Григорьева Александра (1курс, 2002-03 уч.год)

 

ЛОРЕНЦО ВАЛЛА – ФИЛОЛОГ

 

Реферат по итальянской литературе

 

Минск, 2003

 

__________________________________________________

 

Научное творчество Лоренцо Валлы укладывается в 30 лет жизни — срок небольшой, если с ним сопоставить число его трудов, их значимость и многообразие затрону­тых им областей и проблем. В каждой из своих работ Валла-мыслитель подрывал устои  средневекового общества в области науки и религии, морали и политики, в каждой продолжал дело предшественников-гуманистов, в каждой выдвигал новые масштабы, новые архитектони­ческие принципы. В нем импонирует огромный и неосты­вающий заряд умственной энергии, направленной на ис­следование и оценку всего круга современной ему духов­ной   культуры.

 Лоренцо Валла (Lorenzo Valla) – выдающийся итальянский гуманист, один из наиболее ярких мыслителей XV в. Родился в Риме в 1407 г. Отец его, Лука, родом из Пьяченцы, был юрист, доктор граждан­ского и канонического права, консисториальный адвокат; секретарем папы был и его дядя, Мельхиор Скривапи, который вел свое фамильное прозвище от оче­видно наследственной в семье профессии писца, секре­таря (scrivere — писать); показательно, что в его фа­мильном гербе была изображена правая пишущая рука. По смерти отца в 1420г. Лоренцо остался на попе­чении матери Катарины и названного дяди; брат Ло­ренцо Михаил впоследствии был монахом в Салерно; сестра Маргарита вышла замуж за Амброзио Дарданони, папского секретаря. По отцовской и материнской линиям Лоренцо Валла выходит из семьи так называемых куриа­лов, ученой чиновной верхушки папской курии, среды просвещенной, обеспеченной и циничной. Лоренцо Валла — самый изощренный продукт этой среды.

Где и как получил свое первоначальное образование Лоренцо Валла, у кого он обучился искусству диспута — одна из главных тайн его биографии. Валла не учился в университете, и неизвестно, где и когда он выучил столь совершенно латинский язык. В греческом — его учителями были Ауриспа и Ринуччо. В 1426 г. Валла познакомился с Бруни и, видимо, давал читать ему свои первые работы.

Первые годы молодости Валлы прошли вблизи рим­ской курии папы Мартина V, где собрались известные гу­манисты, такие, как Поджо Браччолини, Антонио Лоски, Чинчо Романе, Монтепульчано, Антонио Беккаделли (Панормита); все события гуманистической жизни, все новооткрытые рукописи, а также появившиеся сочинения гуманистов становились там быстро известными. В сфере интересов молодого Валлы оказался трактат Квинтилиана «Обучение оратора», найденный Поджо Браччолини в 1416 г., и, возможно, поэма Лукреция «О природе вещей», открытая им же в 1417 г. Обе ра­боты, как показало время, стали вехами в развитии гу­манизма: Квинтилиан дал сильный толчок развитию гу­манистической риторики и педагогической мысли; Лук­реций, чья поэма распространилась по всей Италии, способствовал развитию натурфилософских идей.

Павийский университет, где Валла читал риторику в 1433 гг., стал следующим важным этапом в фор­мировании взглядов молодого гуманиста. Университет был очагом гуманистической культуры. В нем живы были еще традиции М. Хризолора, преподававшего здесь начале XV в. и оставившего учеников. Здесь препода­вали известный филолог Андреа Билья, крупный знаток латыни и стилист Гаспарино Барцицца, поэт, филолог и юрист Маффео Веджо, поэт Беккаделли (Панормита), известный Валле еще по Риму, юрист Катон Сакко, принимавший гуманистическую культуру.

Видимо, не случайно именно в Павии Валла начал в своих лекциях разработку трактата «О красотах латин­ского языка»; возможно, что здесь созревал и замысел «Диалектики» — во всяком случае, филологический метод Валлы, примененный им к анализу логики, непонятен без павийского окружения, впрочем, как и предшествующего ему, римского.

Однако наиболее важным этапом в творческой жизни гума­ниста был неаполитанский (1435—1447). Связав с 1435 г. свою судьбу с Альфонсом Арагонским, став его секретарем, Валла оказался в стане врагов папы, не­сколько лет ведшего борьбу с Альфонсом за Неаполи­танское королевство. Следуя за правителем в его постоянных походах Валла в составе, так сказать, ученого штаба короля, переезжает с места на место, «лишенный наибольших и единственных потребностей ученого: общения с людьми науки, наличия книг, мирной обители, досуга для занятий, спокойствия духа. Отсутствие какого-нибудь одного из этих условий уже оказывается пагубным, а у меня не было ни одного. Тем не менее я упорствовал и по мере возможности бо­ролся с трудностями. Во время плаваний, странствий, в походах часто возвращался к ученым занятиям. Быть может, возмещу вред им наблюдениями надо всем тем, что видел и испытал» (из предисловия к 5-ой книге “Красот латинского языка”).

Тем не менее, к этим годам относятся самые много­численные, блестящие и трудоемкие произведения Валлы, как написанные по поручению короля, так и задуманные и исполненные независимо от него.

Хотя замыслы ряда работ появились у Валлы и рань­ше, осуществить их он смог только в Неаполе. Здесь была написана прославившая Валлу работа «О кра­сотах латинского языка» (Elegantiae linguae latinae); интерес к трактату был так ве­лик, что он появился вопреки желанию автора, который считал работу незавершенной. Вышла в свет первая редакция «Диалектики» (Dialecticae libri tres), созданы диалоги «О свободе воли» (De libero arbitrio), «О наслаждении» (De voluptate), «О мо­нашеском обете» (De professione religiosorum) написаны «История Ферди­нанда, короля Арагонского» (Historiae Ferdinandi regis Aragoniae), «Апология против клеветников» (Apologia), ад­ресованная папе Евгению IV. К тем же годам отно­сится ряд его переводов с греческого и некоторое число эпиграмм, эпитафий, стихотворных писем: как всякий гуманист, Валла умел писать стихи, но не они прославили его имя, несмотря на официальное звание поэта в дипломе.

Борьба за Неаполь не прекращалась в течение долгих лет. Существовала необходимость показать, что святейший престол не имеет права на вмешательство в неаполитанские дела и прервать авторитет папы. В 1440 г. в мятежной атмосфере народных волнений, террора и предательств, переворотов и потрясе­ний, в обста­новке непрерывных кровопролитных войн и раскола в самом лагере церкви, среди обломков крушения средневекового общества родился знаменитый памфлет Лоренцо Валлы "О ложном и вымышленном дарении Константина" (De falso credita et ementita Constantini Dinatione declamatio).

Прежде чем перейти к самому трактату, предвари­тельно надлежит выяснить, что такое была «Донация» («Дар»), или «Конституция Константина», подложность которой раз и навсегда была установлена Лоренцо Валлой. Он сумел доказать, что она не может быть признана памятником IV в., а является продуктом позднейшего вымысла. Точно датировали ее только исследования XIX—XX вв. (Деллингера, Дюшена, Шефер-Бойхор-ста и др.)[1]. Ими выяснено, что «Донация» была состав­лена в середине VIII в. и часть ее включалась в большинство под­линных средневековых сборников канонических законов. Правовые легальные теории и исторические доку­менты играли тогда немалую роль в возвышении и упадке пап­ской власти. Среди этих докумен­тов «Донация» являлась важнейшим: десять пап ссыла­лись на нее в подтверждение своих притязаний.

 В полном составе «Конституция Константина» вклю­чает легенду об исцелении императора Константина папой Сильвестром I (314—355 гг.) от проказы, крещении Константина, исповедании им веры и заключительную часть — акт дарения. Акт будто бы представляет юриди­ческий документ, где Константин в связи со своим исце­лением и крещением подтверждает привилегии Римского епископа как главы вселенской церкви и передает ему императорскую власть в Риме, Италии и в западных про­винциях, Латеранский дворец и, наконец, знаки импера­торской власти. Затем Константин выражает решение перенести свою резиденцию в Византию, чтобы присут­ствие земного владыки не мешало владыке духовному. Грамота датирована четвертым консулатом Константина и Галигана.

В предисловии к своему памфлету Валла говорит об опасностях, которым подвергается в связи с выступлением против пап, ибо противник его распола­гает и оружием земным и громами небесными. Тем не менее, из любви к истине он готов им противостоять. Опасности, о которых идет речь, не были преувели­чены: церковники впоследствии два раза угрожали его жизни.

Приступая к доказательству подложности «Грамоты» Лоренцо Валла дает логическое изложение аргу­ментов, облегчая читателю расчленение и усвоение своего труда, а затем развивает каждый пункт в отдельности. Сначала он говорит о несообразности, нелепости и неве­роятности такого дарения, что доказывается рядом общих соображений морально-психологического харак­тера. В то время как государи во все времена совершали и на наших глазах продолжают совершать самые ужас­ные злодеяния, чтобы сохранить и расширить власть, правдоподобно ли, чтобы Константин добровольно усту­пил весь Запад с Римом во главе? Непристойно и при­нятие папой мзды за исцеление. Вслед зе тем Валла показывает, что такового пожалования никогда и не было. Ведь на самом деле, нет никаких известий о вводе Сильвестра во владения. В пользу своей тезы гуманист привлекает всех современных Константину историков, учитывает значения эпиграфических свидетельств, ссылается на данные нумизматики, полеографии, археологии. Действительность же таковых приемов исторической критики Валлы возрастает благодаря стройгой выдержанности логического скелета, остроте формулировок и иронии автора.

Однако более подробно нам стоит остановиться на следующем этапе научных исследований Валлы, где гуманист предстает во всеоружии блестящей филологической культуры. Шаг за шагом, абзац за абзацем анализирует текст «Донации» Валла, причем на дальнейшем пути его пу­теводными звездами являются филология, латинский язык и римские древности, имена и обо­значаемые ими вещи в исторической эволюции языка. Его критика вводит абсолютно новые приемы научного анализа.

Глумление, издевательства, язвительная насмешка — отличительные свойства стиля Валлы — тоже определяют как неотъем­лемая составная часть его критику. Своих   могуществен­ных противников он разит не только объективными данными, но делает   их  смешными. Одна за другой обнаруживая лингвистические нелепости в тексте “Донаций”, из следователя он вырастает в обвинителя, который пригвождает преступ­ников к позорному столбу, даже  если эти преступники носят папскую тиару.

«…Мы выбирали себе самого главу апостолов или его наместников, чтобы были они надежными защитника­ми перед богом. И подобно тому, как возвеличена наша земная императорская власть, :мы решили почтитель­но возвеличить его святую Римскую церковь и выше, чем нашу империю и земной трон, славно вознести свя­тейший престол блаженного Петра, даруя ему силу и славу и достоинство, а также блеск и почет император­ский.

Вернись к жизни хоть ненадолго, Фирмиан Лактанций, и останови этого осла, издающего такой дикий и оглушительный рев. Он так наслаждается шумом на­пыщенных слов, что дважды повторяет одно и то же и вновь вплетает то, что прежде уже сказал. Разве так говорили в твой век писцы цезарей или хотя бы их конюхи? Константин выбрал себе их не защитниками, а «что­бы были защитниками». Он вставил это «чтобы были», полагая, что таким образом фраза станет более ритмич­ной. Основательная причина! Говорить по-варварски, чтобы речь была более изящной, если только может быть какое-нибудь изящество в такой мерзости… А разве это не варварское выражение: «от нас и от нашей империи»? Как будто империя может иметь намерение и возмож­ность что-либо уступать? Он не был удовлетворен тем, что сказал «пусть получат» — он добавил еще «уступ­ленной», тогда как было достаточно употребить одно из этих выражений. А это — «надежными защитниками» — нечего сказать, весьма изящно! Он хочет, чтобы они были надежными, то есть, чтобы их нельзя было подкупить деньгами или напугать угрозами. А это — «земная импе­раторская власть» — два прилагательных без союза! А это — «почтительно возвеличить» — или это — «ми­лость нашей императорской светлости». Когда речь идет о власти над империей, употреблять выражение «свет­лость» и «милость» вместо выражений «величие» и «вели­колепие»— вот это уж действительно напоминает крас­норечие Лактанция. И во всем — какая напыщенность, какая спесь, как, например, в этой фразе: «славно воз­нести» с помощью «славы и власти, и достоинства, и блеска, и почета императорского»! Это, по-видимому, заимствовано из апокалипсиса, где говорится: «Достоин агнец закланный принять силу и богатство, и премуд­рость, и крепость, и честь, и славу, и благословение». Очень часто (как я покажу дальше) Константину при­писывается, что он присваивает себе звания, подобающие только Богу, и что он стремится подражать языку свя­щенного писания, которого он никогда не читал…»

Варваризмы и в связи с этим смехотворные нелепости накопляются там, где идет речь о знаках император­ской власти, передаваемых папе.

«Мы   передаем,— говорит   он,— наш    императорский Латеранский дворец». И так, как будто здесь при пере­числении украшений было неуместно говорить о прине­сении в дар дворца, он вновь повторил это позднее в том месте, где говорится о дарах. «Затем диадему,— и, как будто присутствующие не видят этого, он   объясняет,— то есть корону». Здесь он, правда, не добавляет «из золо­та», но позднее, вновь возвращаясь к этому, он говорит «из чистейшего золота и драгоценных камней». Невеже­ственный человек не знал того, что диадема делается из ткани, иногда из шелка…«И вместе с ней тиару (phrygium), а также наплечную повязку, то есть ленту (lorum), которая обычно наде­вается вокруг шеи императора». Кто слышал когда-либо, чтобы в латинском языке употреблялось слово phrygium? Говоришь ты, как варвар, а хочешь, чтобы речь эта каза­лась мне речью Константина или Лактанция. Плавт в «Менехмах» употребляет слово phrygio по отношению к вышивальщику, Плиний называет phrygio платье с вышивкой, потому что изобрели его фригийцы. Но что же такое phrygium? Ты не объясняешь того, что непо­нятно; ты объясняешь то, что и так ясно. Наплечную по­вязку ты называешь lorum, но ты не знаешь, что такое lorum. Ведь не думаешь же ты, что кожаный ремень, который называется lorum, надевается, как украшение, вокруг шеи цезаря. Поскольку lorum обозначает кожа­ный ремень, то мы употребляем это слово по отношению к упряжке и к кнуту. А если иногда говорят lora aurea (золотые ремни), то имеют в виду позолоченную упряжь, которая надевается на шею коня или другого животного. Это, как мне кажется, тебе не известно, и когда ты гово­ришь, что lorum надевается вокруг шеи цезаря или Силь­вестра, то из человека, из императора, из верховного пер­восвященника ты делаешь лошадь или осла… »

Грамота в заключение призывает анафему на головы тех, кто осмелится изменить в ней хоть букву:

«Но если бы кто-либо, чего мы не предполагаем, дерзко на сие осмелился, то да будет он проклят на все времена, да ведает, что отныне и во веки веков восста­нут против него святые апостолы Петр и Павел, да бу­дет он повергнут в геенну огненную вместе с диаволом и всеми нечестивцами».

Нагромождение этих отлучений и проклятий, специфи­ческая особенность языка церковников варварских веков снова обнаруживает их ослиные уши и дает Валле основание сделать окончательный вывод о клирике-фальсификаторе.

«Эта ужасная угроза не может принадлежать импера­тору или светскому государю; это язык древних жрецов и нынешних священников. Не Константину принадлежат эти слова, а некоему темному клирику, не знающему, ни что надлежит сказать, ни какими словами выразить мысль; раскормленный и тучный, в парах вина, он изрыгает эти анафемы, эти проклятия, которые никого не поражают, кроме него самого. Прежде всего, он воскли­цает: „Да будет он проклят на все времена!". Но этого ему кажется мало и за вечными муками заставляет сле­довать муки и в сей жизни; ужаснув нас проклятиями, он угрожает враждою апостола Петра, будто это еще ужаснее, и почему к апостолу Петру присовокупляет апо­стола Павла? Почему не довольно Петра? Неизвестно. Потом, как всегда, он забывает то, что только что сказал, и повторяет свое проклятие на веки вечные, будто о нем еще не было речи... Если бы эти угрозы и проклятия действительно принадлежали Константину, я в свою очередь предал бы его анафеме, как тирана и разрушителя республики, и в качестве римлянина угрожал бы ему местью за Рим. Но кого может испугать проклятье самого корыстного из людей, твердящего слова как актер свою роль, устра­шая нас под личиною Константина?».

В результате анализа Валлы от «Донации» не оста­лось камня на камне. Используя разнообразную аргументацию и, прежде всего, проявляя свои незаурядные филологические способности, Валла доказывает подложность документа, на котором основывалась светская власть папства. Таким образом, эта работа, помимо ее политического значения, явилась замечательным образцом гуманистической критики источника.

 

Для истории философской мысли гуманистическое творчество Валлы представляет интерес с точки зрения критики им схоластики, и, первую очередь схоластической логики, которую он отвергает с помощью разработанного им филологического метода. Однако прежде, чем перейти к непосредственно его рассмотрению, следует обратить внимание и на само этическое учение Валлы, столь резко разошедшееся со средне­вековой традицией.

Валла не был первым, кто выступил против схоласти­ки. Неизбежность столкновения гуманистов с традицион­ной схоластической системой воззрений раньше и острее других понял Петрарка. Для него неприемлемы в схола­стике авторитарность, отсутствие творческого духа, пре­тензии на всезнание. Он считает неудовлетворительным метод схоластического исследования, когда за тонкостями дефиниций и словесным крючкотворством теряется зна­ние вещей, и в результате схоластическая наука оказы­вается бесполезной, оторванной от жизни[2]. Но, пожа­луй, главное расхождение Петрарки со схоластикой касается ориентации в целом схоластической философии, которая ему представляется неправильной. А поскольку она была задана в основных направлениях Аристотелем, то Петрарка в своих сочинениях ясно формулирует свое несогласие с верховным авторитетом средневековых схо­ластов. Он не находит у Аристотеля того, что, с его точки зрения, должно быть главным,— изучение человека, знание само­го себя; его не удовлетворяет общая ориентация схола­стики на изучение мира слов и вещей. В своей критике схоластики и Аристотеля Петрарка затрагивает и проблемы схоластической (в частности, аверроистской) метафизики (идея вечности мира и др.), но никакой си­стематической критики ее у него нет.

Антисхоластическая полемика Петрарки нашла под­держку у гуманистов. Леонардо Бруни критикует схоластов за невежество, раболепие перед Ари­стотелем и пре­тензии на его понимание; он отмечает искаженность книг Аристотеля схоластической интерпретацией, так что сам Аристотель не узнал бы их, как не узнали Актеона его собаки[3]. Особо он говорит о плачевном, из-за того же невежества, состоянии диалектики — «крайне необходи­мого искусства диспута». Своими переводами Бруни попытался восстановить подлинного Аристотеля, не ис­каженного схоластической интерпретацией. Но дискуссия, возникшая после перевода им в 1417 г. «Никомаховой этики», очень быстро перешла из филологического спора по поводу перевода отдельных терминов в спор идейный, ибо за ним стояло столкновенпо двух культур — гумани­стической и средневековой.

Валла уже будет свидетелем этой полемики, и, насле­дуя и воспринимая критику схоластики Петраркой и Бру­ни, он сделает следующий шаг в этой критике, шаг более радикальный. Он, как и Петрарка, затронет не только схоластическую логику, но и метафизику, т. е. коснется своей критикой самых основ схоластического мировоз­зрения, и он, как Бруни, пойдет путем филологической критики схоластики, но сделает это основательнее и систематичнее и создаст, по существу, новый метод критики.

Наиболее  полно  и  последовательно таковой историко-лингвистический метод применяется Валлой в трактате по диа­лектике «Вопросы диалектики, или обновление философии » (Dialecticae libri tres). Согласно характеристике самого Валлы первая книга его «Диалектики» содержит описание исходных начал этого высокого предмета вместе с многочисленными принципами натуральной и нравственной философии, вторая посвящена истолкованию слов, третья - понятию аргументации. Цель работы — восстановить диалектику  в своей истинной природе искусства и науки речи и сделать ее помощницей ораторскому искусству. А для этого надо было пересмотреть, «перекопать» схоластическую логику, ибо софизмы разума проистекают, по мнению Валлы, от незнания истинного значения слов.

“…Нынеш­ние теологи, умудренные аристотелевскими наставления­ми, порочащие и высмеивающие древних, оснащенные аристотелевским учением, словно сильные против сла­бых, словно вооруженные против безоружных и богатые против неимущих, знанием метафизики, логики, модусов значения, а сами они скорее должны быть опорочены и высмеяны, потому что учителя, Аристотеля, почитают как бога и еще потому, что аристотелики не могут ни достаточно знать, ни (не зная греческой литературы) ясно воспринять никакого учения, будучи малосведущи­ми и в своем, т. е. латинском, языке…”

Валла глубоко чувствует разницу между тем, что мы сейчас назвали бы языковым мышлением, и тем, что обычно зовется формальной логикой. Он отдает предпочтение языковому мышлению ввиду того, что язык гораздо конкретнее и жизненнее, и эта зафиксированная в нем реальность не является ни абстрактно-логическим обобщением, ни областью изолированных единичностей.

В книге С.И.Кампореале Валла рассматривается, как гуманист, который хотел привлечь для обновления богословия и возрождения христианской мысли риторическую науку  в противовес “диалектике” и аристотелевско-схоластической метафизике. Ars rethorica должна была явиться основой гуманистического образования и прообразом нового научного статуса теологии.

Главным учителем и авторитетом в риторике для Валлы, был, как уже упоминалось, Квинтилиан. Но тот служил для него лишь источником критических инструментов богословского исследования. Реальные мотивы творчества Валлы содержатся в возрождении гуманистической культуры и в религиозном кризисе современного ему общества. Современные Валле богословы представляются ему “ воинством муравьев”, лишенных “удивительной” оригинальности своих древних коллег. Особенное недовольство Валлы вызывает схематизм схоластического богословия. Его критика направлена прежде всего против формального логицизма схоластического языка, отступающего от законов грамматического и риторического искусства. Выполнить эту задачу Валле помогает филология, с помощью которой он анализирует логическую терминологию.

Стремясь “привести потомков к истинному образу богословия”, Валла всеми силами упрощает диалектику, сводя ее к простейшим и наиболее существенным элементам. Гово­ря о трансценденциях и категориях, он сводит число трансценденций к одной — вещи, а категорий — от 10 к трем (субстанции, качества и действия), а когда разби­рает силлогизм, то из 19 модусов силлогизма оставляет только 8, считая остальные ненужными. Но помимо грамматики Валла обращается к обычной речи (endi consuetude), считая, что логика должна основывать­ся на существенной простоте обычного языка и по своей природе выражать есте­ственность человеческой мысли.

“…Отныне поэтому эти диалектики и философы не захотят упорствовать в своем незнании ради вымышлен­ных ими слов, а обратятся к языку естественному п ис­пользуемому людьми образованными, в особенности когда увидят, что, поступая иначе, они не продвинутся вперед, которое я раскрою, показав истинное значение множества слов, в употреблении которых они более всего ошиба­лись, как это будет обнаружено одно за другим…”  

Это сочетание знания языка в его историческом развитии и обращения к обычной речи составляет характерные черты его подхода к анализу схоластической терминологии. И хотя в своем стремлении всячески упростить диалектику он явно нерехлестывает через край в критике и не видит той большой логико-философской роли, которую играли от­дельные понятия в логике, думается, однако, что его критика с точки зрения исторической перспективы была справедливой, а спосо­бы и техника аргументации схоластики рациональны[4].

 

Несмотря на разность тем, общей антицерковной тенденцией и близостью дат появления трактат «Обновление философии» объединяется с диа­логами «О монашеском обете» и «О свободе воли».

Неуязвимым и опытным диалектиком является Валла в первом из этих диалогов, направленном против аскезы. И никакое другое произ­ведение с такой непосредственностью не доносит до нас искусство спора этого мастера.

Диалог Лоренцо Валлы не стоит особняком в гумани­стической антимонашеской литературе его эпохи, наобо­рот, она не менее обширна, чем новелла того же назначе­ния. Против «лицемеров», против «капюшонов» выступали Альберто Муссато, Боккаччо, Поджо Браччолини, Лео­нардо Бруни Аретино, Гварино да Верона, Джироламо Алиотти, Пьер Кандидо Дечембрио, Полициано. Диалог Валлы, однако, никого не повторяет и ставит вопрос ребром и по существу.

В предисловии к диалогу Валла рассказывает, что поводом к нему явилась недавняя стычка с неким мона­хом. В обществе придворных, в его присутствии, в одной из неаполитанских базилик зашла речь о разоблачении заговора, направленного против короля Альфонса, в кото­ром приняло участие несколько прелатов. Одному из присутствующих это дало основание к резким нападкам на духовенство, они задели за живое находившегося тут же монаха, и возник спор. Тенденция предисловия ясна: перед лицом королевского советника надо представить людей церкви и монахов политически враждебными и не­благонадежными. Пока продолжалась борьба с папой Евгением IV, это было в порядке вещей. Валла с выгодой использовал благоприятную для него конъюнктуру.

На самом деле Лоренцо Валла сражался не с аноним­ным монахом. Его ближайшим и конкретным противни­ком являлся минорит Фра Бернардино из Сиены (1380— 1444). Прирожденный ора­тор, странствующим проповедником он обошел всю страну и потрясал сердца. Сохранившиеся за­писи его проповедей обнаруживают смелость в прикосно­вении ко всяческим язвам его времени, непосредственную силу речи и богатство народных мотивов в пользовании легендой, басней, песней. По построению эти его пропо­веди оставались, однако, схоластическими, будучи всегда приурочены к толкованию текста и разбивая его на ряд пунктов. В области логической структуры Фра Бернар­дино не мог не пасовать перед Валлой, как это дока­зывает диалог.

Фра Бернардино перечисляет три доказательства своей тезы: монахи должны претендовать по сравнению с миря­нами на большие заслуги, во-первых, в силу обета пови­новения старшим, соблюдения нищеты и целомудрия; во-вторых, в силу невозможности нарушения этого обета; в-третьих, монашеский устав в случае соблюдения обета должен обеспечить большую награду иноку, так как в слу­чае падения его ожидает и большее наказание.

Валла в своей аргументации идет шаг за ша­гом; он доказывает, прежде всего, что второй аргумент входит в состав первого и его повторяет, а третий является доказательством первого и только.

Дальше по методу Сократа гуманист допытывается с помощью наводящих вопросов о значении основных терминов противника, чтобы по искажению филологиче­скому заключить об искажении исторического смысла самого учреждения монашества. Валла-диалектик здесь снова опирается на Валлу-латиниста, который возражает против термина «обет» в применении к монашеской при­сяге:

«…Прежде всего, я утверждаю, что вы совсем не знаете того, о чем вы говорите, и пользуетесь    названием «обет» (votum), не отдавая себе отчета в том, что это такое. Это слово имеет двоякий смысл: оно может употребляться в значении желания или заветной мечты, как у Верги­лия: «Нива ответит тогда пожеланиям (votis) всем хле­бопашцев жадных, коль два раза зной испытает и два раза холод»; оно может также означать обещание богу принести ему что-нибудь в благодарность, если он снача­ла даст нам то, о чем мы его просим, если только оно не беззаконно. Например, у того же Вергилия: «...и моряки, спасены, обеты   (vota)   исполнят на  бреге»[5]. Если мы исследуем истоки этого второго значения, мы увидим, что оно известным образом восходит к первому. Ибо если мы просим чего-нибудь и при этом даем обет, то мы этого сильно желаем. Мы говорим: «Даю обет»   (vota facio) в значении «молю богов, чтобы исполнилось мое жела­ние». Но «принимаю обет» (vota suscipio, vota nuncipio) означает также «торжественно обещаю»   (voveo).  Счи­тают,  что  исполняется  именно такое обещание…»

По мнению Валлы сомни­тельно притом, нужно ли требовать присяги по отноше­нию к Богу, когда евангелие запрещает клясться:

“…когда мы имеем дело с Богом, клятвы болле чем излишни. Ведь не можем же мы сами с собой торговаться, как с другими людьми, тем более после того, как Сын Божий очистил мир своим пришествием. Послушай, что Он об этом приказывает нам своими бессмертными устами:”Еще слышали вы, что приказано древним: не преступай клятвы, но исполняй перед Господом клятвы свои. А я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землей, потому что она подножие ног Eго; ни Иерусалимом, потому что он город великого царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше да, да, и: нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого “.

Затем следует анализ содержания обета по линии трех Добродетелей. Особенно сильна критика обета послушания. Если в по­слушании  высшая добродетель, то начальники ордена, которые повелевают, утрачивают ее. Монашеская «нищета» вызывает иронию Лоренцо Валлы, ибо монахи ни в чем не терпят недостатка, а по поводу обета целомудрия Валла вспоминает, что ранняя христианская церковь разрешала брак священ­никам и дьяконам, а ныне безбрачное духовенство под­вергает себя тяжким опасностям и искушениям.

Поднеся такое количество горьких пилюль с доводами от логики, филологии и Евангелия, Валла в конечном итоге доказывал, что монашеские обеты противоречат заве­там апостольской церкви, и смысл их лишь в том, что они помогают быть добродетельным из страха, а не по свободному произволению.

 

На данный момент нами были рассмотрены сочинения Лоренцо Валлы, относящиеся к области исторической критики, а также к области критики господствовавших в философии, бо­гословии, этике идей. Нетрудно заметить, что острым орудием критики для Валлы во всех этих областях являлся латинский язык, сводку своих умозрений, заключений и обобщений о ко­тором Валла дает в своем трактате «О красотах латин­ского языка»  (Elegantiae linguae latinae).

Этот труд Валлы имел наибольший успех у совре­менников его и у ближайших к нему поколений. Из всех его сочинений только «Красоты латинского языка» в те­чение XV в. выдержали 24 издания, в том числе не­сколько парижских,[6] они продолжали издаваться и дальше. Такой знаток латинского языка, как Эразм Рот­тердамский, в XVI в. продолжал считать их непре­взойденными; в числе вождей в области латинского языка рядом с древними он ставил только Лоренцо Валлу.

Устаревшим и догматическим учебникам латинского языка, кишевшим ошибками, учебникам-катехизисам, учебникам в стихах Валла противопоставил свои «Элеганции» как настольное крити­ческое руководство по грамматике, риторике, лексико­графии, построенное на прилежнейших наблюдениях древних авторов; им были использованы также надписи и тексты античных юрисконсультов. Первоначальным ядром этого сочинения явились университетские лекции в Павии; ученый продолжал работать над ними много лет, а знаменитое к ним введение написал в 1448 г. в Риме. Причем, по заявлению самого Валлы во вступлении ко 2-ой книге “Элеганций” принялся он за этот труд не столько по своему желанию, сколько уступая советам мудрых и дружественных ему людей, Леонардо Бруни и Джованни Ауриспы. Кроме того, также из необходимости избежать плагиата:

“А ведь есть и такие, кто, услышав от меня или от моих учеников что-то из того, чему я учу (а я никогда ничего не скрывал), вносят в свои сочинения и торопятся издать, чтобы казаться авторами этих открытий, Но уж из самого дела ясно, кто хозяин этих имений…”

Прежде чем обнародовать «Красоты латинского языка», Валла представил их на суд  упомянутых своих старых учи­телей. Однако и сам автор не менее других знал цену своим работам в этой области и утверждал, что «Книги мои имеют больше заслуг пе­ред латинским языком, чем все написанные за последние шесть веков сочинения по грамматике, риторике, логике, праву, лексикографии».[7]

Предисловие к книге I трактата сохранило нам в самом развернутом виде кредо Валлы как гуманиста. Оно сводится к признанию центрального значения латинского языка во всей системе образованности его времени:

 «Всякий раз, как я сравниваю наших предков и чужеземных царей и народов, мне представляется, что наши соотечественники превзошли всех остальных мощью не только своей державы, но и своего языка. Никто не обогатил и не развил свой язык так, как это сделали мы, которые превратили язык Рима, называемый также и латинским (от Лация, где находится Рим), за короткое время в знаменитый, я бы сказал царящий над остальными… Если Цереру причислили к богам за то, что она открыла людям злаки, Либера – за то, что он открыл вино, Минерву – за то, что она создала оливковое дерево, множество других – за какие-нибудь иные благодеяния такого же рода, неучто же меньшей заслугой должно почитаться дарование народам  латинского  языка, этого замечательного и поистине божественного злака, дающего пищу не телу, а душе? Ведь именно он научил все племена и народы тем искусствам, которые зовутся свободнами, он научил наилучшим законам, он открыл людям путь ко всей мудрости, он, наконец, дал нам возможность более не зваться варварами».

Этот ве­ликолепный язык, однако, во времена Валлы находится в состоянии упадка. Любовь к родине и величие задачи заставляют его призывать в бой всех ревнителей латин­ского языка, всех поборников красноречия, как квиритов, чтобы защищать духовное наследие Рима и по примеру консула Камилла восстановить на Капитолии древние зна­мена.

В шести книгах “Элеганций” Валла разбирает части речи, поясняет значение специальных терминов, выявляет ошибки писателей, рассматривает важные грамматические вопросы. Областью специальных исследований Валлы является проза; его авторитетами — великие триум­виры от грамматики — Присциан, Сервий и Донат.

По примеру предше­ственников-гуманистов, начиная с Боккаччо в «Генеа­логии богов», Валла защищает себя и древних от нападок богословов, по мнению которых чтение античных авто­ров отвращало от веры, причем они обычно ссылались на блаженного Иеронима, который во сне претерпел из­биение за излишнюю приверженность к Цицерону. Валла заявляет, что пришлось бы отказаться от большей части человеческой науки, если бы надо было пере­стать  читать  языческих  авторов.

А ведь именно внимательное чтение древних авторов обострило его историческое чутье и позволило ему дать периодизацию в истории развития латинского языка, что явилось боль­шой заслугой автора. В истории латинского языка он от­личает период Цицерона и позднейший, который он име­нует периодом Квинтилиапа. Этот второй период начи­нается Титом Ливием, Вергилием и Горацием. Валла открыл категорию «истории языка» и первый ма­стерски, как филолог, стал пользоваться в исследованиях данными истории языка. Эти данные лежат в основе его блестящего анализа подложной грамоты Константина, его речи о титуле короля, диалога «О монашеском обете», исправления текста «Декреталий» по вопросу о происхо­ждении символа веры.

Следует подчеркнуть, что историческое чутье Валлы не оставалось антикварным, а простиралось и на совре­менный ему язык. Здесь Валла стоит даже выше своего века, потому что большинство гуманистов в преклонении пе­ред античностью избегало новых современных терминов и старалось их заменять терминами древности, доходя в этой антикизации стиля до курьезов. Валла пошел дальше гуманистов-филологов своего времени, благоговевших перед древними авторами и под­ражавших им. Он отстаивает принципы свободного исследования и требует права критиковать их и исправлять как продукты человеческого ума. Таким подходом Валла расчищал пути для более точной реконструкции классического и библейско­го мира. При всем этом, считая латинский язык жи­вым, гуманист был уверен в том, что для обозначения новых вещей нужны новые слова, и даже написал на эту тему работу «О новых вещах, не известных древности», не дошедшую до нас.

В своем трактате «О красотах латинского языка» Валла возобновляет свой спор с юристами-глоссаторами, на этот раз более солидно оснащенный, так как в Неа­поле он тщательно изучил классическое законодатель­ство Византии VI в., проштудировав 50 книг «Дигест» и весь кодекс Юстиниана. Он уверяет комментато­ров, что в течение трех лет сумеет написать пояснения к «Дигестам» более полезные, чем глоссы знаменитого юриста Аккурсия, а современным юристам советует «правильно и должным образом» передавать мысли древних и защищать их от дурных толкователей, изгонять из права варваризмы, бороться с искажением текстов. Затем Валла обсуждает как филолог ряд основных терминов юриспруденции, богословия и фило­софии.

Таковые экскурсы заставили богословов Тридентского собора в XVI в. найти камень преткновения и в «Красо­тах латинского языка» и ввести их условно в индекс запрещенных    книг до исправления соответственного места.

Независимо от этого, трактат Валлы явился важнейшим программным сочинением, оказавшим глубокое воздействие на развитие гуманистической филологии, произведением, где культ латинского языка находит свое прямое выражение.

 

 Попутно с этим коснемся и другого вида филологи­ческих работ Лоренцо Валлы того же периода, а именно переводов с греческого, на которые в его время был большой спрос. В 1434 г. Валла перевел речь Демосфена за Тесифонта и посвятил перевод в 1441г. лицу, обо­значенному четырьмя литерами, которые были рас­шифрованы как инициалы герцога Мариа Филиппе Ви­сконти, на территории которого в 1434 г. находился гума­нист. Перевод был издан только во второй половине XIX в.

Позднее Валлой были переведены 33 басни Эзопа по греческой рукописи, которая попала в его руки как до­быча при кораблекрушении. 24 мая 1440 г. в Гаэте он по­святил перевод Ринальдо Фоналледе, секретарю короля Альфонса. Перевод Эзопа несколько раз издавался в течение XV в.

Самой крупной по объему и значению работой такого рода был перевод прозой 17 песен «Илиады»; перевод этот ученый в 1443 г. послал Джованни Ауриспа, а в 1444 г. кардиналу Ландриани вместе с трактатом «О красотах латинского языка». В 1474 г. перевод был издан по инициа­тиве венецианца Бернардо Джустиниани, который нашел рукопись во Франции. Валла умел чувствовать Гомера: он вспоминает, что при первочтении Одиссеи у него часто на­вертывались на глаза слезы и прерывался голос. Но его перевод представляет скорее вольный пересказ с про­пусками и риторическими добавлениями: сила эстетиче­ской эмоции не характеризует вкуса переводчика, а требо­вание точности перевода в XV в. еще не созрело.

 

Касаясь дальнейшей судьбы самого Валлы, его переписка 40-х годов показывает, что гуманиста давно тянуло в Рим, на родину. Осенью 1444 г. на свой страх и риск Валла решил предпринять это путешествие. Он был наказан, так как окружавшие папу Евгения IV монахи повели про­тив него кампанию. Самая жизнь его подвергалась опас­ности, чернь угрожала побить его камнями: то была рас­плата за памфлет против «Константинова дара» и многое другое. Валла принужден был спешно скрыться из Рима, и направился к королю Альфонсу в Остию.

С этим эпизодом связано следующее по времени про­изведение Валлы, а именно «Апология против клеветников», обращенная к папе Евгению IV. Можно было предположить, что стрем­ление к практическому компромиссу с курией должно было умерить полемический пыл гуманиста, сообщив ему неко­торую сдержанность. Не тут-то было. К стопам святейшего отца припадал не кающийся грешник: к нему после пере­числения возведенных на него напраслин обращается с укорами несправедливо потерпевший. Перечень обвине­ний сводится к списку сочинений; ни по одному пункту Балла не берет своих слов обратно и каждый пункт фор­мулирует со свойственной ему предельной резкостью; «Апология» по своему

содержанию превращается по су­ществу в список дерзаний. С места в карьер Валла-юрист обвиняет своих врагов в том, что они являются обвините­лями, свидетелями и судьями в одном лице. Вина его, по мнению Валлы, сводится к зависти врагов к его исключи­тельным талантам.

Не приходится удивляться, что «Апология» не смягчила сердца папы, и Рим остался для Валлы под запретом. Между тем, его положение в Неаполе изменилось к худшему. Враги подкарауливали Валлу – и не только в среде духовенства. Тучи сгущались над гуманистом, но к счастью в 1447 г. препятствие в виде воли папы Евгения IV отпало, и вновь выбранный папа Николай V призвал Лоренцо в Рим. Отныне Лоренцо Валла — апостолический секретарь, каноник, профессор, переводчик с греческого — мог без помех про­должать свою научную работу. Кроме переводов по заказу с греческого (переводы Фукидида и Геродота), Валла составил три речи: «Похвальное слово св. Фоме Аквинскому», «Молитва о таинстве евхаристии», а третья — всту­пительная речь к университетскому курсу 1455 г., и, наконец, закончил свой значительный филологический труд – критический текстологический комментарий к Новому завету (In novum Testamentum ex diversorum in utriusque linguae codicum collatione adnotationes).

Замысел «Аннотаций» зародился у Валлы очень дав­но, в Милане в 1433 или 1434г. при встрече с Кириаком из Анконы, самоучкой и чудаком-энтузиастом из купцов, который провел жизнь в неустанных стран­ствиях по всей древней Элладе, на суше и по морям, в поисках древних рукописей. Валла увидел у него ряд древних и разноязычных кодексов Нового Завета; у него родилась мысль сравнить греческие тексты с латинскими, в резуль­тате чего ему удалось обнаружить в священном писании много ошибок и недоразумений.

Трудясь над «Аннотациями», самой крупной своей работой в области филологической критики, Валла сравнивал систематически 6 кодексов, 3 латинских и 3 греческих, а в случае сомнений обращался еще и к другим. При этом он отмечал в тексте ошибки, грамматические и комментаторские; углубляясь в смысл слов и предложений, неудачно переведенных, он предлагал многочисленные исправления.

«Аннотации» дали автору предлог ко многим крити­ческим замечаниям. Попутно он очень низко оценивает заслуги Фомы Аквината и блаженного Иеронима как пе­реводчиков. О первом идет речь в связи с его коммента­риями к первому посланию апостола Павла коринфянам. Схоласты уверяли, что после этих комментариев Аквинату являлся сам апостол свидетельствовать, что никто лучше его, Аквината, не уразумел слов апостола.

«Неу­жели лучше, нежели Василий Великий, Григорий Назианский, Иоанн Златоуст? Впрочем, зачем называть греков? — издевательски спрашивает Валла. Неужели лучше, чем Илларион, Амвросий, Иероним, Августин? Да будь я про­клят, если это не выдумки. Почему это апостол Павел не по­ставил Фоме Аквинату на вид всех его ошибок в этих ком­ментариях, связанных с незнанием им греческого языка?... Вероятно, те кодексы, которые тогда существовали, далеко не все были исправлены в соответствии с принципами нового труда, по крайней мере после комментариев на Новый завет высочайших мужей, так как относительно некоторых мест можно по­нять, что они повторяются здесь иначе, нежели читают­ся в книгах Иеронима, затем потому, что, если спустя всего четыреста лет так утекли от истока бурные пото­ки, правдоподобно, что после тысячи лет — ибо столько почти прошло от Иеронима до нашего века — этот поток, совсем не чистившийся, в какой-то степени затянуло грязью и тиной; наконец, потому, что я пересматриваю не перевод Иеронима, но беря, как бы колосья его жат­вы, которые либо засохли по небрежности, либо выпали из рук, либо разлетелись при вязке снопов, я, как некий слабый и бедный продолжатель, стараюсь, чтобы хоть несколько снопов досталось для пропитания бедной семье. К этому надо добавить, что я не всегда рассматриваю греческий текст, но раскрываю смысл, когда случается обнаружить двусмысленность в латинском тексте, и про­ясняю то, что темнит дословный перевод, чтобы хоть в самой малости наставить тех, кто не знает греческого языка или плохо владеет латинским».

«Аннотации» были вынесены на суд папы Николая V и ученых кардиналов Николая Кузанского и Виссариона. Высокие цензоры труд одобрили. Николай Кузанский просил у автора копию для собственного пользования. Но все-таки и здесь не обошлось без закавыки. Именно по поводу «Аннотаций» враги Валлы обвинили его в бро­шенном им будто бы крылатом слове, что он хранит стрелы и против Христа. Обвинение это было выдвинуто Поджо Браччолини со слов Беккаделли Панормиты, врага и соперника Валлы.

Валла опровергает обвинение как клевету, уверяя, что «Аннотациями» он хотел послужить церкви. Если бы фраза принадлежала ему, он не употребил бы и термина «стрелы». Кроме того, Иисус не написал ни одной строчки, а если написал бы, то по-еврейски.

Но и помимо того «Аннотации» возбудили немало нареканий среди богословов, более  строгих, чем первые цензоры. Они утверждали, что нельзя терпеть дерзость грамматика, который после на­падок на все науки не удержался от нападок на священ­ное писание. Допустимо ли, спрашивали они, что-либо изменять в священном писании?  И несмотря на то, что в результате «Аннотации» возбудили   раздражение, сомнения, толки и страсти, доходившие до ярости, Валла вновь опровергнул средневековые устои и доказал, что даже к Новому завету возможен подход как к историческому документу, доступному филологическому анализу.

 

Как же родился филологический метод Валлы? Ответить на этот вопрос возможно, прорезюмировав все выше описанное. Валла всегда почитал слово, он считал его мощным орудием, ко­торое может помочь наукам обрести их подлинную цен­ность: «Кому не известно, что все науки и занятия про­цветают, если процветает язык, и приходят в упадок вместе с ним?» В предисловии к «Красотам» Валла поет латинскому языку настоящий гимн, он уподобляет его поистине божественному злаку, дающему пищу душе. Ученые оценивают трактат как научную историю язы­ка, его критическое исследование (Дж. Саитта), где Вал­ла открывает категорию «истории языка», дает его перио­дизацию и начинает первым использовать данные истории языка (А.И.Хоментовская).

Филология служит Валле и орудием исследования Библии. В «Сопоставлении Нового завета», где исследу­ются несколько латинских и греческих рукописей, гума­нист отмечает грамматические ошибки, ошибки перевода отдельных слов и целых фраз, идущие от незнания гре­ческого текста, предлагает многочисленные исправления. Валла не критикует дух Библии, но он относится к библейскому тексту как к обычному тексту, доступному лингвистиче­скому анализу, чрезвычайно свободен в своих суждениях и абсолютно уверен в своем праве осуществить эту рабо­ту.

В своих сочинениях Валла часто прибегает к филоло­гическому анализу и при решении важных общественных или философских проблем. Так, сопоставительный анализ языка времени Константина и языка грамоты о дарении Константина явился самой ценной частью критики Валлой подложной церковной грамоты, ибо надежнее всего до­казал фальшивый характер документа. В диалоге «Об истинном и ложном благе» лингвистический анализ по­могает Валле обосновать наслаждение как высшее благо; в диалоге «О монашеском обете» анализ терминов мона­шеского обета и клятвы способствует утверждению тези­са, что монахи служат богу более по принуждению, чем свободно, а это обесценивает значение их обета. Одним словом, филологический анализ является важным ору­дием Валлы, делающим его критику действенной и убе­дительной и способствующим отстаиванию его идей. Э. Гарэн справедливо замечает: «Филология Валлы ни­когда не является любопытствующей эрудицией или ли­тературной забавой, она инструмент исследования, кото­рое лучше, чем крючкотворство диалектиков, служит тому, чтобы дать людям правила жизни и освободить их от заблуждений»[8]. АЧ. Вазоли считает грамматику Валлы «первым надежным критерием критического суж­дения, разработанного историческим сознанием гума­низма» [9].

Занимаясь на первый взгляд вопросами сугубо фило­логическими, Валла своим анализом языковой семантики терминов вторгается в философскую и теологическую проблематику. Так, поддерживая новый перевод Бруни «Никомаховой этики», Валла говорит в «Защите» о ста­рых переводчиках — невежественных людях, которые перевели Аристотеля не на латинский, а на варварский язык, говоря вместо voluptas — letitia, вместо molestia — tristitia, тогда как letitia и tristitia заключается только в душе, a voluptas и molestia охватывают и душу и тело; здесь же он говорит об отличии voluptas от delectatio (первое означает глубокое внутреннее переживание, вто­рое — внешнее, поверхностное), а в этическом диалоге подчеркивает также, что voluptas по сравнению с delectatio означает более пылкое удовольст­вие.

Таким образом, за лингвистической полемикой Валлы можно видеть борьбу за новую этику — за понимание высшего блага как телесно-душевного наслаждения, за признание активного характера этого блага. Решение лигвистической проблемы для Валлы является актом социальной и религиозной жизни. Язык в его трудах рассматривается как ощутимое проявление человевеского ума, соединительная ткань общества и одновременно как воплощение духа. В письме к Джованни Тертети, гуманисту, которому посвящены “Элеганции”, Валла замечает, что в красноречии возродились и встретились все формы духовной жизни людей. Это – сознательно разрабатываемая по стопам Цицерона тема всех величайших умов Кватроченто: вся духовная жизнь человечества покоится и коренится в studia humanitis. И уже у Валлы столь расширительно понятая “филология” включает в себя и науку, и нравственность, и историю, а главное – воспитание цельного человека в масштабах мира подлинной человечности.

 

Валла – философ, филолог, историк – внес огромный вклад в развитие гуманистической мысли и оказал заметное влияние на ренессансную культуру в Италии и за ее пределами.

Основная же заслуга гуманиста состоит в разработке критического метода исследования, примененного прежде всего в филологических сочинениях, ибо в его творчестве филология есть одушевленный способ постижения сути вещей в противовес формально-логическому методу схоластики.

 

Литература:

 

Валла Л. Об истинном и ложном благе. О свободе воли. Под ред. Горфункель А.Х. Вступ. статья Ревякиной Н.В. М., 1989.

Гарэн Э.  Проблемы итальянского Возрождения. М.,1986 .

Итальянские гуманисты 15 века о церкви и религии. Под ред. Гуковского М.А. М., 1963.

Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М., 1978.

Сочинения итальянских гуманистов эпохи Возрождения. Под ред. Л.М.Брагиной. М., 1985.

Хоментовская А.И. Лоренцо Валла – великий итальянский гуманист. М. – Л., 1964.

www.renaissance.rchgi.spb.ru

www.vostlit.narod.ru