходит в мире, сейчас я особенно подавлен, потому что мне ка­жется, что начинается серьезная полемика по поводу позиции французских писателей-католиков в отно­шении гражданской войны в Испании, и я хотел, что­бы вы меня немного просветили, отец Антониу, пото­му что вы в курсе этих дел, а я хотел бы знать, как мне правильно вести себя, чтобы не стать еретиком. На ка­ком свете ты живешь, Перейра? — воскликнул отец Ан­тониу. Ну, попытался оправдать себя Перейра, дело в том, что я был в Пареде, и потом, этим летом я не купил

            125

ни одной зарубежной газеты, а из португальских газет многого не вычитаешь, единственные новости, кото­рые я узнаю, — это те, о чем болтают в кафе.

Перейра утверждает, что отец Антониу поднялся со скамьи и встал против него с таким выражением, кото­рое он счел грозным. Послушай, Перейра, сказал он, сейчас тяжелый момент и каждый должен сделать свой выбор, я человек Церкви и должен подчиняться иерар­хии, но ты свободен в своем личном выборе, даже бу­дучи католиком. Тогда объясните мне, что к чему, взмо­лился Перейра, потому что мне тоже хочется сделать свой выбор, по я не в курсе событий. Отец Антониу вы­сморкался, скрестил на груди руки и сказал: Ты знаешь дело баскского священства? Нет, не знаю, признался Перейра. Все началось с баскского священства, сказал отец Антониу, после бомбежки Герники баскские свя­щенники, которые считались самыми правоверными христианами во всей Испании, взяли сторону респуб­ликанцев. Отец Антониу высморкал нос, будто бы он разнервничался, и продолжал: Весной прошлого года двое известных французских писателей, Франсуа Мо­риак и Жак Маритен', опубликовали манифест в защи­ту басков. Мориак! — воскликнул Перейра, я же гово­рил, что надо написать на будущее некролог Мориаку, он — молодчина, но Монтейру Росси так и не удосу­жился написать его. Кто такой Монтейру Росси? — спросил отец Антониу. Это практикант, которого я взял на работу, сказал Перейра, но он не в состоянии написать мне ни одного некролога тем писателям-ка-

'Жак Маритен (1882—1973) ~ французский религиозный фи­лософ, один из наиболее влиятельных представителей современ­ного неотомизма.

            126

толикам, которые заняли правильную политическую позицию. Но почему ты собираешься писать ему не­кролог? — спросил отец Антониу, бедный Мориак, ос­тавь его доживать свой век, он нам еще пригодится, за­чем ты его хоронишь? О, если вы об этом, то я не соби­раюсь его хоронить, сказал Перейра, надеюсь, что он протянет до ста лет, но представим себе на минутку, что не сегодня-завтра он умирает, тогда, по крайней мере в Португалии, найдется газета, которая сможет воздать ему своевременную дань, и этой газетой будет «Лисабон», но ради бога, извините меня, отец Антониу, что перебиваю, продолжайте, пожалуйста. Хорошо, сказал отец Антониу, но проблема осложнилась из-за Ватикана, который заявил, что тысячи испанских ве­рующих были убиты республиканцами, что баскские католики являются «красными христианами» и долж­ны быть отлучены от церкви, что и было сделано, и к этому присоединился Поль Клодель, тоже католичес­кий писатель, который написал оду «Aux Martyrs Espagnols»' в качестве поэтического предисловия к од­ной вонючей пропагандистской брошюрке, выпущен­ной каким-то националистом в Париже. Клодель, ска­зал Перейра, Поль Клодель? Отец Антониу опять вы­сморкал нос. Именно он, сказал отец Антониу, вот ты, как бы ты его охарактеризовал, Перейра? Так сразу и не скажешь, ответил Перейра, он тоже католик, но за­нял иную позицию, в общем, тоже сделал свой выбор. Что значит так сразу не скажешь, Перейра? — восклик­нул отец Антониу, этот Клодель сукин сын, вот он кто, мне жалко, что приходится говорить такие слова в свя-

¹ «Испанским мученикам» (фр.)

            127

том месте, лучше бы я сказал их тебе на площади. А по­том? — спросил Перейра. Потом, продолжал отец Аи-тонну, другие иерархи испанского священства во главе с кардиналом Гомой, архиепископом Толедским, приня­ли решение обратиться с открытым письмом к еписко­пам всего мира, понимаешь, Перейра, как будто еписко­пы всего мира такие же фашиствующие, как и они сами, и заявляют, что тысячи верующих христиан в Испании взялись за оружие на свой страх и риск, чтобы защи­щать религию. Да, сказал Перейра, но испанские муче­ники, убийство верующих. Отец Антониу замолчал на некоторое время и потом сказал: Возможно, они и муче­ники, но все они замышляли против республики, и по­том, вот что я тебе скажу.- республика-то была конститу­ционной, народ за нес проголосовал, а Франко совер­шил государственный переворот, он просто бандит. А Бернанос, спросил Перейра, как связан со всем этим Бернанос? Ведь он тоже католический писатель. Он единственный, кто по-настоящему знает Испанию, ска­зал отец Антониу, с тридцать четвертого и до прошлого года он находился в Испании, писал о франкистских зверствах, Ватикан терпеть его не может, потому что он истинный свидетель. Знаете, отец Антониу, сказал Перейра, я собираюсь напечатать одну-две главы в «Лиса­боне» из его «Дневника сельского священника», как вам такая идея? Идея сама по себе замечательная, ответил отец Антониу, да сомневаюсь, позволят ли тебе печатать его, Бернаноса не очень-то жалуют в нашей стране, он не особенно любезно отозвался о батальоне Вириато, о португальском военном контингенте, отправленном в Испанию сражаться за Франко, а теперь извини меня, Перейра, я должен идти в больницу, больные ждут.

            128

Перейра встал и откланялся. До свидания, отец Ан­тониу, сказал он, простите, что отнял у вас столько вре­мени, в следующий раз приду к вам на исповедь. Неза­чем, возразил отец Антониу, сначала изволь совер­шить какой-нибудь грех, тогда и приходи, не отнимай у меня времени понапрасну.

Перейра вышел и с трудом поднялся по улице Импренса Насьональ. Дойдя до церкви Святого Мамеда, он присел на скамейку на маленькой площади перед церковью. Сначала перекрестился на церковь, потом вытянул ноги, решив передохнуть в тенечке. Он бы с удовольствием выпил лимонаду, и рядом как раз было кафе. Но удержался. Решил просто посидеть в тени и снял ботинки, чтобы ноги тоже проветривались. По­том он направился медленным шагом в сторону редак­ции, погрузившись в воспоминания. Перейра утверж­дает, что размышлял о своем детстве, детство он про­вел в Повоа ду Варзим, с дедушкой и бабушкой, счастливое детство, ему, во всяком случае, казалось, что счастливое, но о своем детстве он говорить не бу­дет, потому что, утверждает он, оно не имеет никакого отношения ни к самой этой истории, ни к тому авгус­товскому дню на исходе лета, когда он чувствовал себя в полном смятении.

На лестнице он застал консьержку, которая привет­ливо поздоровалась с ним и сказала: Сегодня никакой почты для вас и звонков тоже. Что значит никаких звонков? — изумился Перейра, вы что входили в редак­цию? Нет, сказала Селеста с торжествующим видом, но сегодня утром приходили служащие с телефонной станции в сопровождении комиссара и перевели ваш телефон на номер телефона консьержки, они говори-

            129

ли, что, когда в редакции никого нет, кому-то надо от­вечать на звонки, а я, сказали они, человек надежный. Даже сверхнадежный для этой публики, хотел отве­тить Перейра, но ничего не сказал. Спросил только: А если мне самому нужно будет позвонить? Будете зво­нить через диспетчера, ответила Селеста, явно доволь­ная собой, и вашим диспетчером теперь буду я, мне вы будете называть номера, с кем хотите поговорить, можно подумать, что мне это очень надо, доктор Пе­рейра, я работаю целое утро и должна еще пригото­вить обед на четверых, потому что на мне четыре рта, ну ладно дети, им все сойдет, а муж у меня очень раз­борчив в еде, приходит из квестуры в два часа дня го­лодный как волк, а при этом очень разборчив. Это чув­ствуется по запахам, которые стоят у нас на лестнице, ответил Перейра и не проронил больше ни слова. Он вошел в свою редакцию, снял трубку с рычага и вынул из кармана листок, который накануне вечером вручи­ла ему Марта. Это была статья, написанная от руки си­ними чернилами с надписью вверху «Памятные даты». В ней говорилось: «Восемь лет тому назад, в 1930 году умер в Москве великий поэт Владимир Маяковский. Он застрелился из пистолета из-за несчастной любви. Он был сыном егеря. Еще в ранней молодости вступил в большевистскую партию, трижды подвергался арес­ту, и его пытала царская полиция. Он широко пропа­гандировал революционную Россию и принадлежал к движению русских футуристов, которые в политичес­ком отношении отличаются от итальянских футурис­тов, так, например, он совершил турне но своей стране на поезде, читая по деревням свои революционные стихи. Народ встречал их с энтузиазмом. Он был ху-

            130

дожником-графиком, поэтом, писал для театра. Его произведения не переведены на португальский язык, но их можно купить на французском языке в книжном магазине на Руа ду Оуру в Лисабоне. Он был другом ве­ликого кинорежиссера Эйзенштейна, вместе с кото­рым работал над рядом фильмов. Он оставил нам свое необъятное литературное наследие — прозу, стихи, пьесы. Мы отдаем сегодня дань памяти Маяковскому, великому демократу и ярому противнику царизма».

Перейра почувствовал, при том что было не так уж жарко, как на шее у него выступает испарина. У него было сильное желание выбросить эту статью в корзи­ну, абсолютно дурацкую статью. Но вместо этого он открыл папку с надписью «Некрологи» и вложил ее ту­да. Потом надел пиджак и решил, что пора идти домой, утверждает он.

             131

 

20

 

В ту субботу в «Лисабоне» вышел перевод «Последнего урока» Альфонса Доде. Цензура спокойно пропустила эту вещь, и Перейра подумал, утверждает Перейра, что, выходит, можно было написать «Да здравствует Фран­ция!», а доктор Кардосу был не прав. В этот раз Перей­ра тоже не подписал свой перевод. Он утверждает, что сделал так, потому что ему казалось нехорошо, чтобы подпись редактора отдела культуры стояла под текс­том очередного рассказа, читатели бы сразу догада­лись, что страницу культуры, по существу, делает он один, а это его угнетало. Это был вопрос чести, утверж­дает он.

Перейра прочел рассказ и остался вполне доволен, было десять часов утра, воскресенье, а он был уже в ре­дакции, потому что встал очень рано, он начал перево­дить первую главу «Дневника сельского священника» Бернаноса и работал с увлечением. В этот момент за­звонил телефон. Перейра взял за правило выключать его, потому что с тех пор, как телефон перевели на кон­сьержку, ему было противно, что она соединяет его, но в то утро он забыл его выключить. Алло, доктор Перей-

            132

ра, раздался голос Селесты, вас просят к телефону, зво­нят из клиники талассоперии из Пареде. Талассотера­пии, поправил ее Перейра. Да, что-то в этом роде, отве­тил голос Селесты, будете говорить или сказать, что вас пет? Соедините меня, сказал Перейра. Послышался щелчок коммутатора, потом чей-то голос сказал: Алло, это говорит доктор Кардосу, попросите, пожалуйста, доктора Перейру Я слушаю, ответил Перейра, здравст­вуйте доктор Кардосу рад вас слышать. Я тоже рад вас слышать, сказал доктор Кардосу, как вы себя чувствуете, доктор Перейра, соблюдаете мою диету? Стараюсь, от­ветил Перейра, стараюсь, хотя это и не просто. Послу­шайте, доктор Перейра, сказал доктор Кардосу, я еду сейчас в Лисабон, вчера я прочел рассказ Доде, он дей­ствительно замечательный, хотел бы обсудить его с ва­ми, не пообедать ли нам сегодня вместе? Вы знаете ка­фе «Орхидея»? — спросил Перейра, это на улице Алешандре Эркулану, сразу за еврейской мясной лавкой. Знаю, знаю, сказал доктор Кардосу, в котором часу, док­тор Перейра? В тринадцать, ответил Перейра, если вас это устраивает. Отлично, сказал доктор Кардосу, в три­надцать часов, до скорого. Перейра не сомневался, что Селеста слышала весь разговор, но это не имело боль­шого значения, он ведь не сказал ничего такого, из-за чего бы надо бояться. Он продолжал работу над пере­водом первой главы романа Бернаноса, по на этот раз выключил телефон, утверждает он. Он работал до без четверти час, утверждает он, потом надел пиджак, сунул галстук в карман и вышел из редакции.

Когда он пришел в кафе, доктора Кардосу еще не было. Перейра попросил накрыть столик около венти­лятора и сел за этот стол. В качестве аперитива он за-

            133

казал лимонад, потому что очень хотелось пить, но без сахара. Когда официант принес лимонад, он спросил: Какие новости, Мануэль? Самые противоречивые, от­ветил официант, похоже, что в Испании установилось некоторое равновесие, националисты захватили Се­вер, по республиканцы одерживают победы в центре, вроде бы Пятнадцатая интернациональная бригада отличилась в боях под Сарагосой, центр в руках рес­публиканцев, а итальянцы, которые на стороне Фран­ко, наоборот, оказались не на высоте. Перейра улыб­нулся и спросил: А вы за кого, Мануэль? Когда за тех, когда за других, ответил Мануэль, потому что силы есть и у тех, и у других, но эта история с нашими ребя­тами из «Вириато», которые отправились воевать про­тив республиканцев, мне не нравится, в сущности, у нас тоже республика, мы скинули короля в тысяча де­вятьсот десятом, так что не вижу причин, почему надо бороться против республики. Справедливо, согласил­ся Перейра.

В этот момент вошел доктор Кардосу. Перейра при­вык видеть его в белом халате, и теперь, в обычном ко­стюме, тот показался ему гораздо моложе, утверждает он. На докторе Кардосу были рубашка в полоску и свет­лый пиджак, похоже, в нем он слегка запарился. Док­тор Кардосу улыбнулся ему, и Перейра тоже улыбнулся в ответ. Они пожали друг другу руки, и доктор Кардосу сел за столик. Великолепно, доктор Перейра, сказал доктор Кардосу, великолепно, рассказ действительно замечательный, никогда бы не подумал, что у Доде та­кая мощь, приехал поздравить вас, только жаль, что вы не подписали свой перевод, мне хотелось видеть ваше имя в скобочках под рассказом. Перейра терпеливо

            134

объяснил ему, что он поступил так из скромности, вер­нее, из гордости, потому что не хотел, чтобы читатели догадались, что эту страницу целиком и полностью де­лает он, будучи ее же редактором, он хотел, чтобы со­здавалось впечатление, будто у него есть и другие со­трудники, словом, чтобы газета выглядела как моложе­но, короче: он поступил так ради «Лисабона».

Они заказали два рыбных салата. Перейра предпо­чел бы взять омлет с зеленью, но не осмелился спро­сить омлет в присутствии доктора Кардосу. Вероятно, ваш новый «я-гегемон» набирает очки, заметил, между прочим, доктор Кардосу. В каком смысле? — спросил Перейра. В том смысле, что вы сумели-таки написать «Да здравствует Франция!», сказал доктор Кардосу, хо­тя и не от своего имени. Да, я получил удовлетворение, согласился Перейра и, изображая из себя хорошо ин­формированного человека, добавил: А знаете, Пятна­дцатая интернациональная бригада одерживает верх в центре Испании, похоже, она героически сражалась за Сарагосу. Не обольщайтесь особенно, доктор Перейра, заметил доктор Кардосу, Муссолини направил на под­могу Франко подводные лодки, причем немало, а нем­цы поддерживают его с воздуха, так что республикан­цам не справиться с ними. Зато их поддерживает Со­ветский Союз, возразил Перейра, интернациональные бригады, пароды всех стран, которые устремились в Испанию на помощь республиканцам. Я бы не стал особенно обольщаться, повторил доктор Кардосу, хо­чу вам сказать, что я договорился с клиникой в Сан-Ма­ло и через две недели уезжаю туда. Не оставляйте меня, доктор Кардосу, хотелось сказать Перейре, прошу вас, не оставляйте меня. Но вместо этого он сказал: Не ос-

            135

тавляйте нас, доктор Кардосу, не оставляйте наш на­род, стране нужны такие люди, как вы. К сожалению, правда такова, что эта страна не нуждается в них, отве­тил доктор Кардосу, или, по крайней мере, я не нужда­юсь в ней, поэтому я думаю, что лучше мне уехать во Францию до катастрофы. Катастрофы? — спросил Перейра, до какой катастрофы? Не знаю, ответил доктор Кардосу, я жду катастрофы, общей катастрофы, но не хочу запугивать вас, доктор Перейра, вероятно, вы вы­рабатываете вашего нового «я-гегемона», и ему нужен покой, а я, пожалуй, уже пойду, да, кстати, как пожива­ют ваши ребята? Те ребята, с которыми вы познакоми­лись и которые работают на вашу газету. Со мной работает только один, ответил Перейра, но он не на­писал мне еще пи одной проходной статьи, представ­ляете, одну из них он посвятил памяти Маяковского, революционера-большевика, сам не понимаю, почему продолжаю платить ему за совершенно непубликабельные статьи, наверное, потому, что он в беде, в этом-то я не сомневаюсь, и девушка его тоже в беде, и получается, что я — их единственная опора. Вы им помогаете, сказал доктор Кардосу, это я заметил, но мень­ше, чем могли бы на самом деле, быть может, если одержит верх ваш новый «я-гегемон», тогда вы сделае­те для них больше, доктор Перейра, простите за пря­моту. Но вы поймите, доктор Кардосу, сказал Перейра, я взял этого мальчика, чтобы он писал заблаговремен­ные некрологи и заметки к памятным датам, но он приносил мне до сих пор бредовые революционные статьи, как будто не понимает, в какой стране мы жи­вем, я все время платил ему из своего кармана, потому что не хотел вводить в лишние расходы газету и впуты-

            136

вать в это дело главного редактора, я спрятал его кузе­на, бедняга, судя по всему, воюет в Испании, в интерна­циональных бригадах, я и теперь продолжаю посы­лать ему деньга, а он разъезжает по Алентежу, что я еще могу сделать, спрашивается? Вы могли бы поехать туда и разыскать его, сказал как нечто само собой разумею­щееся доктор Кардосу. Поехать за ним! — воскликнул Перейра, искать его по всему Алентежу, когда он пере­езжает, скрываясь, с места на место, где я, по-вашему, буду искать его, если даже не знаю, где он обретается? Его девушка наверняка знает, сказал доктор Кардосу, уверен, что его девушка знает адрес, только не говорит, потому что не до конца доверяет вам, доктор Перейра, однако вы могли бы завоевать ее доверие, если бы пе­рестали осторожничать, у вас очень сильное суперэго, доктор Перейра, и это суперэго ведет борьбу с вашим новым «я-гегемоном», из-за этой битвы, которая про­исходит в вашей душе, вы оказались в конфликте с са­мим собой, вам необходимо расстаться со своим су­перэго, отпустить его на все четыре стороны за нена­добностью. Но что же тогда останется от меня? — спросил Перейра. Я такой, какой есть, со своими вос­поминаниями, со своей прожитой жизнью, с памятью о Коимбре и о моей жене, с прошлым репортера из от­дела происшествий большой столичной газеты, что же останется тогда мне? Работа скорби¹ , сказал доктор Кардосу, это фрейдистское понятие, вы уж извините, но я эклектик, беру от всех понемногу, необходимо проработать скорбь, нужно распрощаться с вашей

¹ Понятие «работа скорби» (нем. Trauerarbeit) введено З.Фрейдом в статье »Скорбь и меланхолия».

              137

прошлой жизнью и начать жить настоящим, человек не может жить так, как живете вы, думая только о про­шлом. Но как же быть с моими воспоминаниями, спро­сил Перейра, со всем тем, что я прожил? Это все оста­нется при вас, ответил доктор Кардосу, но только как воспоминание и не будет больше так беззастенчиво заполонять ваше настоящее, вы живете, проецируя се­бя в прошлое, как будто вы все еще в Коимбре тридцать лет назад, как будто ваша жена все еще жива, если так будет продолжаться, вы превратитесь в фетишиста воспоминаний, станете, чего доброго, разговаривать с фотографией жены. Перейра вытер рот салфеткой, понизил голос и сказал: Я уже разговариваю, доктор Кардосу. Доктор Кардосу рассмеялся. Я видел портрет вашей жены у вас в палате в больнице, сказал он, и еще подумал: этот человек мысленно разговаривает с пор­третом жены, он еще не проработал свою скорбь, именно так я и подумал тогда, доктор Перейра. На са­мом деле я разговариваю не мысленно, добавил Пе­рейра, а в полный голос, рассказываю ему обо всем, а портрет будто бы отвечает мне. Это фантазии, навязанные вам вашим суперэго, сказал доктор Кардосу, вы должны говорить обо всем этом с кем-нибудь другим. Но мне не с кем разговаривать, признался Перейра, я один, у меня есть друг, который преподает в универси­тете в Коимбре, я поехал повидаться с ним па водах в Бусаку и уехал оттуда на следующий же день, потому что больше не мог его выносить, все университетские профессора сейчас подлаживаются под политическую конъюнктуру, и он в этом смысле не исключение, по­том, есть еще консьержка в редакции, Селеста, но она — осведомительница, а теперь еще и сидит на коммута-

              138

торе, остается, конечно, еще Монтейру Росси, но он скрывается от властей. Это с ним вы познакомились, с Монтейру Росси? — спросил доктор Кардосу. Да, это мой практикант, ответил Перейра, тот паренек, что пишет для меня статьи, которые нельзя публиковать. Вы все-таки найдите его, повторил доктор Кардосу, как я вам уже говорил, разыщите его, доктор Перейра, он молод, за ним будущее, вам необходимо общение с мо­лодым человеком, что с того, что он пишет статьи, ко­торые нельзя опубликовать в вашей газете, перестань­те общаться с прошлым, вам необходимо общаться с будущим. Как хорошо сказано, сказал Перейра, «об­щаться с будущим», мне бы никогда не пришло в голо­ву так выразиться. Перейра заказал еще один лимонад без сахара и продолжал: И потом, это могли бы быть вы, доктор Кардосу, мне нравится говорить с вами, и я с удовольствием говорил бы с вами и впредь, но вы нас покидаете, вы оставляете меня, оставляете в полном одиночестве, и у меня нет никого, кроме портрета мо­ей жены, как вы могли догадаться. Доктор Кардосу до­пил кофе, который принес ему Мануэль. Я могу разго­варивать с вами в Сан-Мало, если вы приедете навес­тить меня, сказал доктор Кардосу, никто не сказал, что эта страна создана для вас, и потом, здесь слишком много воспоминаний, постарайтесь выбросить ваше суперэго на свалку и дайте дорогу вашему новому «я-гегемону», может, нам удастся еще встретиться при других обстоятельствах, и вы будете уже другим чело­веком.

Доктор Кардосу настоял на том, что за обед запла­тит он, и Перейра охотно позволил ему это сделать, ут­верждает он, потому что после того, как он отдал нака-

              139

нуне вечером те две банкноты Марте, его кошелек из­рядно отощал. Доктор Кардосу встал и попрощался с ним. До скорой встречи, доктор Перейра, сказал он, надеюсь, что еще увижу вас во Франции или в какой другой стране, мир велик, и прошу вас, дайте простор вашему новому «я-гегемону», он должен родиться, дол­жен утвердить себя.

Перейра встал и тоже простился с ним. Он смотрел, как тот удаляется, и испытывал такую щемящую тоску, будто это расставание было непоправимым. Он думал о неделе, проведенной в клинике талассотерапии в Пареде, о своих беседах с доктором Кардосу, о своем оди­ночестве. И когда доктор Кардосу вышел из дверей и скрылся в перспективе улицы, он почувствовал, что ос­тался один, совсем один, и подумал, что когда ты сов­сем один, то наступает момент соизмерить себя с соб­ственным «я-гегемоном», который стремится управ­лять когортой душ. Но если он и подумал так, мысли эти не приносили ему успокоения, наоборот, он ощу­щал страшную тоску, а почему, и сам не знает, но то бы­ла ностальгия и по прожитой жизни, и по будущей, ут­верждает Перейра.

             140

 

21

 

На следующий день утром Перейра был разбужен те­лефонным звонком, утверждает он. Он еще спал и ви­дел сон, сон, который, казалось, снился ему всю ночь, такой бесконечный счастливый сон, но он считает, что рассказывать его не стоит, потому что сон этот не имеет никакого отношения к данной истории.

Перейра мгновенно узнал голос сеньорины Фили­пы, секретарши главного редактора. Здравствуйте, доктор Перейра, нежно проворковала Филина, соеди­няю вас с господином главным редактором. Перейра окончательно проснулся и сел, свесив ноги с кровати. Здравствуйте, доктор Перейра, сказал главный редак­тор, это ваш главный редактор. Здравствуйте, госпо­дин главный редактор, ответил Перейра, как отдохну­ли? Отлично, сказал главный редактор, отлично, ку­рорт в Бусаку действительно замечательное место, но разве я вам не говорил, ведь мы, если не ошибаюсь, уже разговаривали после. Ах да, конечно, сказал Пе­рейра, мы с вами говорили по телефону, когда вышел рассказ Бальзака, извините, я не совсем проснулся и еще плохо соображаю. Бывает, временами люди дей-

             141

ствительно плохо соображают, сказал с некоторой жесткостью главный редактор, кажется, и с вами такое тоже бывает, доктор Перейра. Действительно, ответил Перейра, со мной это происходит главным образом но утрам, из-за перепадов давления. Его можно стаби­лизировать, взяв немного соли, посоветовал главный, немного соли под язык и никаких вам перепадов, но звоню я не для того, чтобы обсуждать ваше давление, доктор Перейра, дело в том, что вы никогда не пока­зываетесь в главной редакции, вот в чем проблема, вы заперлись в своей каморке на Родригу да Фонсека и никогда не зайдете переговорить со мной, не подели­тесь своими планами, вы все делаете самостоятельно. Это верно, господин главный редактор, сказал Перей­ра, извините, но вы сами предоставили мне полную свободу, вы сказали, что за страницу культуры отве­чаю я, в общем, велели мне действовать самостоятель­но. Самостоятельно, да, продолжал главный, но вам не кажется, что время от времени следовало бы связы­ваться со мной. Это было бы полезно и для меня, ска­зал Перейра, потому что на самом деле я один и мне тяжело одному делать культуру, а вы сказали, что куль­турой заниматься не хотите. А что ваш практикант? — спросил главный редактор, вы же говорили, что будто бы взяли практиканта? Да, ответил Перейра, но его статьи еще очень сырые, и потом, никто из стоящих писателей пока что не умер, а сам он молод и попро­сился в отпуск, наверное, поехал куда-нибудь па море, уже месяц как я не вижу его. Так увольте его, доктор Перейра, сказал главный редактор, что еще делать с практикантом, который не умеет писать и хочет отды­хать? Давайте дадим ему шанс, отозвался Перейра,

            142

собственно, ему еще только предстоит научиться ре­меслу, у мальчика нет пока никакого опыта, пусть ка­кое-то время еще побудет в учениках. В этот момент разговора включился нежный голос сеньорины Фи­липы. Прошу прощения, господин главный редактор, сказала она, вам звонят из правительства, по-моему, что-то срочное. Хорошо, доктор Перейра, сказал глав­ный редактор, я перезвоню вам минут через двадцать, а вы пока просыпайтесь, приходите в себя и возьмите немного соли под язык. Если хотите, могу и я перезво­нить вам. Нет, сказал главный редактор, мне надо по­говорить с вами в спокойной обстановке, когда закон­чу, позвоню вам сам, до свидания.

Перейра встал и пошел принять быструю ванну. Он сварил себе кофе и съел соленый крекер. Потом одел­ся и вышел в прихожую. Звонил главный редактор, ска­зал он жене на портрете, такое чувство, будто он под­бирается к добыче, а ухватить не может, не понимаю, что от меня хочет, но вцепится обязательно, а ты как считаешь? Жена на портрете улыбалась ему своей далекой улыбкой, и Перейра понял ее: ну да ладно, послу­шаем, чего от меня хочет наш главный, мне не в чем се­бя упрекнуть, по крайней мере по части газеты, един­ственное, что я там делаю, — перевожу французские новеллы девятнадцатого века.

Он сел за стол в гостиной и решил, что напишет статью памяти Рильке. Но если говорить начистоту, то в глубине души ему совершенно не хотелось писать о Рильке, этот элегантный сноб, который вращался в высшем обществе, ну его к черчу подумал Перейра. Он попробовал перевести несколько предложений из ро­мана Бернаноса, но это оказалось труднее, чем он

            143

предполагал, но всяком случае поначалу, он только приступил к первой главе и еще не успел войти в ритм повествования. В этот момент и зазвонил телефон. Здравствуйте еще раз, доктор Перейра, послышался ласковый голос сеньорины Филипы, соединяю вас с господином главным редактором. Перейра ждал не­сколько секунд, и потом низкий и прерывающийся го­лос главного сказал: Итак, доктор Перейра, на чем мы остановились? Вы говорили, что я заперся в своей ре­дакции па улице Родригуда Фонсека, господин глав­ный редактор, сказал Перейра, но это помещение, в котором я работаю, где я делаю культуру, я просто не представляю, что мне делать у вас в газете, никого из журналистов я не знаю, я работал репортером много лет назад и в другой газете, но вы же не захотели дове­рить мне хронику, а поручили культуру, и с политичес­кими обозревателями у меня нет никаких контактов, не понимаю, что я буду делать, если стану приходить в главную редакцию. Это все, что у вас наболело, доктор Перейра? — спросил главный редактор. Извините, гос­подин главный редактор, сказал Перейра, я не имел в виду изливать вам душу, а хотел только высказать свои доводы. Ну хорошо, сказал главный редактор, тогда за­дам вам один простой вопрос: почему у вас никогда не возникает потребности прийти и потолковать со сво­им главным редактором? Потому что вы сами сказали, что культура — это не ваше дело, господин главный ре­дактор, ответил Перейра. Послушайте, доктор Перей­ра, сказал главный редактор, не пойму, то ли вы тугова­ты на ухо, то ли не желаете понимать, но дело в том, что я вызываю вас к себе, понимаете? Это вы должны

            144

время от времени добиваться встречи со мной, но в данный момент, поскольку вы туго соображаете, я вы­нужден просить вас о встрече со мной. Я в вашем рас­поряжении, сказал Перейра, полностью в вашем рас­поряжении. Ну хорошо, заключил главный редактор, тогда приходите в газету в семнадцать часов, а пока до свидания и всех вам благ. Перейра заметил, что вспо­тел. Он переодел рубашку, которая промокла под мышками, и думал пойти к себе в редакцию и посидеть там до пяти. Но, сказав себе, что в редакции делать ему со­вершенно нечего, да еще придется встречаться с Селе­стой и отключать телефон, он решил, что останется дома. Он вернулся за стол в гостиной и стал перево­дить Бернаноса. Роман, конечно, был сложным, и к то­му же действие развивалось медленно, как знать, что скажут читатели «Лисабона», прочитав первую главу. Но, невзирая на это, он все-таки перевел пару страниц. Когда подошло время обеда, он решил, что приготовит что-нибудь сам, но в кухонном шкафу не оказалось ни­каких припасов. Тогда он подумал, что .можно было бы перекусить в кафе «Орхидея», даже попозже, а уже от­туда идти прямо в главную редакцию. Он надел свет­лый костюм с черным галстуком и вышел из дома. Сел в трамвай, доехал до Террейру ду Пасу и там пересел на другой, до улицы Алешандре Эркулану. Когда он вошел в кафе «Орхидея», было около трех, и официант уже убирал столы. Заходите, доктор Перейра, радушно ска­зал Мануэль, для вас всегда найдется что-нибудь на кухне, небось еще не обедали, тяжелая у журналистов жизнь. О да, ответил Перейра, особенно у таких журна­листов, как в этой стране, когда никто не знает, что

            145

происходит вокруг; так что слышно, Мануэль? Вроде бы английские корабли были обстреляны у берегов Барселоны, а за французским пассажирским судном гнались до самых Дарданелл все итальянцы, их под­водные лодки, по этой части они сильны, что и гово­рить, их специализация. Перейра заказал лимонад без сахара и омлет с зеленью. Он сел рядом с вентилято­ром, но вентилятор в тот день не работал. Мы выклю­чили его, сказал Мануэль, лето кончилось, слыхали, ка­кая буря была сегодня ночью? Нет, не слышал, ответил Перейра, спал мертвым сном, и по мне, все еще жарко. Мануэль включил ему вентилятор и принес лимонад. А немного вина, доктор Перейра, когда вы доставите мне такое удовольствие, принести вам бокал вина? Мне вредно вино из-за сердца, ответил Перейра, у тебя есть утренняя газета? Мануэль принес ему газету. В шапке стояло: «Скульптуры из песка на пляже в Каркавелоте. Министр Национального секретариата про­паганды открывает выставку юных скульпторов». В се­редине страницы была огромная фотография, на ко­торой были изображены произведения юных скульпторов пляжа: сирены, лодки, корабли и киты. Перейра перевернул страницу. На развороте он про­чел: «Доблестное сопротивление португальского кон­тингента в Испании». Во врезке говорилось: «Наши солдаты отличились еще в одном сражении, с моря их поддержали итальянские подводные лодки». У Перейры не было никакого желания читать статью, и он бро­сил газету на стул. Он доел омлет и заказал еще один лимонад без сахара. Потом расплатился, встал, надел пиджак, который он до этого снял, и пошел пешком по

            146

направлению к центральной редакции «Лисабона». Когда он подошел к зданию, было без четверти пять. Перейра зашел в соседнее кафе и взял рюмку acquavite. Он не сомневался, что это плохо подействует на серд­це, но подумал: ну и ладно. Потом поднялся по парад­ной лестнице старинного дворца, в котором размеща­лась редакция «Лисабона», и поздоровался с Филипой. Пойду доложу о вас, сказала Филипа. Необязательно, ответил Перейра, сам доложусь, сейчас ровно пять ча­сов, и господин главный редактор назначил мне на пять. Он постучал в дверь и услышал голос главного редактора, который сказал «войдите». Перейра застег­нул пиджак и вошел. Главный редактор загорел, очень хорошо загорел, очевидно специально сидел на солн­це в курортном парке. Вот и я, господин главный ре­дактор, сказал Перейра, я в вашем распоряжении, мо­жете высказать мне все, что хотели. Все — это еще ма­ло, Перейра, сказал главный редактор, мы не виделись больше месяца. Мы виделись на водах, сказал Перейра, и мне показалось, что вы всем довольны. Отдых есть отдых, оборвал его главный редактор, не будем гово­рить про отдых. Перейра сел на стул перед его пись­менным столом. Главный редактор взял карандаш и стал крутить его на столешнице. Доктор Перейра, ска­зал он, давайте перейдем на ты, если не возражаете. Как вам будет угодно, ответил Перейра. Слушай, Пе­рейра, сказал главный редактор, хотя мы знакомы не так давно, с момента основания газеты, я знаю, что ты хороший журналист, почти тридцать лет отработал ре­портером, знаешь жизнь и, надеюсь, поймешь меня правильно. Попытаюсь, ответил Перейра. Ну так вот,

            147

сказал главный редактор, последнего я от тебя не ожи­дал. Чего именно последнего? — спросил Перейра. Па­негирика в адрес Франции, сказал главный редактор, он вызвал большое неудовольствие в кругах, с которы­ми мы считаемся. Какой панегирик? — спросил Перей­ра с изумленным видом. Перейра, воскликнул главный редактор, ты напечатал рассказ Альфонса Доде, в кото­ром говорится о войне с немцами и который заканчи­вается фразой «Да здравствует Франция!». Это рассказ девятнадцатого века, ответил Перейра. Рассказ девят­надцатого века, да, продолжал главный редактор, но все равно там говорится о войне с Германией, а ты не мо­жешь не знать, Перейра, что Германия является нашей союзницей. Наше правительство не заключало ника­ких союзов, возразил Перейра, по крайней мере офи­циально. Оставь, Перейра, сказал главный редактор, сам подумай, если не существует союзов, то существуют симпатии, большие симпатии, мы все воспринимаем так же, как Германия, и во внутренней политике, и во внешней, мы поддерживаем испанских националис­тов, так же как и Германия. Но со стороны цензуры не было никаких возражений, попытался оправдать себя Перейра, они спокойно пропустили рассказ, В цензу­ре сидят лопухи, сказал главный редактор, невежды, главный цензор — человек, конечно, умный, мой друг, но он не в состоянии самолично просматривать гранки всех португальских газет, а остальные всего лишь чиновники, жалкие полицейские, которым пла­тят за то, чтобы они не пропускали крамольных слов вроде социализм и коммунизм, они и не могли по­нять рассказа Доде, который кончается словами «Да

            148

здравствует Франция!», мы сами должны быть бди­тельными, сами должны быть осторожными, мы, жур­налисты, с нашим историческим и культурным опы­том, сами должны следить за собой. За мной и без то­го следят, утверждает, что сказал на это Перейра, кто-то действительно следит за мной. Объясни мне, Перейра, сказал главный редактор, что ты хочешь этим сказать? Я хочу сказать, что у меня в редакции установили коммутатор, сказал Перейра, и теперь я не могу никому позвонить напрямую, все звонки идут через Селесту, консьержку этого дома. Но так делает­ся во всех редакциях, возразил главный, если тебя нет на месте, кто-то должен снимать трубку и отвечать вместо тебя. Да, сказал Перейра, но Селеста — осведо­мительница и работает на полицию, я в этом уверен. Оставь, Перейра, сказал главный редактор, полиция нас охраняет, бережет наш сон, ты должен быть бла­годарен ей. Я никому не должен быть благодарен, гос­подин главный редактор, ответил Перейра, я благода­рен только собственному профессионализму и памя­ти о моей жене. Мы все должны быть благодарны добрым воспоминаниям, снисходительно согласился главный редактор, но ты, Перейра, когда выпускаешь страницу культуры, должен сначала показывать ее мне, это мое требование. Но я вас заранее поставил в известность, что речь идет о патриотическом расска­зе, настаивал Перейра, и вы поддержали меня, заве­рив, что патриотизм — это как раз то, что нужно в данный момент. Главный редактор закурил сигарету и почесал в голове. Про португальский патриотизм, сказал он, не знаю, улавливаешь ли ты, Перейра, что

            149

нужен португальский патриотизм, а ты только и дела­ешь, что печатаешь французские рассказы, но мы не симпатизируем французам, понимаешь? Нашим чи­тателям нужна добротная страница португальской культуры, в Португалии у тебя на выбор десятки писа­телей, в следующий раз подбери какой-нибудь рас­сказ Эсу ду Кейроша', он-то хорошо знал Португа­лию, или Камилу Каштелу Бранку², он много писал о любви и прожил бурную жизнь, в которой было мес­то и любовным приключениям, и тюремным мытар­ствам, «Лисабон» не приветствует низкопоклонников, и ты должен искать собственные корни, вернуться на свою землю, как сказал бы Боррапоташ. Я не знаю, кто это, ответил Перейра, Один литературный критик-националист, пояснил главный редактор, работает в газете, которая конкурирует с нами, он утверждает, что португальские писатели должны вернуться на свою землю. Я никогда не покидал своей земли, сказал Перейра, я вбит в эту землю как клин. Согласен, сказал главный редактор, но ты обязан консультироваться со мной, прежде чем захочешь что-либо предпринять, не знаю, понял ли ты, о чем я говорю. Понял абсолют­но все, сказал Перейра и расстегнул верхнюю пугови­цу пиджака. Хорошо, заключил главный редактор, ду-

¹ Ж.М.Эсу ду Кейрош (18-13—1900) — португальский писа­тель, актор социально-обличительных романов «Преступление падре Лмзру», «Кузен Базилиу», «Знатный род Рамиреш» идругих, испытал воздействие французской литературы, в частности Флобера.

- К.Каштелу Бранку (1825—1890) — плодовитый португаль­ский романист и драматург, автор романов «Анафема», «Спаси­тельная любовь», губительная любовь» и других и рассказов о сельской жизни — «Рассказы о провинции Минью».

            150

маю, на этом наша беседа закончена, хотелось бы на­деяться, что мы будем в контакте. Разумеется, сказал Перейра, и откланялся.

Когда он вышел, поднявшийся вдруг ветер сильно гнул верхушки деревьев. Перейра шел пешком, но по­том остановился посмотреть, не подвернется ли такси. Он даже подумал было, не пойти ли ему поужинать в кафе «Орхидея», но изменил свое мнение и пришел к заключению, что лучше ехать домой и выпить кофе с молоком. Такси, как назло, не было, и ему пришлось прождать битых полчаса, утверждает он.

               151

 

22

 

На следующий день Перейра остался дома, утверждает Перейра. Он встал поздно, позавтракал и отложил по­дальше роман Бернаноса, все равно в «Лисабоне» печа­тать его было нельзя. Он порылся по книжным полкам и наткнулся на полное собрание сочинений Камилу Каштелу Бранку Выбрав рассказ наугад, он стал читать первую страницy. Гнетущее впечатление, там не было и близко той легкости и иронии, что у французов, это была мрачная и унылая история, сплошные неразре­шимые вопросы и трагедии. Она быстро утомила Перейру. Ему хотелось поговорить с портретом жены, но он отложил разговор на потом. Тогда он сделал себе омлет без всяких приправ, съел его дочиста и пошел прилечь, мгновенно заснул и видел хороший сон. По­том он встал и сел у окна в кресло. Из его окон видны были пальмы в казарме напротив, и время от времени доносились звуки горна. Перейра не мог понять, что означали эти звуки, потому что в армии он не служил и для пего они были бессмысленными сообщениями. Он стал пристально рассматривать пальмовые ветви и подумал о своем детстве. Так он провел большую часть

            152

послеобеденного времени, думая о своем детстве, но это вещи, говорить о которых ему не хочется, потому что к данной истории они не имеют никакого отноше­ния, утверждает он. Примерно около четырех он услы­шал звонок в квартиру. Перейра очнулся от дремоты, но не двинулся с места. Ему показалось странным, что кто-то звонит, он подумал, что, должно быть, это Пьедаде вернулась из Сетубала, сестру, наверное, проопе­рировали раньше срока. Звонок зазвонил снова, зво­нили настойчиво, дважды, две длинные протяжные трели. Перейра поднялся и нажал па рычажок, кото­рый открывал входную дверь внизу. Выйдя на площад­ку, он услышал, как медленно и плавно затворяется входная дверь и торопливые шаги по лестнице. Когда вошедший появился на площадке этажом ниже, Пе­рейра не мог рассмотреть, кто это, потому что на лест­нице было темно, а он стал хуже видеть.

Доброго здоровья, доктор Перейра, произнес го­лос, который Перейра узнал, это я, можно войти? Это был Монтейру Росси, Перейра пропустил его вперед и быстро закрыл за ним дверь. Монтейру Росси остано­вился в прихожей, в руках у него была небольшая сум­ка, а па нем рубашка с короткими рукавами. Простите меня, доктор Перейра, сказал Монтейру Росси, потом я все объясню, в доме кто-нибудь есть? Консьержка в Сетубале, сказал Перейра, соседи этажом выше съехали, и квартира пока никому не сдана, а сами они перееха­ли в Опорту. Как вы думаете, меня кто-нибудь видел? — спросил Монтейру Росси, все еще тяжело дыша. Не ду­маю, сказал Перейра, но почему вы здесь, откуда вы? Потом все объясню, доктор Перейра, сказал Монтейру Росси, по сначала мне надо принять душ и переменить

            153

рубашку, я падаю с ног. Перейра проводил его в ванную и дал чистую рубашку, свою рубашку цвета хаки. Она будет вам великовата, но ничего не поделаешь. Пока Монтейру Росси мылся, Перейра вышел в прихожую к портрету жены. Ему хотелось обо всем рассказать ей, утверждает он, например, о том, как на него вдруг сва­лился Монтейру Росси, и еще о многом другом. Но он не сказал ни слова, отложив разговор на потом, и вер­нулся в гостиную. Вышел Монтейру Росси после душа, потонув в широченной рубашке Перейры. Спасибо, доктор Перейра, сказал он, совсем валюсь с ног, столь­ко надо бы вам рассказать, но я правда совсем без сил, мне бы поспать часок-другой. Перейра проводил его в спальню и постелил пикейное покрывало поверх про­стыней. Ложитесь сюда и снимайте ботинки, нельзя спать в ботинках, потому что тело не отдыхает, и не волнуйтесь, я вас потом разбужу. Монтейру Росси лег на кровать, а Перейра прикрыл дверь и нернулся в гос­тиную. Он отложил в сторону рассказы Камилу Каштелу Бранки, и снова взялся за Бернаноса, решив переве­сти первую главу до конца. Раз нельзя напечатать в «Лисабоне», то ничего не поделаешь, подумал он, зато, может быть, удастся опубликовать отдельным издани­ем, и тогда у португальцев будет, по крайней мере, хо­рошая книга для чтения, серьезная, поучительная кни­га, где говорится о главном в жизни, и моральная поль­за от такой книги будет велика, подумал он.

В восемь часов Монтейру Росси еще спал. Перейра вышел на кухню, взбил четыре яйца, добавил чуда лож­ку дижонской горчицы, щепотку оригана и майоран. Он хотел приготовить настоящий омлет с травами, по­тому что Монтейру Росси, наверное, проснется голод-

            154

ный как волк, подумал он. Он накрыл на двоих в гости­ной, достал белую скатерть, поставил тарелки из сер­виза Caldas da Rainha, который ему подарил Сильва на свадьбу, и два подсвечника, вставив в каждый по свече. Потом пошел будить Монтейру Росси, но в спальню входил тихонько, потому что на самом деле ему было жалко будить его. Мальчик перевернулся во сне и ле­жал на боку, свесив руку с кровати. Перейра позвал его, но Монтейру Росси не просыпался. Тогда Перейра стал трясти его за руку, приговаривая: Монтейру Росси, по­ра ужинать, а то, если будете спать и дальше, ночью не уснете, так что давайте-ка просыпайтесь и поешьте. Монтейру Росси вскочил с кровати с перепуганным видом. Не волнуйтесь, сказал Перейра, это я, доктор Перейра, здесь вы и безопасности. Они пошли в гости­ную, и Перейра зажег свечи. Пока он готовил омлет, он предложил Монтейру Росси баночку паштета, которая нашлась у него в шкафу, и из кухни спросил: Что с вами случилось, Монтейру Росси? Спасибо, ответил Мон­тейру Росси, спасибо вам за гостеприимство, доктор Перейра, и за деньги, что вы мне прислали, большое спасибо, мне их переправила Марта. Перейра поста­вил на стол омлет и повязал салфетку. Так что же, Мон­тейру Росси, спросил он, с вами все-таки случилось? Монтейру Росси набросился на еду, как будто не ел це­лую неделю. Не торопитесь, так можно подавиться, сказал Перейра, не спешите, потом будет еще сыр, рас­сказывайте. Монтейру Росси проглотил кусок и сказал: Моего двоюродного брата арестовали. Где? — спросил Перейра. Неужели в том пансионе, что я для него на­шел? Нет, конечно, ответил Монтейру Росси, его взяли в Алентежу, когда он набирал добровольцев из мест-

            155

них, а я чудом убежал. И теперь? — спросил Перейра. Теперь за мной охотятся, доктор Перейра, думаю, ра­зыскивают меня по всей Португалии, вчера вечером я сел на автобус, доехал до Баррейру, оттуда на пароме, а уже от Каиша де Содре сюда пешком, у меня не было денег на билет. Кто-нибудь знает, что вы здесь? — спро­сил Перейра. Никто, ответил Монтейру Росси, даже Марта не знает, как раз с ней мне бы надо связаться, хо­тя бы сказать, что я в безопасности, потому что вы же меня не прогоните, доктор Перейра, правда? Вы може­те оставаться здесь столько, сколько вам будет нужно, ответил Перейра, во всяком случае, до середины сентя­бря, пока не вернется Пьедаде, это наша консьержка и моя служанка, Пьедаде, конечно, надежная женщина, но она — консьержка, а консьержки, знаете, любят по­говорить с другими консьержками, словом, ваше при­сутствие не может остаться незамеченным. Ну, сказал Монтейру Росси, до пятнадцатого-то я что-нибудь по­дыщу, хорошо бы уже сегодня поговорить с Мартой. Послушайте, Монтейру Росси, сказал Перейра, забудь­те на время про Марту, пока вы у меня, вы не будете об­щаться ни с кем, ни о чем не думайте и просто отды­хайте. А вы чем занимаетесь, доктор Перейра, спросил Монтейру Росси, все еще пишете некрологи и статьи к памятным датам? Отчасти, ответил Перейра, но те ста­тьи, что написали вы, не годятся для печати, все до од­ной, я сложил их в папку и держу в редакции, даже не знаю, почему не выброшу их. Пора мне признаться вам в одной вещи, тихо сказал Монтейру Росси, простите, что говорю об этом только теперь, но те статьи не все моей выделки. Как это понимать? — спросил Перейра. Ну, доктор Перейра, если говорить правду, то Марта

            156

мне помогала, отчасти статьи написаны ею, там все основные идеи ее. Мне кажется, что это очень нехорошо, внушительно скапал Перейра. О, ответил Монтейру Росси, я не знаю насколько, но вы знаете, доктор Пе­рейра, что кричат испанские националисты? Они кри­чат «да здравствует смерть», а я не умею писать о смер­ти, я люблю жизнь, доктор Перейра, один я ни за что бы не справился с некрологами, я не в состоянии гово­рить о смерти, честное слово, не в состоянии. В сущно­сти, я вас понимаю, утверждает, что ответил, Перейра, я и сам ужe больше не могу.

Настала ночь, и от свечей исходил слабый свет. Не знаю, почему я все это делаю для вас, Монтейру Росси, сказал Перейра. Может быть, потому, что вы славный человек, ответил Монтейру Росси. Это было бы слиш­ком просто, отозвался Перейра, на свете много слав­ных людей, которые, однако, не стремятся навлечь бе­ду на свою голову. Тогда не надо, сказал Монтейру Рос­си, право, не знаю. Сложность в том, что я и сам не знаю, сказал Перейра, до недавнего времени я задавал­ся многими вопросами, наверное, пора прекратить за­давать их себе. Он поставил на стол вишню в вине, и Монтейру Росси наполнил свой стакан до краев. Пе­рейра положил себе одну вишню и немного сиропа, потому что боялся нарушить диету.

Расскажите, как там было, попросил Перейра, что вы делали все это время в Алентежу? Мы облазили весь рай­он, ответил Монтейру Росси, останавливались в наибо­лее надежных местах, там, где было брожение... Про­стите, перебил его Перейра, но мне показалось, что ваш двоюродный брат не очень подходит для этого, правда, я видел его всего один раз, но у меня сложилось

            157

впечатление, что он не больно-то расторопный, я бы сказал, наоборот, слегка заторможенный, и потом, он даже не говорит по-португальски. Верно, сказал Монтейру Росси, но в мирной жизни он был наборщиком, знает, как обращаться с документами, и лучше всех умеет подделывать паспорта. Тогда мог бы и свой по­лучше подделать, сказал Перейра, у пего был аргентин­ский паспорт, но за версту видать, что фальшивый. Тот паспорт делал не он, возразил Монтейру Росси, его снабдили им в Испании. И в итоге? — спросил Перейpa. Ну, ответил Монтейру Росси, в Порталегри мы на­шли одну надежную типографию, и брат принялся за работу, поработали мы что надо, брат сделал кучу пас­портов, большую часть мы раздали, а остальные не ус­пели, и они остались у меня. Монтейру Росси взял сум­ку, которую оставил на кресле, и засунул туда руку. Вот то, что у меня осталось, сказал он. Он выложил на стол пачку паспортов, их было штук двадцать. Вы — безу­мец, дорогой мой Монтейру Росси, сказал Перейра, разгуливаете с таким содержимым, как будто это кулек конфет, если вас найдут с этими документами, вы пло­хо кончите

Перейра взял паспорта и сказал: Это я спрячу. Он подумал положить их в ящик стола, но это показалось ему не слишком падежным местом. Тогда он пошел в прихожую и сунул их плашмя на книжную полку, как раз за портретом жены. Прости, сказал он портрету, но сюда никто не станет заглядывать, это самое надежное место в доме. Затем он вернулся в гостиную и сказа;): Уже поздно, пожалуй, пора ложиться. Мне нужно свя­заться с Мартой, сказал Монтейру Росси, она волнует­ся, не знает, что со мной, наверное, решила, что меня

         158

тоже арестовали. Послушайте, Монтейру Росси, сказал Перейра, Марте завтра позвоню я, по с общественного телефона, а сегодня вам лучше не дергаться и ложить­ся спать, напишите мне номер телефона на этом лист­ке. Даю вам два номера, сказал Монтейру Росси, если не отвечают по первому, то по второму должны отве­тить точно, если подойдет не она сама, спросите Лиз Делонэ, так теперь ее зовут. Это я знаю, сказал Перей­ра, я встречался с ней на днях, худая, как кошка, девуш­ку совсем не узнать, такая жизнь ей явно не на пользу, Монтейру Росси, она губит свое здоровье, а теперь все, спокойной ночи.

Перейра задул свечи и спросил себя, зачем он ввя­зался в эту историю, зачем было принимать Монтейру Росси, зачем звонить Марте, зачем вообще встревать в дела, которые тебя не касаются. Может, потому, что Марта так исхудала и у нее торчали лопатки, будто два цыплячьих крыла? Может, потому, что у Монтейру Рос­си не было ни отца, ни матери и некому было дать ему кров? Может, потому, что он был в Пареде и доктор Кардосу рассказал ему свою теорию конфедерации душ? Этого Перейра не знал и ответить на этот вопрос не смог бы и теперь. Он решил, что лучше пойдет спать, потому что на следующий день собирался встать по­раньше и четко спланировать день, но перед тем, как лечь, он вышел на минутку в прихожую взглянуть па портрет жены. Но он, Перейра, не разговаривал с ним, а только ласково помахал рукой, утверждает он.

           159

 

23

 

В то утро на исходе августа Перейра встал в восемь ча­сов, утверждает он. В течение ночи он просыпался не­сколько раз и слышал, как дождь барабанил по листьям пальм в казарме напротив. Он не припомнит, снилось ли ему что-нибудь, он спал неспокойно, просыпался, и что-то ему наверняка снилось, по что именно, не вспомнит. Монтейру Росси спал на диване в гостиной, он был в пижаме, которая практически служила ему простыней, учитывая ее размеры. Он спал свернув­шись в клубок, будто озяб, и Перейра тихонько, чтобы не разбудить, прикрыл его пледом. Осторожно двига­ясь по дому, чтобы не шуметь, он сварил себе кофе и вышел на угол в магазин. Купил четыре баночки сар­дин, дюжину яиц, помидоров, дыню, хлеба, восемь би­точков из трески, уже готовых, только разогреть в ду­ховке. Увидев потом висевший на крюке маленький сырокопченый окорок, обсыпанный красным перцем, Перейра купил его тоже. Решили пополнить свои запа­сы, доктор Перейра? — заметил ему лавочник. Да, знае­те, ответил Перейра, служанка вернется не раньше се­редины сентября, она у своей сестры в Сетубале, так

           160

что приходится управляться самому, а ходить за по­купками каждый день нет времени. Если хотите, могу порекомендовать вам одну хорошую женщину, она могла бы помочь по хозяйству, человек она порядоч­ный и живет здесь недалеко, в сторону Грасы, у нее ма­ленький ребенок, а муж бросил. Спасибо, не стоит, от­ветил Перейра, спасибо, сеньор Франсишку, но лучше не надо, не знаю, как посмотрит на это Пьедаде, знае­те, как ревниво относятся служанки друг к другу, еще подумает, что ее в чем-то ущемляют, разве что зимой, идея сама по себе  неплохая, по сейчас лучше уж я дож­дусь возвращения Пьедаде.

Перейра вернулся домой и разложил продукты в холодильном шкафу. Монтейру Росси спал. Перейра оставил ему записку: «На обед яйца с ветчиной или би­точки из трески, их надо подогреть, можно на сково­родке, но тогда добавив масла совеем немного, иначе расползутся, поешьте как следует и не волнуйтесь, буду к вечеру, Марте позвоню, Перейра».

Он вышел из дома и пошел в редакцию. Придя туда, он застал Селесту на месте, в ее будке, та возилась с ка­лендарем. Здравствуйте, Селеста, сказал Перейра, что нового? Не было ни почты, пи звонков, ответила Селес­та. Перейра приободрился, хорошо, что его никто не искал. Он поднялся в редакцию, выключил телефон, за­тем взял рассказ Камилу Каштелу Бранки и подготовил его для типографии. Около десяти он позвонил в газе­ту, ему ответил ласковый голос сеньорины Филипы. Это доктор Перейра, сказал Перейра, мне нужно пого­ворить с главным редактором. Ну, слава богу, сказал главный, а то вчера я разыскивал вас, но вас не было в редакции. Вчера я неважно себя чувствовал, солгал Пе-

            161

рейра, решил посидеть дома, было плохо с сердцем. Понимаю, доктор Перейра, сказал главный редактор, я только хотел поинтересоваться, что вы собираетесь давать на страницу культуры в следующих выпусках. Буду печатать рассказ Камилу Каштелу Бранки, отве­тил Перейра, как вы и советовали, господин главный редактор, португальского писателя девятнадцатого ве­ка, думаю, это то, что нужно, как по-вашему? Отлично, ответил главный, но я хочу, чтобы вы продолжали и ру­брику памятных дат. Я собирался написать про Рильке, но пока еще не сделал этого, хотел получить сначала ваше добро. Рильке, сказал главный редактор, это имя мне о чем-то говорит. Райнер Мария Рильке, объяснил Перейра, он родился в Чехословакии, но практически был австрийским поэтом, писал по-немецки, умер в двадцать шестом году. Послушайте, Перейра, сказал главный редактор, как я вам уже сказал, «Лисабон» пре­вращается в низкопоклонническую газету, почему бы вам не отметить дату кого-нибудь из отечественных поэтов, Камоэнса например. Камоэнса? — переспро­сил Перейра, но Камоэнс умер в тысяча пятьсот вось­мидесятом году, то есть больше четырех веков назад. Да, согласился главный редактор, но это наш великий национальный поэт, и он всегда актуален, знаете, что сделал Антониу Ферру, первый секретарь Комитета на­циональной пропаганды, в общем, министерства куль­туры? Он предложил объединить день рождения Ка­моэнса с Днем нации, мы будем праздновать одновре­менно и юбилей нашего великого эпического поэта, и День португальской нации, и вы могли бы отметить эту торжественную дату статьей о Камоэнсе. Но день рождения Камоэнса десятого июня, возразил Перейра,

            162

какой смысл отмечать его годовщину в конце августа? А тот, что десятого июня у нас еще не было страницы культуры, объяснил главный редактор, и об этом мож­но будет упомянуть в статье, и потом, знаете ли. отмс­тить день Камоэнса никогда не поздно, потому что это наш великий национальный поэт, и связать с Днем на­ции, достаточно ведь только намекнуть на эту связь, а уж читатели сами разберутся, что к чему. Но простите, господин редактор, отчаянно сопротивлялся Перейра, послушайте, что я скажу, ведь мы ведем свое начало от лузитан, потом пришли римляне и кельты, потом у нас были арабы, о какой португальской нации, простите, здесь может идти речь? О нашей португальской нации, ответил главный, простите, Перейра, но в ваших дово­дах мне слышится что-то нехорошее, мы открывали мир, мы совершили самые крупные кругосветные пу­тешествия, когда все это было? — в шестнадцатом веке, мы были уже тогда португальцами, мы то, что мы есть, и это вы должны отмечать, Перейра. Потом главный редактор сделал паузу и продолжал: Последний раз я был с тобой на ты, не знаю, почему-то опять перешел на «вы». Как вам удобно, господин главный редактор, ответил Перейра, может, оттого, что вы говорите со мной i ю телефону. Возможно, сказал редактор, короче, слушай, Перейра, я хочу, чтобы «Лисабон» был стопро­центной португальской газетой и его страница культу­ры тоже, не хочешь отмечать День нации, отметь хотя бы юбилей Камоэнса, это уже кое-что.

Перейра простился с главным редактором и пове­сил трубку. Антониу Ферру, подумал он, это чудовище Антониу Ферру, и самое скверное, что человек этот и умен и хитер, подумать только, что он был другом Фер-

            163

нанду Песоа, гм, заключил он, однако и Песоа умел се­бе выбирать друзей. Он попробовал написать статью про Камоэнса и работал до двенадцати тридцати. По­том выбросил все в корзину. К черту Камоэнса, поду­мал он, тоже мне великий певец героизма португаль­цев, какого там, к черту, героизма, выругался про себя Перейра. Он надел пиджак и отправился в кафе «Орхи­дея». Придя в кафе, он сел за свой обычный столик. Ма­нуэль подскочил к нему, и Перейра заказал рыбный са­лат. Он съел его не торопясь, совершенно не торопясь и потом пошел к телефону. Он держал в руках записку с номерами, которую дал ему Монтейру Росси. По пер­вому телефону он долго слушал гудки, но никто не от­ветил. Тогда он набрал второй номер. Ответил жен­ский голос. Алло, сказал Перейра, можно попросить сеньорину Делонэ? Я не знаю такой, осторожно отве­тил женский голос. Здравствуйте, повторил Перейра, мне нужно сеньорину Делонэ. А вы, простите, кто? — спросил женский голос. Послушайте, сеньора, сказал Перейра, у меня срочное сообщение для Лиз Делонэ, позовите ее, пожалуйста. Здесь нет никакой Лиз, отве­тил женский голос, думаю, вы ошиблись, кто вам дал этот телефон? Не имеет значения, кто мне его дал, от­ветил Перейра, в общем, если я не могу поговорить с Лиз, то попросите тогда уж Марту. Марту? — удивился женский голос. Какую Марту? Март на свете много. Пе­рейра вспомнил, что не знает фамилии Марты, и тогда он просто сказал: Марта — это такая худенькая девуш­ка, блондинка, которая отзывается также на имя Лиз Делонэ, я ее друг и у меня для нее важное сообщение. К сожалению, сказал женский голос, здесь нет никакой Марты и никакой Лиз Делонэ, всего хорошего. В теле-

            164

фоне раздался щелчок, и Перейра остался с зажатой трубкой в руке. Он повесил трубку и вернулся за свой столик. Что-нибудь еще? — спросил мгновенно под­скочивший Мануэль. Перейра попросил лимонаду с сахаром и потом спросил: Что интересного слышно? Узнаю сегодня в восемь вечера, сказал Мануэль, у меня есть друг, который слушает радио «Лондон», если хоти­те, завтра могу вам пересказать все новости.

Перейра допил лимонад и расплатился. Он вышел и направился в редакцию. Там он застал Селесту, она сидела в своей конуре и опять изучала календарь. Есть что-нибудь? — спросил Перейра. Был один звонок, сказала Селеста, вам звонила какая-то женщина, но от­казалась сказать, по какому вопросу. Она назвала свое имя? — спросил Перейра. Фамилия иностранная, отве­тила Селеста, и я ее не запомнила. Почему же вы се не записали? — сделал ей замечание Перейра. Вы как главный диспетчер должны все записывать. Я и по-португальски-то плохо пишу, ответила Селеста, так что можете себе представить, как я запишу по-иностран­ному, фамилия у ней мудреная. У Перейры упало серд­це, и он спросил: И что она вам сказала, Селеста? Она вам сказала что-нибудь? Она сказала, что хочет пого­ворить с вами и что она разыскивает сеньора Росси, странная фамилия, и я ей сказала, что здесь нет ника­кого Росси, а это отдел культуры «Лисабона», так что я позвонила в главную редакцию, потому что думала за­стану вас там, и хотела предупредить, но вас там не бы­ло, и я попросила передать, что вас спрашивала какая-то иностранная сеньора, какая-то Лизе, вдруг вспом­нила, как ее звали. А что спрашивали сеньора Росси, вы им тоже сказали? — спросил Перейра. Нет, доктор Пе-

            165

рейра, ответила Селеста с хитрющим видом, а зачем? Этого я им не говорила, сказала только, что вас спра­шивала какая-то Лизе, да вы не беспокойтесь, доктор Перейра, кому надо, тот вас найдет. Перейра посмот­рел на часы. Было четыре часа дня. Он решил не под­ниматься в редакцию и простился с Селестой. Послу­шайте, Селеста, сказал он, я пойду домой, потому что неважно себя чувствую, если мне будут звонить, скажи­те, чтобы звонили домой, завтра я, скорее всего, тоже не приду, так что заберите мою почту.

Когда он пришел домой, было уже почти семь. Он долго просидел на лавочке у Террейру ду Пасу, глядел, как идет переправа на другой берег Тахо. Тот вечер на исходе августа был чудесным, и Перейра хотел насла­диться им сполна. Он закурил сигару и жадно вдыхал дым. Он сидел на скамейке, обращенной к морю, глядя на реку, и к нему подсел нищий с гармоникой и сыграл несколько старинных коимбрских песен.

Когда Перейра вернулся домой, он не сразу увидел Монтейру Росси и, разумеется, переполошился, ут­верждает он. Но оказалось, что Монтейру Росси был в ванной и приводил себя в порядок. Я бреюсь, доктор Перейра, крикнул ему Монтейру Росси, выйду через пять минут. Перейра снял пиджак и накрыл на стол. Он поставил тарелки Caldas da Rainha, тс же, что и накану­не вечером. Поставил две свечи, которые купил утром. Потом пошел на кухню и задумался, что бы пригото­вить на ужин. Кто знает почему, но ему пришла идея приготовить итальянское блюдо, хотя итальянской кухни он не знал. Он решил сочинить блюдо сам. От­резал толстый кусок ветчины, нарезал ее маленькими кубиками, взбил два яйца, засыпал их тертым сыром и

           166

залил этим нарезанную ветчину, затем посыпал души­цей и майораном, все тщательно перемешал и тогда поставил на огонь кастрюлю с водой для пасты. Когда вода начала закипать, он бросил туда спагетти, кото­рые пролежали бог знает сколько у него в шкафу. Монтейру Росси вышел свежий, как роза, на нем была ру­башка Перейры цвета хаки, просторная, как простыня. Вот, решил приготовить итальянское блюдо, сказал Перейра, не знаю, правда, насколько оно итальянское, возможно, чистая фантазия, но, по крайней мере, пас­та. Какая роскошь, воскликнул Монтейру Росси, сто лет не ел пасты. Перейра зажег свечи и разложил спа­гетти. Я пытался позвонить Марте, но по первому но­меру никто не отвечает, а по второму подходит сеньорина, которая разыгрывает из себя дурочку, в конце концов я сказал, что мне нужно Марту, но все безре­зультатно, а когда  пришел в редакцию, консьержка ска­зала, что меня спрашивали, вероятно это была Марта, по искала она вас, думаю, с ее стороны это было не очень благоразумно, возможно, что кто-то знает те­перь, что я в контакте с ней, боюсь, как бы не возникло осложнений. И что мне теперь делать? — спросил Монтейру Росси. Если у вас есть более надежное место, то лучше вам уйти, а если нет, то оставайтесь здесь и посмотрим, ответил Перейра. Он поставил на стол вишню в вине и взял себе одну. Монтейру Росси напол­нил свой бокал. В этот момент они услышали, что в дверь стучат. Это были решительные удары, как будто собирались вышибить дверь. Перейра спросил себя, как они смогли проникнуть в подъезд, и несколько се­кунд сидел не двигаясь. Стук в дверь не прекращался, становясь все более яростным. Кто там? — спросил Пе-

            167

рейра, встав из-за стола. Что вам нужно? Открывайте, полиция, откройте дверь, или мы се изрешетим пуля­ми, ответил голос за дверью. Монтейру Росси стреми­тельно бросился в спальню, успев только сказать: До­кументы, доктор Перейра, спрячьте документы. Они запрятаны надежно, успокоил его Перейра и вышел в прихожую открывать дверь. Проходя мимо портрета жены, он ответил на ее далекую улыбку взглядом со­общника. Потом открыл дверь, утверждает он.

            168

 

24

 

Их было трое, утверждает Перейра, в штатском и с пи­столетами. Первый, кто вошел, был низенький и щуп­лый, с усиками и рыжеватой бородкой. Служба поли­тической безопасности, сказал низенький и щуплый начальственным тоном, мы должны обыскать кварти­ру, ищем одного человека. Предъявите ваше удостове­рение, потребовал в ответ Перейра. Низенький и щуп­лый повернулся к своим товарищам и сказал: Слыхали, ребята, как вам это нравится? Один из двоих приста­вил ко рту Перейры пистолет и сказал: А это сойдет те­бе за удостоверение, пузан? Бросьте ребята, разве мож­но так обращаться с доктором Перейрой, он у нас классный журналист, работает в уважаемой газете, правда, немного слишком католик, не буду отрицать, но в целом держится правильной линии. И продолжал: Послушайте, доктор Перейра, не заставляйте нас зря терять время, мы тут не разговоры разговаривать при­шли, к тому же, нам известно, что вы здесь ни при чем, вы-то человек порядочный, только не поняли, с кем имеете дело, доверились подозрительному типу, но я не хочу вам доставлять неприятности, главное, не ме-

            169

шайте нам делать нашу работу. Я возглавляю отдел культуры в газете «Лисабон», сказал Перейра, и я хочу переговорить с кем-нибудь, хочу позвонить своему главному редактору, он знает, что вы здесь? Бросьте, доктор Перейра, ответил низенький и щуплый медо­точивым голосом, вы что же, думаете, если полиции надо произвести свои действия, то мы станем преду­преждать об этом вашего редактора, да что вы такое говорите? Но вы не полиция, упорствовал Перейра, вы не предъявили документов, вы в штатском, и у вас нет разрешения на то, чтобы войти в мой дом. Низенький и щуплый снова повернулся к двум громилам и с улы­бочкой сказал: Хозяин дома упорствует, уж и не знаю, как переубедить его. Человек, который держал направ­ленный на Перейру пистолет, резко ударил его наот­машь по лицу, и Перейра пошатнулся. Ну что ты, Фонсека, так нельзя, сказал низенький и щуплый, нельзя так грубо с доктором Перейрой, а то ты мне его вконец запутаешь, он человек хрупкий, несмотря на свою мас­су, интересуется культурой, интеллигент, его надо убеждать по-хорошему, а то еще обоссытся. Амбал, ко­торого звали Фонсека, снова ударил Перейру по лицу, и Перейра снова пошатнулся, утверждает он. Фонсека, рассмеялся низенький и щуплый, ты уж больно драч­ливый, за тобой глаз да глаз, а не то испортишь мне всю работу. Потом он обратился к Перейре и сказал: Доктор Перейра, как я уже сказал, против вас мы ниче­го не имеем, мы пришли преподать небольшой урок одному молодому человеку, который находится у вас в доме, этому человеку совершенно необходимо полу­чить маленький урок, потому что он не знает, что та­кое идеалы Родины, он их растерял, бедняга, и мы при-

            170

шли, чтобы помочь ему найти их. Перейра потер щеку и тихо сказал: Здесь никого нет. Низенький и щуплый огляделся по сторонам и сказал: Послушайте, доктор Перейра, облегчите нашу задачу, нам надо задать ваше­му молодому гостю несколько вопросов, мы проведем лишь небольшой допрос и постараемся помочь ему восстановить утраченные идеалы, большего нам не на­до, только за этим мы и пришли. Тогда позвольте мне позвонить в полицию, настаивал Перейра, пусть при­едут и заберут его в квестуру, там учиняют допросы, а не на квартире. Бросьте, доктор Перейра, сказал ни­зенький и щуплый с ухмылочкой, вы не очень понят­ливы, ваша квартира идеальное место для приватного допроса вроде нашего, вашей консьержки нет, соседи уехали в Онорту, тихий вечер, да этот особняк просто роскошь, гораздо более подходящее место, чем поли­цейский участок.

Потом он сделал знак громиле, которого называл Фонсекой, и тот затолкал Перейру в столовую. Мужчи­ны огляделись вокруг, но никого не увидели, только накрытый стол с остатками еды. Маленький интимный ужин, доктор Перейра, сказал низенький и щуплый, вижу, что у вас был маленький интимный ужин со све­чами и все такое, как это романтично. Перейра не от­ветил. Слушайте, доктор Перейра, сказал низенький и щуплый с елейным выражением на лице, вы вдовец и с женщинами не встречаетесь, как видите, я все про вас знаю, уж не предпочитаете ли вы случаем молодень­ких мальчиков, а? Перейра снова провел рукой по ще­ке и сказал: Вы низкий человек, и все это низость. Бросьте, доктор Перейра, продолжал низенький и щуплый, мужчина есть мужчина, и вы тоже это пре-

            171

красно знаете, и когда мужчина встречает молодень­кого белокурого мальчика с хорошенькой жопкой, де­ло понятное. И потом уже жестким и решительным то­ном добавил: Прикажете перевернуть весь дом или все-таки договоримся? Он там, ответил Перейра, в ка­бинете или в спальне. Низенький и щуплый отдал при­каз двум громилам. Фонсека, сказал он, особенно не рукоприкладствуй, не хочу потом лишней мороки, до­статочно дать ему небольшой урок и узнать то, что мы хотим узнать, и ты тоже, Лима, веди себя хорошо, я знаю, что ты прихватил с собой дубинку и прячешь ее под рубашкой, но помни, по голове не бить, разве что по спине и по легким, не так опасно, да и следов не ос­тается. Слушаемся, командир, ответили оба громилы. Они пошли в кабинет и закрыли за собой дверь. Ну хо­рошо, сказал низенький и щуплый, хорошо, доктор Перейра, пусть двое моих помощников делают свою работу, а мы с вами тут покалякаем пока. Я хочу позво­нить в полицию, повторил Перейра. Что полиция? — засмеялся низенький и щуплый, полиция — это я, док­тор Перейра, во всяком случае, здесь я за нее, знаете, наша полиция ночью спит, ведь что такое наша поли­ция — они защищают нас целый божий день, а ночью идут себе спать, потому что вымотались за день, кру­гом столько преступников, столько всяких личностей вроде вашего гостя, которые совсем потеряли чувство Родины, но скажите мне, доктор Перейра, зачем вам было встревать в эту заваруху? Я не встревал ни в какую заваруху, ответил Перейра, а только взял практиканта в газету «Лисабон». Оно конечно, доктор Перейра, ко­нечно, сказал низенький и щуплый, однако сначала вы должны были навести справки, посоветоваться с поли-

            172

цией или с вашим главным редактором, сообщить ан­кетные данные о вашем будущем практиканте, поз­вольте одну вишенку в вине?

Перейра утверждает, что при этих словах он встал со стула. До этого он сел, потому что почувствовал сильное сердцебиение, но в этот момент он встал и сказал: Я слышал крики, я хочу пойти и посмотреть, что происходит в моей комнате. Низенький и щуплый наставил па него пистолет. На вашем месте я бы этого не делал, доктор Перейра, сказал он, мои люди делают деликатную работу, и вам будет неприятно присутст­вовать при этом, вы человек чувствительный, доктор Перейра, интеллигент, и потом, у вас больное сердце, некоторые сцены вам просто противопоказаны. Я хо­чу позвонить своему редактору, упорствовал Перейра. дайте мне позвонить главному редактору. Низенький и щуплый усмехнулся. Ваш редактор сейчас спит, возра­зил он, не исключаю, что спит в объятиях какой-ни­будь красивой женщины, знаете, ваш редактор настоя­щий мужчина, мужик с яйцами, не то что вы, бегаете тут за жопками белокурых мальчиков. Перейра подал­ся вперед и дал ему пощечину. Низенький и щуплый рванулся, ударил его рукояткой пистолета, и у Перейры показалась кровь на губах. А вот этого вам не следо­вало делать, доктор Перейра, сказал щуплый, меня просили отнестись к вам уважительно, но все имеет свои пределы, если вы совсем рехнулись, принимая в своем доме преступников, то я не виноват, я мог бы всадить вам пулю в глотку, и даже с большим удоволь­ствием, но не делаю этого только потому, что меня просили быть обходительным с вами, так не злоупо­требляйте, мое терпение ведь может и кончиться. Пе-

            173

рейра утверждает, что в этот момент он услышал еще один сдавленный крик и бросился к дверям кабинета. Но низенький и щуплый преградил ему дорогу и от­толкнул его. Толчок оказался более сильным, чем ры­вок Перейры, и он отступил. Слушайте, доктор Перейра, сказал низенький и щуплый, не заставляйте меня прибегать к оружию, я с огромным удовольствием вса­дил бы вам пулю в глотку, а еще лучше в сердце, раз это ваше слабое место, но не делаю этого, потому что нам не нужны трупы, мы только пришли, чтобы дать урок патриотизма, вам тоже не помешало бы немножко пат­риотизма, одних только французов и печатаете в своей газете. Перейра cнова сел, утверждает он, и сказал: У од­них только французов и хватает мужества в такое вре­мя, как наше. А я вам скажу, что все ваши писатели-французы дерьмо собачье, сказал низенький и щуп­лый, всех бы их к стенке и ссать на них сверху. Вы — грубый человек, сказал Перейра. Грубый, но патриот, ответил щуплый, не то что вы, доктор Перейра, кото­рый ищет себе пособников среди французских писа­телей.

В этот момент два громилы распахнули дверь. Они казались взвинченными, и вид у них был озабоченный. Парень не хотел говорить, сказали они, мы дали ему урок, пришлось применить силу, надо срочно линять. Наделали дел? — спросил низенький и щуплый. Не знаю, ответил тот, которого звали Фонсека, надо ухо­дить. И он бросился к выходу, а его товарищ за ним. Слушайте, доктор Перейра, сказал низенький и щуп­лый, вы нас здесь не видели, и нечего юлить, прекрати­те ваши знакомства, учтите, что это был визит вежли­вости, а в следующий раз мы можем прийти за вами.

            174

Перейра закрыл дверь на ключ и слышал, как они спу­скаются но лестнице. Потом кинулся в спальню и на­шел Монтейру Росси распластанным на ковре. Он стал хлестать его по щекам, приговаривая: Монтейру Росси, очнитесь, все уже позади. Но Монтейру Росси не пода­вал никаких признаков жизни. Тогда Перейра пошел в ванную, намочил полотенце и положил ему на лицо. Монтейру Росси, повторил он, все кончено, они ушли, очнитесь же. И тогда он заметил, что полотенце про­питалось кровью, и увидел, что волосы Монтейру Рос­си все в крови. Глаза у Монтейру Росси были широко открыты, и он смотрел в потолок. Перейра опять по­хлопал его по щекам, но Монтейру Росси не шевель­нулся. Тогда Перейра пощупал у него пульс, но в жилах Монтейру Росси уже не было биения жизни. Перейра закрыл ему ясные, широко открытые глаза и накрыл лицо полотенцем. Потом вытянул ему ноги, чтобы они не закоченели в таком положении, как были, он вытя­нул их так, как должны быть вытянуты ноги у покойни­ка. И подумал, что надо действовать быстро, очень бы­стро, потому что времени оставалось совсем мало, ут­верждает он.

            175

 

25

 

Перейра утверждает, что ему пришла в голову безумная идея, но вдруг удастся ее осуществить, подумал он. Он надел пиджак и вышел. Перед Собором было кафе, ко­торое работало допоздна, и там был телефон. Перейра вошел и огляделся по сторонам. В кафе сидела компа­ния полуночников, которые играли в карты с хозяи­ном. Официант, заспанный парнишка, скучал за стой­кой. Перейра заказал лимонад, пошел к телефону и на­брал номер клиники талассотерапии в Пареде. Он спросил доктора Кардосу. Доктор Кардосу уже пошел к себе в комнату, а кто его спрашивает? — сказал голос те­лефонистки. Доктор Перейра, сказал Перейра, мне не­обходимо срочно поговорить с ним. Сейчас попрошу, но вам придется немного обождать, сказала телефони­стка, мне надо спуститься вниз. Перейра терпеливо ждал, пока доктор Кардосу возьмет трубку. Добрый ве­чер, доктор Кардосу, сказал Перейра, мне нужно сооб­щить вам одну важную вещь, но сейчас я сделать этого не могу. Что случилось, доктор Перейра, спросил док­тор Кардосу, вы плохо себя чувствуете? Чувствую я себя действительно плохо, но сейчас это не имеет значения,

            176

дело в том, что в моем доме произошло большое несча­стье, я не знаю, прослушивается ли мой домашний те­лефон, но это не имеет значения, ничего больше я вам сказать не могу, но мне нужна наша помощь, доктор Кардосу. Скажите, в чем она будет заключаться, сказал доктор Кардосу. Значит, так, доктор Кардосу, сказал Перейра, завтра в полдень я вам позвоню, а вы должны бу­дете сделать мне одолжение, должны будете предста­виться большой шишкой из цензуры и сказать, что на моей статье есть виза цензора, больше ничего. Не по­нял, ответил доктор Кардосу. Послушайте, доктор Кар­досу, сказал Перейра, я звоню вам из кафе и не могу дать никаких разъяснений, дома у меня такое, что вы даже не можете себе представить, но вы все узнаете, когда прочтете вечерний выпуск «Лисабона», там все будет написано черным по белому, но прежде вы должны оказать мне большую услугу, должны стоять па том, что моя статья получила ваше добро, вы меня поняли? Вы должны сказать, что португальская полиция не боится скандала, что это честная полиция и потому ей нечего бояться. Я вас понял, сказал доктор Кардосу, завтра в двенадцать буду ждать вашего звонка.

Перейра вернулся домой. Он пошел в спальню и снял полотенце с лица Монтейру Росси. Он накрыл его простыней. Потом отправился в кабинет и сел за пи­шущую машинку. В качестве заголовка он написал: «Убит журналист». Затем, начав новую страницу, стал печатать: «Его звали Франсишку Монтейру Росси, по происхождению он был итальянец. Он сотрудничал с нашей газетой и писал для нее статьи и некрологи. Он писал о великих писателях и поэтах нашей эпохи, та­ких, как Маяковский, Маринетти, Д'Аннунцио, Гарсиа

            177

Лорка. Статьи эти не были опубликованы, но когда-ни­будь, наверное, будут. Это был веселый молодой чело­век, который любил жизнь, но ему поручали писать о смерти, и от этого задания он не отказывался. Но сего­дня ночью смерть настигла его самого. Вчера вечером, когда он ужинал у заведующего отделом культуры «Ли­сабона», доктора Перейры, автора этих строк, трое во­оруженных людей ворвались в квартиру. Они предста­вились как полиция политической безопасности, но не предъявили никаких документов, подтверждающих их слова. Есть все основания сомневаться, что это бы­ла действительно полиция, потому что они были оде­ты в штатское и потому, хочется надеяться, что в на­шей стране полиция не пользуется такими методами. То были преступники, которые действовали в сговоре неизвестно с кем, и было бы неплохо, если бы власти разобрались в этом гнусном происшествии. Ими руко­водил худой человек невысокого роста, с усами и бо­родкой, которого двое других называли командиром. Если их имена не были вымышленными, то тех двоих звали Фонсека и Лима, оба высокие и крепкого тело­сложения, смуглые, без каких-либо признаков интел­лекта на лице. В то время как худой человек невысоко­го роста держал под дулом пистолета автора этих строк, Фонсека и Лима загнали Монтейру Росси в спальню, чтобы произнести допрос, как заявили они. Автор этих строк слышал удары и сдавленные крики. Потом двое мужчин сказали, что сделали свою работу. Все трое стремительно покинули квартиру автора этих строк, угрожая расправой, если тот будет распро­страняться об этом факте. Автор этих строк направил­ся в спальню, и ему не оставалось ничего другого, как

            178

констатировать смерть молодого Монтейру Росси. Он был забит до смерти; ударами, нанесенными дубинкой или рукояткой пистолета, они проломили ему череп. Труп находится в настоящее время на третьем этаже по улице Руа да Саудаде, в квартире автора этих строк. Монтейру Росси был сиротой, и у него не было родст­венников. Он любил одну красивую и милую девушку, имени которой мы не знаем. Известно только, что у нее были волосы цвета меди и она любила искусство. Этой девушке, если она прочтет нас, мы приносим на­ши самые искренние соболезнования и передаем наш самый горячий привет. Мы призываем компетентные органы власти обратить серьезное внимание на слу­чаи насилия, которые под их сенью, а возможно и при чьем-то соучастии, учащаются сегодня в Португалии». Перейра перечитал текст и внизу справа подписал­ся: Перейра. Он поставил только свою фамилию, пото­му что все его знали так, только по фамилии, которой он подписывал все свои репортажи о происшествиях на протяжении стольких лет. Он отвел взгляд к окну и увидел, как над ветвями пальм в казарме напротив за­нимается рассвет. Раздались звуки горна. Перейра от­кинулся в кресле и задремал. Когда он проснулся, сто­ял уже день, и Перейра в панике посмотрел на часы. Он подумал, что надо торопиться, утверждает он. Он по­брился, умылся холодной водой и вышел. Поймал так­си перед Собором и поехал в редакцию. В конуре под лестницей сидела Селеста, и она радушно поздорова­лась с ним. Есть что-нибудь для меня? — спросил Пе­рейра. Никаких новостей, доктор Перейра, ответила Селеста, единственное — это что мне дали неделю от­пуска. И, показав ему календарь, продолжала: Я выйду

                179

на работу в следующую субботу, так что эту неделю вам придется обходиться без меня, сейчас государство за­ботится о самых слабых, в общем, о людях вроде меня, не зря же мы все сплотились. Постараемся как-нибудь пережить ваше отсутствие, тихо сказал Перейра и под­нялся по лестнице. Он вошел в редакцию и взял из ар­хива папку с надписью «Некрологи». Положил ее в свою кожаную сумку и вышел. Он остановился перед кафе «Орхидея» и подумал, что у него есть время зайти и выпить что-нибудь. Лимонад, доктор Перейра? — спросил расторопный Мануэль, пока он садился за столик. Нет, ответил Перейра, сухого портвейна, я люблю сухой портвейн. Это что-то новенькое, доктор Перейра, сказал Мануэль, да еще в такой час, во всяком случае, меня это только радует, значит, вам становится лучше. Мануэль налил ему бокал и оставил бутылку на столе. Послушайте, доктор Перейра, сказал Мануэль, я оставляю вам бутылку, вдруг вам захочется еще, так пейте себе на здоровье, может, хотите сигару, так я ми­гом, Принеси мне легкую сигару, сказал Перейра, да, кстати, Мануэль, ты говорил, что твой друг слушает ра­дио «Лондон», что нового? Вроде бы республиканцы их достают, сказал Мануэль, но знаете, доктор Перей­ра, он понизил голос, там говорили и о Португалии. Ах так, сказал Перейра, и что же про нас говорят? Говорят, что мы живем при диктатуре, ответил Мануэль, и что полиция пытает людей. А ты что на это скажешь, Ману­эль? — спросил Перейра. Мануэль почесал в затылке. А вы что скажете, доктор Перейра? — задал встречный вопрос Мануэль, вы ведь работаете в газете, а там раз­бираются. Скажу, что англичане правы, заявил Перей­ра. Он закурил сигару и расплатился, потом вышел и

            180

взял такси до типографии. Приехав туда, он застал ме­транпажа в полной запарке. Через час запускаем но­мер в машину, сказал метранпаж, это хорошо, доктор Перейра, что вы даете рассказ Камилу Каштелу Бранки, здорово, я читал его еще мальчишкой, в школе, но все равно здорово. Его надо сократить на одну колонку, сказал Перейра, у меня здесь статья, которая должна закрывать страницу культуры, это некролог. Перейра протянул ему страницу, метранпаж прочел ее и поче­сал в голове. Доктор Перейра, сказал метранпаж, тут дело деликатное, вы приносите мне его в последний момент и без визы цензора, а речь идет, как мне кажет­ся, о довольно серьезных вещах. Послушайте, сеньор Педру, сказал Перейра, мы знаем друг друга без малого тридцать лет, с того дня, как я начинал репортером в отделе происшествий в центральной газете Лисабона, у вас хоть раз были неприятности из-за меня? Нет, из-за вас не было, ответил метранпаж, но времена изме­нились, теперь не то что раньше, существует вся эта бюрократия, с которой я не имею права не считаться, доктор Перейра. Выслушайте меня, сеньор Педру, ска­зал Перейра, разрешение цензуры у меня есть, устное, полчаса назад я звонил из редакции и говорил с майо­ром Лоуренсу, он не возражает. Все-таки лучше бы по­звонить главному редактору, возразил метранпаж. Пе­рейра тяжело вздохнул и сказал Ну хорошо, тогда зво­ните ему сами, сеньор Педру. Он понял, что говорит с сеньориной Филипой. Главный редактор на обеде, ска­зал сеньор Педру, я говорил с секретаршей, она сказала, что тот будет не раньше трех. К трем тираж должен быть уже напечатан, сказал Перейра, мы не можем ждать до трех. Никак не можем, сказал метранпаж, пря-

            181

мо не знаю, что делать, доктор Перейра. Послушайте, подсказал ему Перейра, самое лучшее — позвонить прямо в цензуру, может, сумеем поймать майора Лоуренсу. Майора Лоуренсу? — воскликнул метранпаж, как будто испугавшись одного этого имени, разгова­ривать непосредственно с ним? Да это мой приятель, сказал Перейра с деланной небрежностью, я утром чи­тал ему эту статью, и он был абсолютно согласен со мной, я общаюсь с ним каждый день, сеньор Педру, ведь это моя работа. Перейра снял трубку и набрал но­мер клиники талассотерапии в Пареде. Он услышал го­лос доктора Кардосу. Алло, майор? — сказал Перейра, это доктор Перейра из «Лисабона», я здесь, в типогра­фии, чтобы вставить статью, которую читал вам сего­дня утром, но метранпаж в нерешительности, потому что на ней нет письменной визы, попробуйте убедить его, даю вам его. Он протянул трубку и наблюдал за ним, пока тот говорил. Сеньор Педру начал кивать. Ко­нечно, господин майор, говорил он, согласен, госпо­дин майор. Потом он повесил трубку и посмотрел на Перейру. Ну что? — спросил Перейра. Говорит, что португальской полиции нечего бояться скандала, ска­зал метранпаж, что кругом полно подонков, которых надо разоблачить, и что ваша статья должна выйти се­годня, так он мне сказал. И потом добавил: Он мне ска­зал также: передайте доктору Перейре, чтобы он обя­зательно написал статью о душе, нам всем нужна такая статья, гак он сказал, доктор Перейра. Наверное, пошу­тил, сказал Перейра, во всяком случае, завтра я у него сам спрошу.

Он оставил статью сеньору Педру и ушел. Он чувствовал себя без сил, и в животе у него страшно бурлило.

           182

Подумал, что неплохо бы съесть бутерброд в кафе на углу, но спросил только лимонад. Потом взял такси и попросил довезти его до Собора. В дом он входил с опаской, боясь, что кто-то дожидается его там. Но в до­ме никого не было, только мертвая тишина. Он зашел в спальню посмотреть на белую простыню, которой было накрыто тело Монтейру Росси. Потом взял ма­ленький чемодан и положил туда самое необходимое и папку с некрологами. Пошел к книжному шкафу и стал просматривать паспорта, принесенные Монтейру Росси. Наконец он нашел один, то, что нужно. Это был замечательный французский паспорт, отлично сде­ланный, с фотографией толстого человека с мешками под глазами, и возраст совпадал. Его звали Будэн, Франсуа Будэн. Ему это показалось красивым именем, Перейре. Он сунул паспорт в чемодан и взял портрет жены. Тебя я беру с собой, сказал он ему, тебе лучше по­ехать вместе со мной. Он положил его лицом вверх, чтобы легче дышалось. Потом огляделся вокруг и по­смотрел на часы.

Надо было поторапливаться, «Лисабон» должен вот-вот выйти, и времени терять было нельзя, утверж­дает Перейра.

25 августа 1993

           183

 

Примечание

 

Доктор Перейра впервые посетил меня однажды вече­ром в сентябре 1992-го. В то время он еще не звался Перейрой, еще не обрел определенных черт, а был чем-то расплывчатым, ускользающим и туманным, но уже тогда у него было твердое намерение стать героем романа. Это был пока что один персонаж в поисках ав­тора ¹ . Не знаю, почему он выбрал именно меня в каче­стве повествователя. Одно из возможных предположе­ний, что за месяц до того, знойным августовским днем в Лисабоне я тоже нанес визит. Утром, купив местную газету, я прочел сообщение о том, что в госпитале Лисабонской Божьей Матери умер один престарелый журналист и проститься с телом можно будет в боль­ничной часовне. Раскрывать имя этого человека я счи­таю неудобным. Скажу только, что то был человек, с которым я был шапочно знаком в Париже в конце ше­стидесятых, когда он, будучи португальским изгнанни­ком, работал в одной парижской газете. Человек этот

¹ Аллюзия на известную пьесу Л. Пиранделло «Шесть персонажей в поисках автора».

            184

был профессиональным журналистом у себя в Порту­галии в сороковые—пятидесятые годы, при диктатуре Салазара. Ему удалось сыграть алую шутку с салазаровской диктатурой, опубликовав в одной португальской газете убийственную статью против режима. Потом у него, естественно, возникли серьезные осложнения с полицией, и он вынужден был избрать путь изгнанни­ка. Я знал, что после шестьдесят четвертого, когда в Португалии восторжествовала демократия, он вернулся в свою страну, но больше я его не встречал. Он пере­стал писать, вышел на пенсию, как он жил, не знаю, к сожалению, все забыли о нем. В тот период Португа­лия жила бурной жизнью страны, только-только обре­тающей демократию после пятидесяти лет диктатуры. То была молодая страна, и правили ею молодые. Никто не вспоминал больше о старом журналисте, который со всей решимостью оказал сопротивление салазаровской диктатуре.

Я пошел проститься с телом в два часа дня. В боль­ничной часовне было пусто. Гроб стоял открытым. Тот господин был католиком, и на груди у него покоился деревянный крест. Я постоял подле гроба минут де­сять. Это был плотный, скорее даже толстый старик. Когда я познакомился с ним в Париже, это был мужчи­на лет пятидесяти, легкий и стремительный. То ли ста­рость, то ли тяготы жизни превратили его в тучного и вялого. В изножье гроба, на маленьком пюпитре, лежал раскрытый журнал с подписями посетителей. Там бы­ло всего несколько имен, но ни одного ил них я не знал.

В сентябре, как я уже говорил, Перейра нанес мне ответный визит. Так, сразу, я даже не сообразил, что

           185

мне сказать ему, и тем не менее понимал, хотя и смут­но, что тот расплывчатый образ, который представил­ся мне под видом литературного персонажа, был сим­волом и метафорой: этакая фантастическая транспо­зиция того старика журналиста, с которым я ходил проститься. Я был растерян, но принял его радушно. В тот сентябрьский вечер я смутно понимал, что одна душа, носившаяся в пространстве эфира, нуждается во мне, чтобы рассказать о себе, описать сделанный ею выбор, ее страдания и жизнь. В тот блаженный проме­жуток, который предшествует моменту засыпания и который является для меня самой неподходящей пло­щадкой для приема посетителей, тем более из числа моих литературных персонажей, я сказал ему только, что пусть заходит, что может довериться мне и расска­зать свою историю. Он вернулся, и я сразу же нашел ему имя: Перейра. По-португальски Перейра значит "грушевое дерево» и, как все названия фруктовых дере­вьев, указывает па еврейское происхождение, точно так же как в Италии еврейские фамилии образуются от названий городов. Этим я хотел воздать дань народу, который оставил столь глубокий след в португальской культуре и претерпел столько несправедливостей от Истории. Но был и другой мотив, чисто литературного свойства, маленькая интермедия Элиота под названием «What about Pereira?»¹, в которой две подруги постоян­но упоминают в разговоре таинственного португальца по имени Перейра, о котором мы так ничего и не узна­ем толком. О моем Перейре, напротив, я понемногу уз-

¹ «Ну что Перейра?" (англ.) — начальная строка «Фрагмента проло­га» Т.С.Элиота. В переводе А.Я.Сергеева — «Как там Перейра?». См. Т.С.Элиот. Бесплодная земля. М, 1971, с. 87.

            186

навал вес больше и больше. Во время своих ночных ви­зитов он подолгу рассказывал мне, что был вдовцом, что у него больное сердце и как он несчастлив. Что лю­бит французскую литературу, в особенности католиче­ских писателей периода между двумя войнами, как, на­пример, Мориака и Бернаноса, что одержим мыслью о смерти, что самым близким его конфидентом был францисканец, которого звали отец Антониу, которо­му он с робостью признавался, что он вероотступник, потому что не верит в воскресение плоти. А потом ис­поведи Перейры в сочетании с воображением автора этих строк доделали остальное. Я выбрал для Перейры решающий месяц его жизни — знойный месяц август 1938-го. Я мысленно вернулся в Европу накануне ката­строф Второй мировой войны, гражданской войны в Испании и наших собственных трагедий недавнего прошлого. И летом девяносто третьего, когда Перейра, ставший уже моим закадычным другом, рассказал мне свою историю, я сумел записать ее. Я написал ее в Веккьяно за два месяца — тоже знойных — напряжен­ной, истовой работы. По счастливому стечению об­стоятельств я закончил последнюю страницу 25 авгус­та 1993 года. И мне захотелось запечатлеть эту дату на листе, потому что для меня это был знаменательный день: день рождения дочери. Мне это показалось зна­ком, знамением. В счастливый день рождения моего ребенка рождалась, благодаря силе и искусству пись­ма, история одного человека. Возможно, в непостижи­мом переплетении событий, уготовленном нам бога­ми, все это тоже имеет свое значение.

Антониу Табукки

          187

 

© Belpaese2000.  Created  18.11.2007

Табукки        Наверх       '900     Biblio Italia